Если вы спросите своего собеседника — неважно, жителя Красноярска или приезжего, — кого он знает из красноярских писателей, подавляющее большинство назовут Виктора АСТАФЬЕВА.
Прекрасно, что у нас есть этот писатель, так крепко связанный именно с красноярской землёй, с Енисеем. Однако список первоклассных авторов, чьи имена известны не только литературоведам, но и широкому кругу читателей и почитателей, у красноярцев гораздо более длинный. Как минимум в него входят АСТРАХАНЦЕВ, ЧМЫХАЛО, УСПЕНСКИЙ, СТРЕЛЬЦОВ, НАЗАРОВ, СОЛНЦЕВ, РУСАКОВ, КОРАБЕЛЬНИКОВ, ЛАЗАРЧУК, ГРИГОРЕНКО, ТАРКОВСКИЙ, НЕМТУШКИН, САРТАКОВ, ПАНТЕЛЕЕВ, БУШКОВ. Здесь мы решили представить пять красноярских авторов из золотого фонда отечественной литературы.
Алексей ЧЕРКАСОВ. Биография этого писателя — сама готовый сюжет для книги или фильма. Родился в деревне, которая впоследствии ушла на дно Красноярского водохранилища. Воспитывался в детских домах. Осуществлял коллективизацию, работал агрономом. Дважды был репрессирован. Второй раз его вытащила из заключения цензор НКВД Полина Москвитина: по долгу службы она читала письма Черкасова к матери и захотела лично с ним познакомиться; стала женой и соавтором. Невероятна и история создания первой книги черкасовской трилогии («Сказание о людях тайги») — романа «Хмель». Писатель получил письмо от «дочери Аввакума» — старообрядицы Ефимии, которой было на тот момент 136 лет. Эта героиня, а также сосланный декабрист — прапрадед писателя и стали героями романа. При жизни Черкасова вышло пять изданий «Хмеля» с общим тиражом свыше трёх миллионов экземпляров. Успешны были и два других романа — «Конь рыжий» и «Чёрный тополь». А спектакль «Хмель» Минусинского драмтеатра был удостоен Государственной премии.
«Хмель»
Кудрявые тёмные березы, отчего вы так печально шумите пышной листвою? Неуёмные птицы, о чём вы беспрестанно поёте в берёзовой роще? Муторно на душе Лопарева — места себе не находит в тенистой роще.
Плещется тиховодный синий Ишим.
Минули сутки, вторые. На исходе третья ночь. Над Ишимом полыхает предутренняя зарница. Костёр то потухает, покрываясь сединою пепла, то мигает Лопареву кроваво-красными глазами углей.
Кого и чего он ждёт, Александр Лопарев? Ефимию? К чему она ему, жена сына Филаретова, возросшая в двух раскольничьих монастырях, повидавшая Наполеона? Или он ждёт, когда к нему явится община с молитвами, песнопениями, с иконами и позовёт его к себе как Исусова праведника?
«Не могу я принять дикарское верованье, — думает Лопарев. — Как жить с ними, если они сами себя сжигают во имя святости старой веры? И что в той вере? Заблуждения, мрак?..»
Надо встать и уйти, пока не поздно.
«Три весны»
Отец всегда беседовал с Алёшей, как равный с равным. Это было заведено ещё с той поры Алёшиного детства, когда отец читал ему Есенина. Знал он стихов немного, но читал их выразительно, с чувством, как будто выносил в сердце и написал их сам. Из-за Есенина Алёша имел неприятности в школе. Ещё в четвёртом классе, когда учитель рассказывал о Пушкине, Алеша наивно спросил, кто лучше — Пушкин или Есенин? А учитель в те годы носил синюю блузу и читал со сцены Народного дома Демьяна Бедного. Других поэтов категорически не признавал.
— Откуда ты знаешь, Колобов, о Есенине? Это ж кулацкий поэт.
Михаил ТАРКОВСКИЙ. Внук поэта Арсения Тарковского, профессиональный охотник, свою литературную деятельность начинал со стихов. Но первый же его сборник рассказов и повестей «За пять лет до счастья» был замечен. А в 2009-м в Новосибирском издательстве «Историческое наследие Сибири» вышел трёхтомник писателя («Замороженное время», «Енисей, отпусти!», «Тойота-креста»), поставивший имя Тарковского в ряд лучших современных российских авторов.
«Полёт совы»
Серёжа перестал грести и смотрел, как скользит нос, и расходятся треугольником нитяные тонкие волны. Громко, чутко и прекрасно капала вода с весла, когда ветка скользила по инерции, будто в невесомости, и, пепельно-серая, она казалась удивительно родственной всему таёжному, живому. Он поднял весло, и вода с лопасти затекла в рукав. Он проследил движение струйки, сдержав дрожь и допустив к телу, и когда вода нагрелась, почувствовал, как породнился с озером через этот медленно погасший холод.
«Охота на пиранью»
— Вы же человек местный, слышали, быть может, как развлекались в царские времена наши миллионщики? Вздумается загулять, велит натянуть канат поперёк дороги, вышлет молодцев — и нет прохода и проезда ни конному, ни пешему, невзирая на чины и звания… Вот и решил я возродить старую традицию. Только народишко плыл в сети на удивление убогий, узнав о вас, я прямо-таки душою воспрянул… — улыбка у него стала хитроватой. — Ну, не буду вас далее томить. Пригласил я вас, чтобы вы и ваша очаровательная супруга приняли вместе с нами участие в охоте. Вот вам и весь секрет, других не держим…
— А на кого будем охотиться? — спросил Мазур.
— Это мы, простите, будем, — с мягкой улыбкой поправил Прохор. — Я и мои гости. А вам выпадает несколько иная роль — потому что на охоте всегда бывает, если можно так выразиться, две стороны. Одна охотится, а на другую, соответственно, охотятся.
Александр ГРИГОРЕНКО. Писатель, живущий в Дивногорске, за последние годы издал три романа, каждый из которых попадал в шорт-лист самых престижных российских премий — «Большая книга», НОС... Романы «Мэбэт» и «Ильгет. Три имени судьбы» стилизованы под мифологический эпос северных народов, а повесть-притча «Потерял слепой дуду» — о глухонемом крестьянском мальчике; эта книга победила в номинации «XXI век» литературной премии «Ясная поляна» в 2016 году.
«Ильгет. Три имени судьбы»
Он родился, когда вереницы птиц уходили на полдень в сторону Саян, называемых иногда Райскими горами. Отец его сам мечтал побывать за вершинами, ограждающими страну вечного тепла. Однажды он подошёл к ним совсем близко, видел белые наконечники скал, но идти дальше не хватило дерзости. В тот день, с завистью глядя на небесный аргиш, он пожелал, чтобы сыну его мечта далась так же легко, как этим птицам, и он сказал: «Его прозвище — Ябто», — что по-юрацки Гусь.
Родитель Ябто был небогат, наверное, даже беден, но тогда жилось легко: вражда между людьми притихла, родовая река давала не жирный, но изобильный улов, хозяева леса не помнили обид, гнали зверя в петли и на стрелы, и сын рос ввысь, а ещё быстрее вширь.
Ему шёл четвёртый год, когда кто-то из дальних родичей приехал погостить в стойбище отца и, увидев маленького Ябто, подхватил его на руки.
— Как твоё прозвище, толстяк?
— Гусь, — ответил отец.
— Гусь? — просиял родич. — А где твоя шея?
Шеи у Ябто не было совсем — большая голова с торчащими волосами иглами крепко сидела между плечами.
Родич захохотал, вслед за ним засмеялся отец и сам Ябто. Он не понимал причины смеха, но запомнил его навсегда.
Потом, когда он стал охотиться, ловить рыбу, повторил семь шагов отца и даже побывал в набеге, шея так и не выросла. И Ябто окончательно понял: отец дал ему такое прозвище, чтобы повеселить людей.