Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
декабрь / 2018 г.

Селфи общества без самосознания

Его слушают в Европе, Америке и Гонконге. Философ и исследователь немецкой литературы Роберто ЗИМАНОВСКИ вот уже много лет как переключил своё внимание на современные медиа. Как они нас меняют? Каковы задачи образования в эпоху цифровизации? Теперь эти вопросы швейцарский учёный адресовал и российской аудитории.

Приезд в Красноярск медиаэксперта с мировым именем получился камерным и проходил в непривычных форматах. На одной из встреч швейцарский профессор читал свои эссе на немецком. Немецкая речь, конечно, чередовалась переводом, а потом немногочисленная аудитория гуманитариев имела возможность высказать свои соображения о тезисах профессора.

На дискуссии в рамках КРЯКК ради экономии времени выступление Роберто Зимановски вообще сразу зачитали на русском, так что ему осталось только перелистывать свою презентацию и, конечно, отвечать на вопросы.

Вот эти прозвучавшие на разных площадках в формате Q&A session вопросы и ответы, суждения и оценки мы и зафиксировали для нашего читателя; здесь есть о чём подумать.

Роберто Зимановски (на переднем плане) и переводчик Святослав Городецкий

Роберто Зимановски (на переднем плане) и переводчик Святослав Городецкий

Из эпилога к эссе «Смерть экспертов»

«Восстание против экспертов — это трансформация невежества в высокомерие и агрессию: отрицательное отношение к знанию становится активным ресентиментом против знающих, без которых раньше всё-таки было не обойтись, но теперь можно оспаривать их превосходство в области знаний. Интернет — и оружие, и место восстания, ведь дилетанты быстро находят здесь знание (или полузнание), что, по их мнению, эмансипирует их от экспертов. Таким образом исконно американская технология утверждает фундаментальную американскую ментальность: «селф-мейд-мэн», который устраивает свою жизнь без государства и экспертов. В то же время Интернет предлагает сделавшему себя самоутверждение в разнообразных пузырях фильтров. Но проблема не только в том, что из-за этого до индивида сложно достучаться эксперту, но и в том, что в сети сенсационализма индивид теряет способность долго прислушиваться к эксперту. Вдобавок он получает то, что называют ящиком Интернет-Пандоры, — перманентный соблазн».

С разрешения автора эссе «Смерть экспертов» будет опубликовано в журнале «Ермак.3.0». Сейчас в издательстве НЛО готовится к выпуску на русском языке сборник эссе Роберто Зимановски.

О необратимости происходящих с нами перемен

Полагаете ли вы, что человечество что-то потеряло, перейдя к использованию новых медиа, и это необратимый процесс?

— Мы были очень оптимистичны в 90-е годы, когда пришёл Интернет, сети, и всё вроде хорошо начиналось. А потом появились сомнения.

Поверхностный взгляд говорил, что Интернет всех нас объединяет, что можно связаться с большим количеством людей. Арабская весна была примером тому, как Интернет может сплотить людей на политическую акцию. Тогда, в 2010 году, люди самоорганизовывались благодаря Фейсбуку и Твиттеру.

Но скоро стало понятно, что медиа может использоваться и в регрессивных целях. Тот же Фейсбук и Твиттер используются, допустим, правыми популистами для подавления меньшинств.

Другой аспект заключается в том, что само политическое мышление оказалось под угрозой. Потому что когда лайкают только то, что легко понимают, это угроза для теоретического восприятия и осмысления.

О возможности корректировать воздействие медиа

Можно ли говорить о том, что новые медиа показали нам природу человека глубже и разнообразнее, чем мы знали до сих пор? И не благо ли те новые знания, которые мы получили о природе человека благодаря новым медиа?

— Мы сможем скорректировать дальнейшие наши технологии — в том числе технологии культурные, управленческие.

Сможем ли мы корректировать влияние новых медиа — зависит от того, насколько политика, общество смогут вмешиваться в регулирование Интернета.

Такие страны, как Россия и Германия, могли бы регулировать какие-то процессы. А в отношении США это представляется маловероятным, там контроль сверху, со стороны политиков, считают неприемлемым.

Но даже в США медиаведы всё громче выступают за контроль со стороны государства, поскольку считают, что такие важные сферы, как социальные сети, не могут принадлежать частным компаниям. Они должны контролироваться всем обществом.

Однако вопрос корректировки быстро становится политическим. Будет ли власть использовать контроль во благо человека? Или, наоборот, вопреки его интересам?

В США идёт очень интересная дискуссия по этому поводу. Допустим, там любят кока-колу и картофель фри, а мы знаем, что это неполезно. Но перед потребителем можно поставить салат и воду, а кока-колу и картофель отодвинуть на задний план. Вопрос в том, можно ли найти аналог салата и воды в отношении медиа? Либо нужно регулятивными методами грубо запрещать сети, потому что они уводят в негативный политический контекст?

Проблема заключается именно в запрещении, когда что-то заранее называется негативным. С кока-колой понятно, но к медиа такой подход проблематичен. Если мы запретим Фейсбук, потому что люди проводят в сетях много времени вместо того, чтобы продолжать образование, то не делаем ли мы выбор за них? Когда мы возвращаемся к императиву, что надо читать ДОСТОЕВСКОГО, а не смотреть видео с кошечками, мы предлагаем человеку только одну перспективу.

О том, кто кого определяет: мы технологии или они нас

Вы говорите о смерти экспертов из-за новых медиа. Фейсбук и социальные сети — это технологии, а не люди. Они пришли и уйдут, и в этом нет никакого апокалипсиса. Технологии изживают себя, а человек-эксперт остаётся. Просто новые экспертные сообщества исчисляются уже не сотнями, а миллионами. Прямо сейчас за окном идёт строительство старообрядческого храма, и его строит своеобразное экспертное сообщество с помощью своих технологий. Это сообщество существует много веков в собственной «социальной сети». Сегодня всё существует так, разнообразно. И разобрать Фейсбук на кирпичики — это всё равно что разобрать на кирпичики этот храм.

— Тут можно процитировать одного из отцов медиаведения, который говорил: медиа – это уже посыл. Медиа очень меняют восприятие человека, они навязывают свою жизнь. Ведь когда развивается сеть дорог, то неважно, что мы перевозим на машине — важно, что само дорожное движение меняет город. Допустим, в пригород становится быстрее и легче попасть. Если провести параллели с Фейсбуком — там важно не только то, что говорят пользователи, но и то, что он меняет наше восприятие и много нового вносит в нашу жизнь.

Конечно, можно сказать, что медиа сами по себе безвредны, это человек выбирает, как и чем ему пользоваться. Но я склоняюсь к версии, что медиа нас определяют, и мы мало что можем изменить. Есть ещё такое высказывание: сначала мы делаем инструменты нашего труда, а потом они делают нас.

Если раньше мы делали немногочисленные фотографии в путешествиях, а, приезжая домой, показывали их друзьям в виде слайдов и обсуждали, то теперь просто мгновенно делимся ими в Фейсбуке. Я мог бы написать на Фейсбуке большой рассказ о том, как я отдохнул, но вместо этого пишу несколько предложений. Если я напишу распространённый текст, то ничего не вызову, кроме непонимания и отчуждения. Использование старой коммуникативной формы — распространённого рассказа — приведёт к моей изоляции.

Скорее бабушка сегодня научится разговаривать по скайпу, чем внук научится писать длинные письма бабушке.

Технологии могущественны, а мы являемся не субъектами, а объектами. Мы, конечно, можем запретить смартфоны в школах, но не можем запретить смартфоны в принципе.

О заигрывании с технологиями

В школе на уроках физики я играла в морской бой. Потому что уроки были скучными. Сейчас, когда я сама преподаю и вижу, что студенты взяли в руки сотовые телефоны, открыли Инстаграм, я понимаю, что мне нужно что-то менять в том, что я делаю, и я меняю. Для меня это профессиональный вызов. Мне это не страшно, а весело, меня это тонизирует, позволяет быть в лучшей форме, чем я могла бы это позволить, если бы студенты были обязаны меня слушать. И для меня возможность пользоваться Интернетом и всё, что с этим связано, — про свободу. Мы можем говорить о том, что Интернет открыл какие-то новые страхи и опасности, но он открыл и возможности — ещё лучше управлять собой.

— Это очень оптимистическая перспектива. Нам всем хочется верить в лучшее будущее. Я сам за то, чтобы не запрещать новых медиа в образовании, творчески к этому подходить и вдохновлять студентов использовать медиа другим образом.

А вот в том, что Интернет помогает нам лучше познать самих себя — здесь я не уверен. Когда мы делаем свою автобиографию с помощью постов и фотографий на Фейсбуке, мы вовсе не обдумываем, что с нами происходит, как раньше обдумывали. На самом деле сегодня, когда мы выкладываем свою личную жизнь в социальные сети, мы меньше понимаем себя, чем раньше. Самосознанию нужна, во-первых, дистанция для осмысления, во-вторых, язык для обозначения осознанного. А когда мы выкладываем фотографии в тот же момент, когда событие происходит, это не помогает нам осмыслять ни себя, ни событие. В этом смысле новые медиа создают селфи общества без самосознания.

О том, как понимают киберопасность школы (из доклада на КРЯКК)

— Мы живём в эпоху, когда гимназисты читают комментарии сотен тысяч своих подписчиков на Ютубе, пока учитель толкует им о каком-то Фаусте или Евгении Онегине.

В Европе думают, что всё это — цифровая инфраструктура и, стало быть, близка к департаменту транспорта. Медиаобразование в школах воспринимается как дело транспортной, а не криминальной полиции.

Транспортная полиция предупреждает школьников об опасностях на «шоссе данных», о зависимости от игр и запрете на скачивание нелегального контента. На сайте полиции рассказывается о жульничестве, вирусах, кибермоббинге и секстинге. Цель — избежать несчастных случаев в цифровом пространстве.

Транспортная полиция заботится о безопасности движения. Это лишний раз доказывает выдаваемые сертификаты — как водительские права на знание компьютера; их выдаёт европейский совет профессиональных компьютерных обществ с 1995 года. Медиакомпетентность понимается как прагматичность компьютерного пользования. Главный вопрос звучит так: как можно эффективно
и безопасно пользоваться новыми медиа?

Инвестиции в цифровую инфраструктуру школ называют революцией в образовании. И, как при любой революции, здесь творится много странного. Вряд ли кто-то знает, как и в 1917 году, куда заведёт эта революция и зачем в школьных классах столько Интернета. Часто неясна и стоимость цифрового парка, неясен педагогический смысл перехода на компьютеры. Но, как известно, во время революции лучше не возражать.

В погоне за новизной отказываются от давно принятых учебных методов. Анахронизм часто подчёркивается двусмысленной формулировкой: конец мелового периода. Однако яркие формулировки не всегда верны, и новое не всегда лучше старого. С методологической точки зрения компьютер потворствует антипедагогике, создавая культуру гипервнимания и гиперстимуляции. Мгновенное удовлетворение предшествует развитию желания. А значит, как только возрастает уровень сложности, ученик без лишних мук совести переключается на другое. Так что по сути использование такого количества цифровых средств скорее абсурдно, чем объяснимо.

Конечно, задача школы — активно формировать общество будущего. Но подразумевает ли это увеличение числа компьютеров? Изобретя новые средства передвижения, мы же не стали летать из деревни в деревню. Напротив, увеличение числа машин привело к созданию велосипедных дорожек и пешеходных зон. И разве не пора развеять цифровой смог в головах учащихся, вместо того чтобы беззастенчиво предаваться так называемой модернизации.

Поскольку некоторые культурные практики, такие как вдумчивое чтение или слушание, подвергаются опасности, школе самое время стать местом сохранения этих практик. Где, как не в школе, привить подрастающему поколению любовь к длинным и трудным текстам? Как ещё научить слушать долгий аргументированный доклад?

Во избежание непонимания: никто не возражает против презентаций в формате онлайн; никому в голову не придёт выступать против анимации химических реакций. Или против изложения истории в Твиттере — примеры этого есть (скажем, воспроизведение восстания в варшавском гетто), и они впечатляют.

Речь идёт о том, чтобы цифровизация проходила с учётом педагогических принципов, а не в интересах айтишников, выходящих на рынок образования, но при этом отдающих собственных детей в нетехнологические вальдорфские школы.

Кроме компетенций пользования нужны компетенции осмысления последствий технологического развития. Вопрос «как эффективно и безопасно использовать новые медиа?» надо заменить вопросом «что новые медиа меняют в нас?». Если мы спрашиваем «что медиа делают с нами», то мы заботимся об общественном благе. А если «что мы делаем с медиа», то мы заботимся только о самих себе. Дискурс об образовании таким образом вливается в более широкий дискурс о политике.

О фундаментальных причинах

Мы имеем дело с активным распространением онлайн-платформ. Это делают все ведущие вузы мира. И ни у кого не возникает вопросов «зачем», потому что это создаёт колоссальный доступ к качественному образованию во всём мире, которого никогда не было. Представьте человека в Анголе — у него есть один маленький шанс получить достойное образование, и это цифровой шанс. Появление цифровых технологий обусловлено преодолением неравенства и новыми мотивациями к развитию. И когда причина в этом — луддистские аргументы просто не интересны.

— Аргумент, что цифровизация достигла людей в Африке, используют все — и Амазон, и Гугл. Но они-то движимы отнюдь не альтруистическими стремлениями. Им важно завоевать многомиллиардный рынок, открывающийся в Африке. Так что к таким аргументам надо относиться критически. А после скандала с кембриджскими аналитиками уж точно не стоит верить басням Амазона и Гугла, что они руководствуются гуманистическими целями.

Нужно всмотреться в бизнес-модели Фейсбука и других социальных сетей, которые торгуют вниманием своих пользователей. Интерес цифровизации — у акционеров Фейсбука, а не у его пользователей. И это уже вопросы политико-экономические, потому что для рыночной экономики нет ничего плохого в этой бизнес-модели.

Критиковать тут легко, хотя сама критика даётся тяжело. Легко — потому что легко найти козла отпущения, легко советовать акционерам деприватизировать Фейсбук и Гугл, поскольку важные источники информации не должны находиться в частных руках. Но для этого придётся поменять саму экономико-политическую модель общества, а это повлечёт последствия во всех сферах.

Ещё сложнее дела там, где не удаётся найти козла отпущения. Например, мы разучились читать длинные тексты. Никто же не привёл нас к этому из своих корыстных интересов. И если мы сегодня стремимся общаться со всё большим количеством людей, то само общение становится ущербным. И надо думать не о виноватых, а о преодолении последствий.

Это можно долго обсуждать, но прежде надо ответить на вопрос: можно ли что-то противопоставить? Один из возможных вариантов — преподавать технику чтения в школах. Но насколько это поможет справиться с негативными эффектами цифровизации?

Мы находимся в технологических оковах, и следует подумать, как их с себя сбросить.

Блиц

Одна из ваших лекций называлась: «Мечта о неосмысленной коммуникации». Что это значит и почему общество о ней мечтает? Цель неосмысления заключается в том, чтобы алгоритмы понимали человека ещё до того, как он сам обличает свою мысль в слова. Мотивации здесь экономические: сделать рекламу ещё эффективнее. А кто об этом мечтает? — в данном случае Цукерберг и его разработчики. В принципе это одна из технологий будущего: способность общаться мозговыми волнами. Хотя мечты инженеров не всегда совпадают с мечтами филологов, которые лучше понимают, куда движется человек.

Вы зарегистрированы на Фейсбуке? Да, и я очень много пользовался Фейсбуком, когда писал книгу о Фейсбуке. Сейчас пользуюсь им гораздо реже. Допустим, я не сообщил своим друзьям на Фейсбуке, что поехал в Россию.

В чём основная опасность новых медиа? Основная — в том, что мы привыкаем к кратким информационным вбросам, возможно, ярким, но очень упрощённым. И разучиваемся мыслить сложно, структурно-содержательные мысли нас больше не посещают.

То есть это всё-таки деформация человека? Да, деформация коммуникативных способностей и инфантилизация.

Есть рекомендации? Пользоваться всеми возможными медиа. Не только сетями, но читать книги, смотреть фильмы. Нельзя сводить коммуникативный опыт только к краткому общению.

Вы говорите о смерти экспертов. Но в сложных-то профессиональных сферах, типа медицины или инженерии, они остаются? Экспертиза подразумевает длительный и сложный процесс осмысления, к которому сегодняшнее общество не готово. Оно становится всё более и более нетерпеливым к экспертам. В медицинской сфере та же проблема. Людям нужен простой ответ. И там, где эксперт скажет: я не знаю, как влияет масло на уровень холестерина, общество будет требовать чёткий ответ: да или нет, хорошо или плохо.

Кто для вас эксперт? Эксперт — тот, кто потратил много времени на изучение какой-то темы, но никогда не скажет, что знает до конца.

Профессор для студентов тоже перестаёт быть экспертом? Да, и это связано с Болонской системой образования, где профессор превратился в поставщика услуг.

Что вы делаете, чтобы этого не допускать? Я заставляю студентов не доверять мне и задавать критические вопросы. И в самом начале образовательного процесса говорю, что моими любимчиками станут не те, кто слепо будет повторять мои слова, а кто сможет доказать, что я не прав. То есть я пытаюсь вовлечь их в процесс осмысления, дискуссии, а не просто потребления информации. Но если вы спрашиваете о дидактических методах, то я часто заставляю студентов протоколировать наши занятия. Они выкладывают это в сеть, и мне удаётся понять, что для студентов важно, что они конспектируют, а какие вопросы остаются открытыми.

Удаётся ли сделать молодёжь единомышленниками? Я не преследую такой цели, моя задача — заставить их думать самостоятельно. Но, конечно, я рад, если студенты воспринимают мир так же, как и я.

Вы занимались литературой. СМИ оказались интереснее или актуальнее сейчас? Медиаведение актуальнее литературоведения, но я комбинирую их. И знание литературы помогает мне продвинуться вперёд. Когда я говорю о мгновенных реакциях на Фейсбуке, я, например, вспоминаю Фауста, у которого был пакт с Мефистофелем о том, что он не имеет права останавливать мгновение.

Благодарим Святослава Городецкого за всестороннюю помощь в переводе

Валентина ЕФАНОВА, Анна ГЛУШКОВА