Самая интересная работа

— Наша компания обеспечивает геологические сервисы, начиная от документации выработок до написания отчёта с подсчётом запасов. А ведущий геолог, когда поступает заказ на работы по объекту, должен эти работы организовать. Объём работ может быть разным. Иногда это просто документация выработок, чаще — с отбором проб, построением планов и разрезов. Концентрация выработок бывает разная. Например, если при поиске на ранних стадиях расстояния между скважинами составляют сотни метров, то на разведке уже десятки метров. При поздних стадиях ещё включается такой специфический момент, как подсчёт запасов. Т.е. даётся оценка физического объёма полезного ископаемого, практических свойств, представляется разного рода сопутствующая информация по геологии, гидрогеологии и проч. Всё это и выполняем.

— Сергей Ростиславович, ваши родители были геологами. Отец, Ростислав Алексеевич ЦЫКИН, одно время даже был ректором Красноярского института цветных металлов. Это и подвигло поступать в институт на геолога? Или всё же «за туманом и за запахом тайги»?

— И то и другое. Но не в смысле особых условий при поступлении. Просто я вырос в такой семье. И со спецификой работы геолога познакомился довольно рано. Путешествовал то с отцом, то с мамой начиная с 1973 года, когда ещё учился в старших классах. И мне понравилось. Так что в какой-то мере пошёл в геологи из-за «туристской составляющей». То есть «за запахом тайги». А что касается ректорства отца, то к тому времени, когда он стал ректором, я уже получил диплом и работал. (Ростислав Алексеевич ЦЫКИН, 15.04.1935 — 10.04.2015 — д-р геол.-минерал. наук, профессор, заслуженный геолог России. Является автором 20 производственных отчётов, семи монографий и более 220 научных статей. — ред.)

— А сегодня, на ваш взгляд, что привлекает в геологию молодёжь?

— Трудно сказать. Давненько не общаюсь со студентами. Хотя был период, когда я даже читал лекции. Правда, по смежной отрасли — законодательство в сфере недропользования. Почему сегодня идут в геологи? В основном молодых людей привлекает возможность обеспечить себе достойную жизнь. Идут в расчёте на хорошую зарплату или потому, что набранных при поступлении баллов хватает именно для этой специальности. Разумеется, при таком подходе и отсев большой. Но справедливости ради надо сказать, что, когда я поступал, интерес к профессии уже был на спаде. Романтическая эпоха освоения бескрайних просторов к тому времени подходила к концу.

Конечно, кто-то идёт и по потомственной линии. Но это совсем не гарантирует успеха в учёбе. Вот у меня и сын, и дочь пошли на геологию. Дочка подольше продержалась — до третьего курса, а сын с первого ушёл. Просто они поняли, что это не для них.

И ещё один момент, осложняющий студенту учёбу сегодня, — полное непонимание перспективы. Например, у нас учебно-производственная практика была гарантирована всем без исключения. Мы, начиная с третьего курса, разъезжали по стране от Калининграда до Магадана. А сегодня с этим проблема. Пристроить студента на практику довольно сложно. Вот и получается, что люди учатся, не видя практической деятельности, не понимая, чем будут заниматься.

И здесь автоматически возникает другая проблема. Все работодатели хотят, чтобы к ним приходили опытные специалисты, а где молодым людям набраться опыта? Университет, конечно, пытается это как-то решить на личных контактах. На предприятиях края много работает выпускников нашего института на руководящих должностях. Через них и пытаются пристроить, но это нелегко. Так что у выпускников неизбежно возникают проблемы с трудоустройством.

Конечно, и в годы нашей учёбы были свои сложности и странности. Например, такой важнейший предмет, как петрография, читался всего два семестра. А вот история КПСС — все пять лет. Да и научный коммунизм мы изучали целых три года. Тем не менее в целом наше поколение получило хорошее образование, вполне соответствующее запросам того времени. Вообще, любое вузовское образование — это база. База, надо сказать, по нашей специальности давалась и даётся качественная. А дальше всё зависит от тебя самого. Как говорится, коня можно привести к воде, но нельзя заставить его пить. Один и тот же объём знаний даётся всем, но усваивают его по-разному.

— Вы сказали, что ваше поколение получило образование, соответствующее запросам того времени. А каковы запросы сегодня? И у нас в России, и за рубежом.

— В этом-то и проблема. Начнём с того, что у нас в стране очень сузился рынок применения. Например, геологическая съёмка и общие поиски, составляющие базу профессии, сегодня практически сошли до нуля. В советское время этим была занята половина численности работающих в геологии. А сейчас на это нет запроса.

Геология — практическая отрасль. Если отбросить романтику и научный интерес, то геология должна обеспечивать сырьём промышленность. А в каком состоянии у нас сегодня промышленность? В таком состоянии и спрос на геологов. По большому счёту спросом пользуются только нефть и газ. Но это отдельная песня. Ну, ещё золото и другие драгметаллы. Ещё можно назвать сырьё для строительных материалов — все эти песчано-гравийные смеси. Так что потребность в геологах уменьшилась в разы.

Но есть и другая тема. Государству пора ослабить свою железную хватку и дать возможность людям работать. А то у нас очень любят говорить о несметных богатствах, и на этом всё заканчивается. Каких, спрашивается, богатствах? Это же не склад, где всё уже разложено по полочкам в упакованном виде. Приходи и бери. Это всего лишь потенциал, для реализации которого надо вложить огромные силы и средства. А государство мыслит, как лавочник: «Хотите получить? Гоните денежки, и мы вам разрешим… Хотя, может, и нет».

А ведь при нашей территории и наших возможностях для геологов тут рай мог бы быть. Как в той же Канаде, той же Австралии. У нас же геолог — чуть ли не умирающая профессия.

В других странах, где развита горнодобывающая промышленность, максимально облегчается процесс вхождения на ранних стадиях. И даже стимулируется. Вплоть до того, что компенсируются затраты на геологоразведку. У нас же тебе дают кусок территории и просят заплатить. А специфика геологии такова, что ничто не делается быстро. Если ты взял территорию и там действительно есть месторождение, то пройдёт минимум пять, а, скорее всего, больше лет, прежде чем ты получишь первую отдачу. И вкладывать все эти годы надо сотни миллионов, а то и миллиарды. А заёмные средства у нас, как известно, недоступны.

Наш сосед Китай тоже в своё время прошёл через гиперрегулирование. Но там быстро поняли, что это не работает. Китай уже лет десять занимает первое место по добыче золота. Раньше была Южная Африка, следом шли США и Россия, время от времени меняясь местами. И вот в начале двухтысячных в Китае существенно ослабили госрегулирование, упростили доступ к недрам, и добыча взлетела в разы. Не знаю, как по другим ископаемым, а по золоту точно.

Или взять ту же Канаду. На один из «Мингеофорумов» (он у нас уже одиннадцатый раз проходил) была приглашена дама из Канады — министр, занимающаяся вопросами недропользования. И вот она сказала, что у них в штате работает 450 юниорских (т.е. вновь созданных) компаний. Они собираются, договариваются, вкладываются и начинают искать. Если что-то находят, продают компаниям покрупнее. А могут и ничего не найти. Риск есть риск.

Или другая простая вещь. Вот у нас уже несколько лет поднимается вопрос о вольном приносе золота. Это когда люди ищут его на ничейной территории и сдают государству. Всякий раз говорится, что да, надо организовать. Но всякий раз всё это глохнет. Что по этой теме происходит в Канаде, можно видеть на канале National Geographic. Люди копают, отвозят сумками, взвешивают. Всё максимально упрощено. Я смотрел канадский свод правил по лицензированию участков для золотодобычи. Он по объёму всего страниц пять. Из них три занимает описание столбика, чтобы все поняли, как он выглядит, и не перепутали верхний конец участка с нижним. Остальные две странички правил — информация, куда прийти и сколько заплатить. Пришёл, заплатил — и вперёд! А у нас мало того, что частным лицам это запрещено, так и компаниям надо минимум год бегать, чтобы собрать все бумаги. И ещё не факт, что тебе дадут лицензию.

— Сергей Ростиславович, несмотря ни на что вы не изменяли выбранной профессии. Скажите, что для вас в ней самое интересное? И где удалось поработать?

— В основном в восточной части Сибири. От Красноярска до Чукотки. Красноярский край вообще объездил с юга до севера. Поработал в Забайкалье, в Бурятии, в Иркутской области, в Еврейской автономной области. Сейчас наметился объект в Хабаровском крае.

Первые десять лет работы были связаны с геологической съёмкой. Это самый ранний этап геологических работ — составление геологической карты, сбор признаков полезных ископаемых. В принципе, я на эту специальность и нацелился, когда поступал в институт. Вообще, считаю, что это самая интересная работа. Конечно, это вопрос личного предпочтения. Кому-то, например, нравится рудничная геология с выискиванием деталей на конкретном месторождении: как залегают рудные тела, как жилы идут. А мне больше по душе съёмка. Выходишь из точки А в точку Б и всё, что по дороге попадается, записываешь. Интересно. Хотя бывают такие территории, где день идёшь и ни одного камня не увидишь.

Для чего нужна и что собой представляет геологическая карта? Например, мы смотрим на топографическую карту и видим, что вот болото, вот дорога, а вот дома стоят. Так и здесь — там граниты, там песчаник… В конечном итоге геологическая карта должна давать представление о строении на глубину, о геологических процессах, которые привели к такому строению. В результате можно сделать прогноз наличия полезных ископаемых. А в геологии это самое главное.

Съёмкой я занимался в основном на Енисейском кряже. Это наши основные золотодобывающие районы, от Ангары до Подкаменной Тунгуски. Успел поработать на трёх площадях. Это в общей сложности где-то пять тысяч квадратных километров. Участвовал в написании трёх отчётов. Если бы не все эти наши передряги в стране, то так бы и работал. Но, к сожалению, геологическая съёмка как вид работ сегодня практически умерла. У нас среднемасштабной съёмкой покрыто в лучшем случае процентов шестьдесят территории. Есть территории, куда пятьдесят лет назад заходили, провели работы, и на этом всё закончилось. Больше туда нога человека не ступала.

— Пять тысяч квадратных километров — это серьёзно. Думаю, там много чего происходило интересного и неожиданного. И экстремального тоже.

— К сожалению, открыть что-то не удалось. Вообще, это во многом вопрос везения. Найти месторождение — задача нелёгкая. Много геологов с огромным опытом так ничего и не открыли. А наиболее интересная работа, у меня, конечно, была связана с геологической съёмкой. Получаешь огромное удовлетворение, когда заходишь на белое пятно (не совсем, конечно — кто-то до тебя там уже побывал) и в результате работы получаешь более-менее внятную картину геологического строения достаточно большой территории.

А что касается экстремальных ситуаций, то сегодня медведя легче на дачном участке встретить, чем где-то в тайге. Но если серьёзно, то с медведями, разумеется, приходилось встречаться регулярно. К счастью, как-то всё обходилось. Каждый шёл своей дорогой.

Конечно, когда работаешь в дикой природе, может случиться что угодно. Ещё студентами в первую производственную практику две недели тушили пожар на месторождении. Во время другой практики сплавлялись по речке и перевернулись на порогах. Все пробы, рацию и аккумулятор потопили. Сообщили, что вошли в пороги и пропали. Думаю, если бы ещё на денёк задержались, за нами бы вертолёт выслали. Так что всё бывает. То кто-то потеряется, то ещё что-то. Но это одна из составляющих нашей работы.

А вообще, если всё хорошо спланировано, экстремальных ситуаций не возникает. Любой экстрим — это какой-то просчёт. Хотя есть вещи, которые не спланируешь. Пошли пожары — вертолёты перестали летать. Сидим, ждём переброски. Так что если едешь на десять дней — бери продуктов на тридцать. Кстати, на съёмочных работах снабжение было не ахти. Мясопродуктов в восьмидесятые годы давали очень мало — 123 грамма на человека в сутки. Это банка тушёнки на троих. Поэтому для нас, кто работал в таёжных районах, всегда предметом зависти была работа на Северах. Там всегда рыба, всегда мясо. А у нас рябчики, да глухари. Копытные были редкостью. А потом, мало их добыть, надо ещё и сохранить. Холодильников-то нет. Сейчас всё намного проще. Вообще, сегодня совсем другое техническое оснащение. Уже не говорю о навигаторах, цифровых фотоаппаратах… Так что съёмочные работы можно было бы производить с гораздо большим эффектом.

— Условия изменились, а как люди? Всегда считалось, что в геологии они какие-то особенные. Это так? И кого сегодня в геологах больше — молодёжи или людей постарше?

— Как там у Булгакова? Люди как люди… Вообще, в нашей компании многие работают по краткосрочным договорам. По сезонам. Я их даже не всех вижу. А если говорить о возрасте, то из костяка сначала поровну было — и людей моего поколения, и людей около тридцати. В принципе, эта пропорция и сейчас выдерживается. Хотя, конечно, старшее поколение уходит на пенсию, а молодёжь пытается найти более высокую зарплату. Если говорить прямо, то есть проблема с людьми самого продуктивного возраста — с сорокалетними. Людям долго было не до учёбы, не до профессии. Кидались кто куда. Многие сейчас вернулись в геологию, лет двадцать просидев в какой-нибудь торговле. Но сегодня и в торговле проблемы. Вот народ и возвращается в геологию.

— А не тяготит необходимость часто и надолго уезжать? И вообще, сколько по времени занимает работа в поле и как к этому относятся в семье?

— Сроки бывают разные. Обычно от одного-двух до пяти месяцев. В этом году заехали в середине апреля, и работы шли до ноября. Бывает, что и зимой приходится заезжать. Конечно, комфортный срок, это полтора-два месяца. Понятно, что лучше работать вахтовым методом. Но здесь есть специфика. Во-первых, нехватка людей. А во-вторых, дополнительные затраты. Доставка одного человека на Чукотку обойдётся минимум в пятьдесят тысяч. И это в один конец.

Если говорить о семье, то в таком режиме работы есть и свои плюсы. Есть время друг от друга отдохнуть. А то изо дня в день маячишь перед глазами. Тем более в наших стеснённых условиях. Хотя, конечно, иногда хочется более «сидячей» жизни.

— Сергей Ростиславович, ваш отец увлекался спелеологией. А чем увлекаетесь вы?

— Я бы не сказал, что спелеология была для отца увлечением. Он был по одному из направлений своей деятельности карстоведом, и спортивная спелеология была для него приятным дополнением к основной научной деятельности. Среди его монографий есть и посвящённые карсту. Я тоже немного занимался спелеологией и немного скалолазанием. Когда пошёл в полевую геологию, на всё это уже времени не осталось. И вообще, отсидеть полгода в поле, а потом приехать и заняться туризмом… Для меня это чересчур. У меня совершенно другое хобби. Я с советских времён собираю грамзаписи. На виниле. Рок, джаз, классика — всё, что не значится под общим словом «эстрада». Конечно, по мере сил занимаюсь физкультурой. Катаюсь на велосипеде. В пятьдесят начал играть в теннис. Всё это исключительно для удовольствия.

— Кстати, немного об удовольствии. Вы довольны выбором профессии? Сожалений нет?

— Скажу так: я для себя не вижу альтернатив. Не вижу, чем другим мне бы хотелось заниматься. А жалею только о том, что, пока был молодым, маловато в поле поработал. И за границей поработать не удалось, всё ждал, что и у нас дела наладятся.

Что можно сказать о таких сожалениях? Когда они крутятся вокруг «жаль, что работы было мало», в правильности выбранного пути можно не сомневаться. Вот только выбор этот был сделан в семидесятые годы прошлого века. Будет ли он правильным сегодня? Если верно утверждение нашего собеседника о том, что у нас среднемасштабной съёмкой покрыто в лучшем случае процентов шестьдесят территории, значит, сорок-то процентов осталось!

Галина ДМИТРИЕВА