«Святая наука — расслышать друг друга...»

Откуда берутся медиаторы

В России первые восстановительные программы в школах проведены примерно в 1998-2000 годах, а в 2001 г. были созданы первые службы примирения в Москве, Петрозаводске и Великом Новгороде. То есть этой истории уже два десятка лет. В последние годы медиация более активно стала проникать в систему образования. И только три российских вуза готовят медиаторов, в их числе — Сибирский федеральный университет, где с 2018 года введена уникальная магистерская программа «Медиация в образовании». Но, по словам директора Института педагогики, психологии и социологии СФУ, доктора педагогических наук, профессора, академика РАО Ольги СМОЛЯНИНОВОЙ, до сих пор нет единых моделей и механизмов использования медиативных практик для разрешения сложнейших конфликтных ситуаций в образовательных учреждениях.

В октябре этого года в Красноярске прошла I Международная конференция «Медиация в образовании: поликультурный контекст», инициированная ИППС СФУ. В работе форума принимал участие руководитель направления «Школьные службы примирения» центра «Судебно-правовая реформа», ведущий восстановительных программ, член Европейского форума по восстановительному правосудию Антон Юрьевич КОНОВАЛОВ.

Не законом единым

Как писал выдающийся польский педагог, врач Януш КОРЧАК, школа «стоит не на Луне». И она — живой организм, поэтому конфликтным там может стать всё.

— Антон Юрьевич, конфликты в школе всегда были, есть и будут. Почему же раньше люди могли обходиться без медиаторов, а сейчас эти специалисты вдруг понадобились?

— А как раньше обходились без врачей? Был один лекарь в деревне. Он и лошадей лечил, и родовспоможением занимался, и зубы заговаривал. Но цивилизация развивалась, и решили, что хорошо бы разделить функции: ветеринария — это одно, хирургия — другое, а роддом — третье.

Сейчас уже не принято, как в советское время, звонить кому-то из родителей на работу и сообщать всему коллективу и начальству, что такой-то ребёнок плохо учится, и коллеги должны воздействовать на этого несознательного родителя и его ребёнка. Потребность в медиаторах, думаю, продиктована тем, что теперь больше стали уделять внимания психологическому благополучию детей и родителей. Служба примирения осмысливает ситуацию на современном этапе с применением современных психологических, педагогических, юридических и социальных технологий. Что-то мы берём из традиционных практик примирения, когда, например, сельский сход собирался и решал конфликтные ситуации.

Модель восстановительной медиации работает прежде всего там, где не просто конфликт, а ситуация вышла из-под контроля и требует реакции взрослых. Обычно это причинённый вред, нарушение правовой нормы — кражи, побои, грабежи и т.д. Медиация же, как показала практика, очень эффективна там, где невозможно урегулировать конфликт, следуя только букве закона. Допустим, ученик нахамил учителю и педагог выставил его из класса. У школьника есть право на образование, а учитель вправе требовать уважения к себе. Используя лишь правозащитную технологию, решить эту ситуацию крайне затруднительно.

— Во многих школах теперь работают психологи, могут ли они выполнять функцию медиаторов?

— Это разные виды деятельности. Судите сами: может ли психолог быть, например, педагогом? В принципе, он может заменить учителя, скажем, на уроке обществознания, но в это время он осуществляет педагогическую работу. Означает ли, что все психологи — педагоги, а все педагоги — психологи? Отнюдь. А вот когда психолог получает квалификацию медиатора, он может по-новому самоопределиться в ситуациях — где занять позицию медиатора и использовать восстановительные программы, а где — позицию психолога, социального педагога с соответствующими технологиями и компетенциями. Разбираться с конфликтами могут и педагог, и инспектор по делам несовершеннолетних, и директор школы, и родительский комитет. Но в отличие от них всех ведущий восстановительных программ знает, как создать условия, чтобы люди сами договорились, помирились и больше в подобные ситуации не попадали.

Выйти из зоны

— На своих тренингах всегда предупреждаю слушателей, что многие будут пытаться переложить на медиатора свою ответственность, — сообщает Антон Юрьевич. — Например, приходите вы в школу, на пороге директор встречает: «О, отлично! А у меня тут конфликтная ситуация: мама одна всё пишет и пишет жалобы. Сделайте так, чтобы не писала больше». Что вы ему ответите? Мол, как же я могу гарантировать, что она больше вам писать не будет? А директор: «Тоже мне медиатор — зачем ты мне такой нужен?». Или учительница вас в коридоре выловит со словами: «О, примиритель! Идите сюда, Вася из десятого «Б» меня окончательно вывел — сделайте так, чтоб он спокойно на уроке сидел и со мной не конфликтовал». Вы, разумеется, предложите педагогу помощь в рассмотрении ситуации с участием сторон. А он вам: «Нет у меня на разговоры времени, что же вы за медиатор такой — сами справиться не можете?..». Итак, если вы входите в ситуацию без позиции, то вас попытаются использовать в своих целях другие профессионалы, и вы окажетесь в зоне некомпетентности.

— И что же делать?

— Девяносто процентов тех, к кому мы приходим, говорят, что ни с кем не конфликтуют и просят только выполнить их требования. И поэтому первая задача медиатора — на «предварительной встрече» перевести людей из безответственной за решение конфликта позиции в ответственную. Нужно убедить: здесь не враги и там не враги, но за вас НИКТО эту проблему решать не будет. Важно сесть вместе и договариваться, а мы поможем, чтобы это было безопасно, чтобы не подрались. Есть техники, подходы — медиатор не даст разгореться конфликту.

То есть примиритель не решает ситуацию, он создаёт условия, чтобы люди сами нашли в себе ресурсы для её решения: организовывает пространство для встречи, обсуждает темы, вопросы, собирает людей вместе. Через какие фильтры медиатор пропускает ситуацию? Вот несколько историй из практики.

История первая

Пишет мне одна мама, что её дочь сильно обижают в классе, мол, белая ворона. Я ей отвечаю: «Хорошо, приеду, вы меня только с директором свяжите. В противном случае меня в школу могут не пустить». Она обещала поговорить. Через неделю снова получаю от неё электронное письмо: директор против моего прихода, пообещал, что сам всё решит и вызвал инспектора по делам несовершеннолетних. Инспектор, в свою очередь, вызвал родителей обидчиков. И всё. Конфликт затих.

Очень жаль такой опыт получить детям. Почему? В ситуацию включаются взрослые. Они говорят: стоп, сейчас, дети, мы будем вам показывать свои образцы поведения. Дальше всё, как в сказке про репку: директор за инспектора, инспектор за родителей, а те реагируют. Дети понимают: «Сила рулит!». Сила, конечно, рулит, и техника работает, и дальше в этой школе будут продолжать использовать проверенную на практике методику. Хорошо, когда у родителей есть авторитет, а если только сила? Вот и получается, что не привили в данном случае культуру поведения, а просто заглушили конфликтную ситуацию.

История вторая

Однажды я вёл тренинг в школе — девятиклассники мне рассказали, что у них конфликт с учителями. Из-за чего? Педагоги им курить не разрешают, а учреждение, между прочим, позиционирует себя как школа здоровья. «Тут всё логично и очевидно, и правильно делают. Что вам не нравится?» — говорю ребятам. И вдруг слышу от них: «Больше половины учителей нашей школы курят, и все об этом знают». Я их опять спрашиваю: «Вы подошли, сказали им всё, что об этом думаете?». «Да! Только они нам ответили: не вашего это ума дело! Вот доживёте до восемнадцати лет, тогда поймёте».

На мой взгляд, даже если бы эти педагоги детям курить разрешили — меньше вреда было бы, чем вот так диктовать нормы взрослого мира. А потом ещё учителя удивляются, за что это дети взрослых не уважают.

История третья

Однажды в школе идём с социальным педагогом вверх по лестнице. Вдруг замечаю табличку «Движение вниз». Спрашиваю: «Что это значит?». Оказывается, в школе движение разделено: по одной лестнице все поднимаются наверх, по другой — спускаются вниз, чтоб не сталкиваться. Я говорю своей спутнице: «А зачем мы идём вверх по лестнице, на которой написано «вниз»? Давайте перейдём на другую!». Она в ответ: «Да не обращайте внимания, просто тут быстрее». Так что даже социальным педагогам нужно периодически себе и коллегам задавать вопрос: какие нормы и образцы поведения мы передаём? Дети реагируют на дела, а не на слова. Именно так норма и будет закладываться, сколько бы мы ни говорили на уроках литературы о добром и вечном.

Кстати, о вечном

— Честно говоря, у детей нет потребности в таблице умножения или чтении великих классиков, — размышляет Антон Юрьевич. — Но мы, взрослые, считаем, что у них должны быть знания, определённая культура. Скажите мне, у кого из современных учеников есть потребность читать Достоевского? Ну, кроме самых «гермионистых» девочек?

— Отсюда и непонимание, конфликты между преподавателями и учениками, детьми и родителями...

— У меня двое сыновей. Один учится в шестом классе, второй в десятом. Пару лет назад приходит ко мне старший и говорит: «Папа, чтобы деньги заработать, Достоевского ведь не надо читать. Зачем мы это изучаем? Объясни!». И тут либо у учителей и родителей есть содержательный, ценностный ответ на этот вопрос, либо его нет. Я ушёл от быстрого ответа, сказав: «Саша, мне надо подумать». И думал, наверное, месяц. Потом, читая книгу Георгия Петровича ЩЕДРОВИЦКОГО, вдруг ясно понял различие в восприятии мира мыслителем 60-80-х годов прошлого века и тем, что сейчас воспринимают наши дети. И говорю сыну: «Понимаешь, у тех людей была мечта в жизни: выйти в космос, победить болезни (не бабло заработать!). Была мечта, а сейчас её нет». И на него это подействовало, как мне показалось. Произошёл контакт, он понял, что культура — это ценно.

Знаю, что в одной школе ребята, изучая повесть Пушкина «Капитанская дочка», создали в социальной сети ВКонтакте страничку Петра Гринёва. И стали вокруг этого придумывать разные истории: вот к нему кто-то в гости пришёл, с кем-то они поспорили и т.д. Им было интересно пофантазировать, как пушкинский герой вёл бы себя в наши дни.

В конце концов, какая разница, на каком материале учителям преподавать содержание? Можно же перестроиться под современный формат. Если детям понравился новый ход, то завтра легко в соцсетях сделать страничку Дубровского и т.д.

Сила авторитета

— Антон Юрьевич, и всё же как в конфликтной ситуации найти подходы к детям?

— Приехал я как-то в Дагестан, пришёл в школу и говорю: давайте создадим службу примирения. Мне говорят: а нам не надо, у нас нет конфликтов! Как же так: горячие кавказские парни — и нет? Как вам это удаётся? — спрашиваю. А психолог говорит: «Приходит в класс имам, вразумляет, читает суру — все слушают». Я опять: «Объясните мне, простому городскому жителю, почему вдруг горячие парни слушаются имама?». Она смотрит на меня с изумлением: «Как почему? Мой отец его уважает, и я его уважаю». Знаете, как переводится слово «аксакал» на русский язык? Убелённый старец, то есть человек, который прожил более 70 лет и своей жизнью доказал право мудрость нести и передавать. Теперь вместо аксакала поставьте молодого. С чего вдруг дети его будут слушаться? Пусть он сначала уважение заслужит.

Теперь представьте, что в городе живёт дважды Герой Советского Союза, ветеран, которого все уважают. Город небольшой, все друг друга знают. Идёт он по улице и видит — подростки дерутся. Подходит и говорит: «Сынки, вы что делаете?». Они: «Прости нас, батя, увлеклись мы». Но таких уважаемых людей трудно бывает отыскать...

— Вы сказали выше, что в Дагестане имам в школу приходит. А если разные культуры переплелись — как быть?

— В школах мы часто с этим сталкиваемся. Есть такие классы, где учатся дети разных национальностей: дагестанцы, армяне, китайцы... Религии разные, и как это всё совмещать культурно? Поэтому тема межкультурного взаимодействия, которая на конференции в СФУ обсуждалась, очень сложна, её ещё предстоит осмыслить. Исходя из своей практики могу утверждать, что очень помогают школьники-медиаторы, имеющие авторитет в классе. Они решают те ситуации, к которым нет доступа у взрослых. Например, на «стрелках» (детские разборки, куда взрослых не допускают) такие ребята очень эффективно работают. Обучение школьников медиации — отдельная тема, мы уже имеем практику, когда прекращались «стрелки» благодаря участию юных медиаторов, и потом в школе проводили примирительную встречу.

Синдром Иванушки

— Есть ли отличия в решении школьных конфликтов на периферии и в крупных городах?

— На периферии есть свои плюсы и свои минусы. Плюс в том, что там общинные отношения, все друг друга знают. Но есть и минус: если травля начинается, от этого сложно уйти. В Москве проще перейти в другую школу, но зато, наоборот, люди друг друга не знают, им сложнее самим решать, договариваться — проще заявление в полицию написать или школу поменять.

— В Москве больше конфликтов какого рода? Учитель-ученик, ученик-ученик или ещё что?

— Примерно треть конфликтных ситуаций возникает из-за того, что в классе находится гиперактивный ребёнок с какими-то особенностями. Есть диагноз или его нет — не поймёшь. Но он в массовой школе имеет право обучаться и при этом кусается, дерётся, срывает уроки. Родители говорят: уберите эту ложку дегтя из нашей бочки мёда. Мы толерантны, но он же портит вещи, срывает уроки, дети в классе не успевают работать, поэтому перегружены домашними заданиями. Родители обидчика предъявляют свои претензии: нас травят в школе, нас не любят — мы здесь по прописке и должны учиться. Педагог руками разводит, мол, не справляюсь, из 30 учеников в классе — несколько детей с особенностями.

...Медиатор идёт к директору, обсуждает с ним всё происходящее, готовит его, дальше встречается с учителями и администрацией, а потом проводит встречу всех родителей, для того чтобы они договорились, как избежать дальнейшего развития конфликта. Школе зачастую всё равно, каким путём решится проблема, а мы, медиаторы, уверены, что как раз это очень важно.

Помните сказку про Конька-горбунка? Мне кажется, это как раз про инклюзию. Ванька ведёт себя с братьями как типичный СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности), те его с трудом терпят. Но когда возникает проблема (непонятные круги на полях), то братья беспомощны и обманывают отца, а Ванька решает проблему за счёт своих ИНЫХ ресурсов. И это ценно!

Хотелось бы, чтобы благодаря службам примирения культура школы менялась. От наказания и изгнания — к взаимопониманию и сотрудничеству.

Без рукопожатий

— Антон Юрьевич, самое сложное дело в вашей медиативной практике?

— Когда семиклассник скинул металлическую трубу с крыши дома и погиб проходивший мимо молодой человек. Три года готовилась встреча подростка с матерью погибшего. Ситуация для всех — не про примирение. По крайней мере, всем надо было избавиться от ужаса: матери погибшего снова начать жить (она в церковную общину пошла, на другую работу устроилась, в другой город переехала), и этому ученику дальше как-то простраивать дальнейшую жизнь...

— Встречаются ли случаи, когда медиатор бессилен?

— Даже самый хороший доктор порой бывает бессилен. Например, когда он приезжает на вызов, а там идёт драка с поножовщиной. Тут ему надо срочно вызывать полицию и бежать. Но как только полиция поработала, медиатор, как и врач, может включаться.

Медиация — это не про пожатие рук. Важно, чтобы жертва вышла из состояния жертвы, не припоминала, не мстила, группировки дальше не собирала. Медиация — про то, чтобы обидчик признал и загладил причинённый им вред. И загладил делом, а не только словом, а сообщество помогло ему в этом.