Что лучше: слушать музыку или слушать о музыке? Ответ очевиден. Вот и световые инсталляции лучше видеть, чем читать о них. С этим никто не будет спорить. Тем более тот, кому посчастливилось увидеть грандиозную световую феерию на закрытии и открытии нашей Универсиады. А потому с руководителем студии световых инсталляций Di.Vision Александром БОЧЕГОВЫМ поговорим совсем не о прекрасных мгновениях, которые дарят нам световые шоу. Благодаря современным технологиям мы эти мгновения, в отличие от бедняги Фауста, можем не только останавливать, но и возвращать бессчётное количество раз. Достаточно зайти на сайт Di.Vision.
И всё же начнём с проектов, реализованных студией в последнее время. На просьбу назвать самые значимые из них Александр Бочегов дал краткий, но, на его взгляд, исчерпывающий ответ:
— Из больших картинок, которые увидели красноярцы и гости Универсиады, можно назвать жилой комплекс «Тихие зори» у «Платинум Арены». Это один из самых интересных наших проектов в текущем году. Проект хорош и по идее, и по исполнению. Его техническая концепция: одно окно — один пиксель. Весь дом был превращён в экран. И это работало всю Универсиаду (люди в «Зорях» тогда ещё не жили).
Был хорош и проект для Деревни Универсиады — параметрический световой тоннель. Вообще во время Универсиады у нас было в работе три больших локации.
А из сделанного нами в последние годы назову проект к юбилею ГЭС в 2017 году и подсветку часовни Параскевы Пятницы. В 2018 году на Московском международном фестивале «Круг света» поработали с фасадом Большого театра и ещё двумя — РАМТ (Российский академический молодёжный театр) и Малого театра. В том же году сделали световое оформление к спектаклю нашего ТЮЗа «Племянник чародея» из цикла «Хроники Нарнии» по книгам Клайва ЛЬЮИСА. Для нас это первый и очень интересный опыт.
Большим проектом были и новогодние ёлки 2018-2019 гг. Как и «Тихие зори» в дни Универсиады, прошлую городскую ёлку можно назвать национальным рекордом. Ёлка была самой высокой в России — 55 метров. Это на пять метров выше, чем в Грозном, который отличился годом ранее. В нашей концепции в световом оформлении ёлки было задействовано 55 тысяч индивидуально управляемых источников света. Держали её до 15 марта.
— Впечатляет. Кстати, а как у нас в городе с оборудованием?
— Плохо. По эту сторону от Урала вообще нет ни одного инсталляционного проектора яркостью свыше 20 тысяч ANSI-люменов. Инсталляционные проекторы, которые используются в 3D-маппингах, должны быть определённого класса. И их количество тоже должно быть определённым. Например, на театре оперы и балета у нас работал 31 проектор. Вся площадка тогда стоила свыше 120 миллионов рублей.
Понятно, что в нашем городе такого оборудования быть не может. Вообще, мало какой город способен себе это позволить. Так что всё привозим из Москвы и Питера. Мы — студия, и наша задача генерировать идеи и воплощать их. А чьё и откуда будет оборудование — не имеет значения. Рынок световых инсталляций имеет особое устройство. Всё дело в том, что необходимо много людей, собравшихся в одном месте в одно время. Ради этого можно стянуть дорогостоящее оборудование на один вечер со всей страны.
Вообще работа таких студий, как наша, не может быть заточена на один город. А потому всякая наша работа снимается на видео и попадает на YouTube, где её могут видеть кто угодно и откуда угодно. Мы не можем себе позволить региональность, местечковость. Но это совсем не значит, что надо обязательно ехать в Москву и работать на разные города оттуда. Считаю, что мне надо работать из Красноярска. Эта моя принципиальная позиция.
— И на чём эта позиция основана? На эмоциях? На расчёте?
— Мне нравится Красноярск. В силу своей работы я много поездил по стране, и мне есть с чем сравнивать. Если говорить о Москве, в которую все стремятся, то там, на первый взгляд, реализоваться проще. Но это на первый взгляд. Возможностей там, конечно, больше. И кадровых, и технических, да и количество заказов иное. Всё это позволяет экспериментировать и профессионально расти. Но мне хочется, чтобы и здесь что-то росло. Красноярск — мощный город. И это мой город. Я родился и вырос в Красноярске-26, в Железногорске.
И так случилось, что, когда работал в Сибирском федеральном университете, мне посчастливилось принять участие в большой экспедиции по Енисею от Восточного Саяна до Усть-Порта. Это было в 2012 году. Только тогда я по-настоящему осознал, что Красноярск — лишь маленькая часть этой огромной, мощной земли. Плато Путорана — это вообще чудо планетарного масштаба. И впадающие в Енисей Тунгуски. И Ангара — тоже чудо. Енисей — пятая река на планете по полноводности и вторая на евразийском континенте. Это мощь. А потому в таком месте жить хорошо. Мне нравится. И хотелось бы, чтобы здесь были какие-то современные вещи, отвечающие масштабу этого места, соответствующие этим ландшафтам. К ним, кстати, мы как-то не очень хорошо относимся.
До студии Di.Vision у меня были кейсы презентаций городов на больших экономических форумах. Несколько раз для нашего КЭФ я делал и стенд Красноярска. Самый яркий был выполнен с Вадимом ОСАДЧУКОМ и Антоном ШАТАЛОВЫМ. В нём мы попытались переосмыслить эволюцию ландшафта, переосмыслить само место. Почему оно такое? В чём логика развития города? Сейчас это исключительно актуально. Города сегодня вынуждены конкурировать за людей. А потому благоустройство — повсеместный тренд. Вот только мало где это делается с умом, волей, настойчивостью и умением. У нас понемногу начинает получаться. Но, к сожалению, приходится признать наличие определённой эрозии в культурной и экономической среде. И, как следствие, происходит эрозия городской среды. Конечно, городским властям удалось воспользоваться открывшимся благодаря Универсиаде окном возможностей. Для благоустройства Красноярска сделано многое. Но успели далеко не всё.
Почему? Причина не на поверхности, она значительно глубже. У нас нет внятной стратегии развития города. Сколько ни бились — так её и не сформулировали. Взять те же планы социально-экономического развития. Я могу поднять у себя в компьютере все эти планы: до 2010 года, до 2015, до 2020, до 2030 года. Это же какие-то отписки, они лопаются один за другим. И что в результате? А в результате та самая эрозия, о которой я говорил, и отрицательная миграция. А ведь каждый отъезд отсюда внятного человека — это боль.
Я встречаюсь с ними в Москве, в Питере. У них сожалений нет. Там материально становится немного легче. Да и в творческом отношении тоже.
А Красноярск, конечно, суровый, жёсткий город. Но умный. Он не такой снобистский, как Томск или Новосибирск, не такой разухабистый, как Иркутск (не в обиду им всем сказано). Из всех городов, которые я видел за свою сознательную жизнь, пожалуй, Екатеринбург нам наиболее близок. С ним, кстати, мы всегда находим общий язык. Живущие там люди близки нам по духу. А дух — это важно. Потому я и решил остаться здесь.
В своё время я работал в СФУ в отделе корпоративной политики. Его руководитель Анна КУЛИКОВА, помню, частенько любила повторять: «Знай и люби место, где ты живёшь». Совершенно с этим согласен. Тем более что нам, живущим в Красноярске, есть что знать и что любить.
— Здесь сам собой напрашивается вопрос о самобытности. С ней у нас, как со всеми этими социально-экономическими планами, о которых вы говорили, носятся уже лет двадцать. Вживить самобытность сверху не получилось. Так неужели её тоже нам надо ждать от москвичей?
— Самобытность, которая не даёт денег, хиреет. А большие проекты, приходящие из Москвы, — это давнишняя традиция. Горно-химический комбинат, на котором работал мой отец, не мог родиться в Красноярске. Но сегодня таких проектов, как КрАЗ и Красноярская ГЭС, уже нет. А на среднем и низовом уровне отдавать всё столице уже не совсем правильно. Это просто насилие. Оно, по большому счёту, и отталкивает активную, думающую часть городского населения, заставляя её уезжать.
К тому же что сегодня нам предлагают? Практики, которые приходят из столицы, часто бывают вторичны. И это легко проверить. В эпоху интернета можно без труда узнать, где родилась идея и где она уже была воплощена. А потому, если у нас есть общность людей, заинтересованных в том, чтобы в Красноярске рождалось что-то новое, интересное и оригинальное, лучше, чтобы они и воплощали эти идеи.
— Кто составляет вашу команду — художники, технари?
— Каждый отобран не за один месяц и не за один год. И даже не за одно десятилетие. Все те, кто сейчас работает в студии, это люди высокого культурного и интеллектуального уровня. Если говорить о специальности, то они одновременно и инженеры, и художники. Иначе было бы сложно понять друг друга. Только этот сплав и может дать необходимый в нашем деле результат. В нём вся суть. Вообще без мультидисциплинарности сегодня никуда. В любой области только она сейчас даёт возможность сказать что-то новое.
— Вы говорили, что много ездите по России и по миру. Что вынесли для себя из этих поездок кроме обычных для всех путешествующих впечатлений?
— Не претендую на истину в последней инстанции, но когда сравниваю наши города и города в других странах, вижу, что у последних существует какой-то долговременный общественный договор. Люди там словно договорились, что будут жить в этом месте и не мешать друг другу. И у них есть какая-то общая цель. Это очень чувствуется по городской ткани. Ты это считываешь каким-то особым встроенным в тебя прибором восприятия. Считываешь и понимаешь, что здесь хорошо, потому что люди обо всём давным-давно договорились. И этой культуре сотни, а то и тысячи лет.
— А та общность европейских граждан, о которой вы говорите, сейчас разве не размыта мигрантами?
— В определённой степени да. Имел возможность в этом убедиться лично — в командировке как-то случился конфликт с турками. Все эти «мульти-культи» рухнули, как мне кажется. Хотя разбавление европейской крови в той или иной степени было во все времена. Но, видимо, мусульманская культура, которой сегодня наполняется Европа, более закрыта: её представители практически не ассимилируются.
— Но в Российской-то империи как-то получалось.
— У ПАРФЁНОВА было хорошее документальное кино про Туркестан, про азиатскую политику Российской империи. Цитировалась такая фраза: «Русские что первым делом делают, когда приходят? Проливают свою кровь за местных». Вот и ответ.
К слову сказать, когда к 400-летию Енисейска у нас планировался проект по Богоявленскому собору (к сожалению, не был реализован), я консультировался со служителями церкви. В большей своей части это умные, тонкие, понимающие люди. Беседовал с одним батюшкой и на эту тему. Он говорил, что до русских сюда приходили китайцы. И они уничтожали всё и всех на своём пути. А отношение русской цивилизации с другими всегда основывалось на взаимодействии. Вон у меня стоит книжка Николая ТРУБЕЦКОГО «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока». Если коротко, автор считает, что только тогда взаимодействие возможно в долгосрочной перспективе, когда его принципы приемлемы для всех участников.
— В каких городах России вы ещё реализовывали свои проекты и насколько длительными они были?
— Питер был, Москва была, Иркутск, Нижний Новгород. Возможно, получится в Екатеринбурге. Коммуникации работают. В прошлом я занимался журналистикой, пиаром и маркетингом. Так что коммуникации — близкая мне тема. И наши проекты — это коммуникация. Наша задача рассказать про что-то, навести мосты между целевыми аудиториями. А будет это стоять год, месяц, один день или только один вечер — не суть важно. Вот спектакль ТЮЗа из цикла «Хроники Нарнии» поехал на театральный фестиваль «Золотая маска». Мы делали для этого спектакля анимацию, графическое оформление. Всё для того, чтобы спектакль стал зрелищем. Руководство ТЮЗа сегодня настроено на визуальный театр. Мало того что это экономически обосновано, это ещё и двигает всех нас как индустрию. Вызвать впечатление, вызвать эмоцию от наших лампочек и наших картинок — это и есть суть нашей работы. И не важно, будет это длится два часа или месяц.
— Значит, с людьми театра вы взаимодействуете. А с другими творческими сообществами: к кому вы обращаетесь, кто к вам обращается?
— Закрытая система сегодня как бизнес-модель не работает. С одной стороны, есть некий объём заказов и конкурентная борьба за этот заказ, а с другой стороны — идеи перетекают и рождаются одновременно в разных головах. И обо всех этих перевоплощениях очень важно разговаривать, делиться с кем-то. В этом смысле мы как студия открыты для взаимодействий. Конечно, если это взаимодействие, а не использование.
Если же говорить о взаимодействии с творческими союзами, то здесь всё непросто. Сейчас происходит смена поколений. Этот переходный период вообще имеет планетарный характер. И мы видим сегодня такую скорость изменений, что статичная структура, подобная Союзу писателей, композиторов и т.д., если не меняется, если там нет новой крови, новых идей, то она становится никому не интересным анклавом. И, конечно, такая структура не способна генерировать что-то новое. Вот и среди дизайнерского-художнического-архитекторского-журналистского сообщества, к сожалению, нет правил взаимодействия, принятых всеми. Все сами в себе и сами для себя.
А ведь каждое из этих творческих сообществ могло бы более активно влиять на происходящее в городе. Но для этого надо уметь договариваться. С этим у нас плохо.
— Придётся научиться. И с этим надо поспешить. Если принять во внимание опыт Универсиады, то до 400-летия города осталось совсем немного. У вас, кстати, уже есть какие-то задумки по поводу грядущей даты?
— Немного подождите и всё увидите.
Что ж, Александр прав. Музыку надо слышать, а световые инсталляции надо видеть.
Галина ДМИТРИЕВА