Как в лесном краю не остаться без лесов

— Александр Александрович, как обстоят дела в красноярских лесах в последнее время? Меняется ли что-то в лучшую или, наоборот, в худшую сторону?

— Это довольно сложный вопрос. Конечно, есть позитивные изменения — они касаются развития лесной науки, которая не стоит на месте. У нас ведутся исследования по многим ключевым направлениям. Большое внимание уделяется, например, изучению последствий климатических изменений — тому, как они влияют на развитие экосистем, рост лесов. Получаем интересные результаты.

Но если говорить об использовании наших достижений в лесном хозяйстве, то здесь проблем больше, чем хотелось бы. Возьмём пожары, о которых говорят все. В нашем институте разработана система прогноза возникновения и развития пожаров. Она создавалась по заказу Министерства лесного хозяйства и была апробирована несколько лет назад в двух лесничествах края. Учёные разработали компьютерные программы, и проверка нашей модели на ретроспективных данных показала неплохие результаты. Планировалось провести производственную проверку для действующих пожаров, это было включено и в планы мероприятий МЧС, но до сих пор по неизвестной мне причине не реализовано.

А одной из самых больших проблем в крае является истощение лесных ресурсов. Оно связано с тем, что у нас до сих пор используется экстенсивная модель ведения лесного хозяйства. Вырубаются леса пионерного освоения, но лесовосстановление проводится не везде и не всегда эффективно. Между тем без участия человека целевыми породами восстанавливается лишь около одной трети вырубленных лесов.

— Это происходит самосевом?

— Да. В остальных 70% случаев лес либо восстанавливается со сменой пород, либо на лесосеке просто образуется так называемая зелёная пустыня с низкотоварной древесно-кустарниковой растительностью. Проблема тут ещё в том, что арендаторам, заготовителям лес нужен сейчас и сразу. А для выращивания древесины нужны десятилетия. Стимула у арендаторов заниматься выращиванием леса нет. Они говорят так: «Да нам проще проложить дорогу в Эвенкию, там на наш век леса хватит, а вложенные средства вернутся уже лет через семь». Они не хотят ждать десятилетия, которые потребуются для выращивания лесов здесь, в лучших лесорастительных условиях, где производительность лесов выше и есть вся необходимая инфраструктура, дороги.

Однако если подходить с государственных позиций, надо заниматься лесовосстановлением именно в лучших лесорастительных условиях. У нас средний прирост в стране составляет 1,5 кубометра с гектара в год. То есть чтобы вырастить лес хотя бы до запасов 200 кубометров с учётом пожаров, вредителей, болезней, должно пройти больше 200 лет — только тогда можно зайти в него с рубками. В лучших условиях, например, в красноярской лесостепи, в высокополнотных сосняках средний прирост в год составит 10 кубометров с гектара, это в разы больше, чем в Эвенкии. Эксплуатационный запас древесины вырастает за 70—80 лет, а с уходом и ещё быстрее, какие-то сортименты рубить можно уже через 40—50 лет. А на севере такой же запас будет формироваться 300 лет.

— Но все ведь должны понимать, что лес в таких масштабах, как сейчас, рубить нельзя?

— Должны. Но, к сожалению, так называемая расчётная лесосека формируется без учёта эколого-экономической доступности лесов. Берётся достаточно большая территория, по ней считаются запасы. И начинают заготавливать древесину. При этом где-то леса, включённые в расчётную лесосеку, просто недоступны — к ним нельзя проложить дорогу. Так что на других участках происходит скрытый переруб. К настоящему времени во многих регионах вырублены практически все доступные леса.

Самое главное — меняется не только объём, но и структура лесных массивов. Сокращается доля спелых лесов ценных пород. И сейчас идёт жёсткая конкуренция за право заготовки качественной древесины, дефицит которой ощущается всё острее.

Власти начали говорить о лесовосстановлении. Декларируется: сколько вырубили, столько надо и посадить. Создаются питомники, делаются лесопосадки. Но это иллюзия, что объём лесопосадок и есть объём лесовосстановления. Искусственно созданные культуры подвержены таким факторам, как засуха, вредители, пожары. Иногда культуры создаются по нескольку раз на одном и том же месте без реального увеличения лесопокрытой площади.

Сколько времени мы уже в лесах края хозяйничаем? Активно рубим лес лет 70. И ведь за 70 лет можно было вырастить новый! Но доля выращенного руками человека у нас менее 1%. Хотя и на западе России это около 3%.

Вывод такой: мы в идеале должны рубить только тот лес, который сами вырастили. Как овощи в своём огороде. А рубить то, что дала нам природа — извините…

— Учёные знают, как эффективно восстанавливать леса?

— Да. Мы предлагаем разделить весь лесной фонд на три категории. Создавать лесные культуры необходимо преимущественно в лесах интенсивной формы ведения хозяйства, где условия для выращивания самые благоприятные. Их продуктивность будет высокой, а отдача — более быстрой и эффективной. Грубо говоря, вложив 100 рублей, ты через 50 лет получишь 200, а ещё через 40 лет — 400. Таких лесов должно быть около 10%, но они должны давать до 50% всей необходимой древесины.

В низкопродуктивных лесах заниматься искусственными посадками не стоит, это неэффективно: пройдёт 200 лет, пока вырастет то, что пригодно для рубки. Там остаётся ждать естественного возобновления лесного массива. К этой категории относятся 30% всех лесов, которые восполнят до 40% всей потребности в лесном ресурсе.

И третья большая категория — леса защитные и резервные, пока недоступные леса. Их площадь должна быть около 60% от общей лесной площади, а выход древесины — не более 10%.

Не зная технологий лесовыращивания, пользователи многое теряют. Нередко молодые деревья вырубают в период активного роста, раньше времени, чтобы быстрее получить деньги. Но вырубая молодую ёлку или сосну, не получаешь возможный прирост. С 20 до 80 лет у дерева идёт максимальный рост, и если его срубили в 40-60 лет, это экономически невыгодно.

Для каждого типа леса, почвы с присущими им уровнем осадков и температурным режимом нужен свой уход. Наука должна постоянно анализировать данные, и иногда могут происходить даже революционные открытия, несмотря на то, что, казалось бы, мы имеем дело с такой «вечной» материей, как лес.

— Есть ли примеры успешного внедрения разработанных методов выращивания лесов?

— У нас есть экспериментальная площадка под Красноярском — Погорельский бор. Применяя там разработанные на сегодня способы восстановления лесов, с уходом и удобрениями мы получаем прирост до 30 кубометров с гектара в год. Через 70 лет это позволит получать до 700 кубометров качественной древесины, а с учётом тонкомера ещё больше. Словом, надо точно знать, где создавать посадки и применять современные технологии ухода — это один из способов повышения эффективности лесного хозяйства. Можно использовать под лесовыращивание пустующие земли сельскохозяйственного назначения, этот вопрос сейчас активно обсуждается.

Но тут возникает другая проблема — законодательная. Сейчас в лесах, которые переданы нам в научных целях, мы не можем вести исследования в полной мере. Например, не можем превышать установленной правилами интенсивности рубки. А как тогда развивать науку? Иногда интенсивность вырубок на площадке должна быть больше, иногда меньше, порой требуется выжечь какие-то участки, но закон этого не позволяет, руки связаны.

Более того, наши коллеги-энтомологи по тому же закону не могут применять ни биологические, ни химические препараты, которые ещё не разрешены законодательством. Но ведь чтобы они стали разрешёнными, их надо испытывать! Поэтому многие едут заниматься тестированием препаратов в Казахстан или Киргизию, где это разрешено. Нам тоже приходится хитрить — вырубать один выдел с разной интенсивностью, чтобы в итоге получить разрешённые на выделе 30%.

— А с какой целью нужно вырубать лес на экспериментальных участках?

— За всем нужен уход. Как за морковкой, например, которую надо прореживать. Она вырастет, если ей будет пространство для роста, а иначе получится мышиный хвост. Лес тоже требуется прореживать, иначе он сначала превратится в чащобу, а потом большая часть деревьев уйдёт в отпад. Посмотрите, например, на лес рядом с детской больницей на Киренского — там деревья хаотично падают, возникает бурелом. А неподалёку от нашего института, рядом с Институтом физики, где я лично когда-то прореживал сосны несколько раз, продуктивность бора выше. Хотя и здесь есть участок, где деревьев много, они тонкие — и лет через 30 тоже начнут валиться.

Совершая вырубки в научных целях, мы сталкиваемся с ещё одной проблемой — куда девать эту древесину. По логике, её нужно реализовать, окупить труд рабочих и использование техники, а прибыль пустить на уход за молодняком. Но по закону мы не имеем право продавать лес, а на все наши запросы министерство и Рослесхоз отвечают, что этот вопрос не урегулирован законодательством. И с Советом Федерации проблема обсуждалась, но воз и ныне там.

— Всё это результат действия нового Лесного кодекса? После его принятия в 2007 году было много критики…

— Да, именно новый кодекс лишил учёных возможности заниматься активной лесохозяйственной деятельностью. До этого всё было нормально — кому принадлежит лес, тот и использует древесину. Я понимаю, что наверняка есть злоупотребления. Вот недавно группа Совета Федерации заседала в Архангельской области, где тысячи кубометров вырубили «для научных целей», но не было написано в итоге ни одной научной статьи.

— А у нас часто говорят, что во всём виноваты китайские компании, которые варварски вырубают сибирские леса.

— Рубят наши, просто потом продают кругляк в Китай. Проблемы есть везде. В той же Архангельской области лесозаготовители заходят в так называемые нерестовки, защитные леса, которые высаживались для охраны водных биоресурсов. Всеми правдами и неправдами проводят там вырубки. А наши лесопользователи покушаются на леса в горах, где есть краснокнижные растения.

— Александр Александрович, каждый год у нас возникает проблема пожаров. Но в этом году вроде бы с погодой повезло. А нужно ли тушить лесные пожары, если это экономически нецелесообразно?

— Действительно, в этом году количество осадков в июне—июле было вдвое больше, чем в прошлом году, а температуры ниже на 2—3 градуса. Вот и результат: горело меньше.

Что касается вопроса о том, тушить или не тушить — учёные не зря предлагают систему прогнозирования. С ней можно рассчитывать количество сил и средств для тушения на каждом этапе. Рассчитать те условия развития пожара, когда его потушить уже невозможно, пригони хоть все силы со всего мира. Постоянные вылеты на тушение такого огня ничего не дадут, если будет стоять жара, будут гореть подстилка и торфяники. С подобным пожаром справиться нельзя. Остаётся ждать дождей, защищая населённые пункты.

Работа лесопожарных служб строится так, что есть зона контроля, а есть зона управления, где пожары гасятся избирательно. Бывает, что возгорание возникло далеко, настолько, что неоткуда брать воду для тушения. Но практически всегда можно спрогнозировать, до какого рубежа дойдёт этот огонь и где он остановится. Это может быть речка или болото. Или вот-вот изменится погода, идёт грозовой фронт. Всё это можно учитывать, но не на авось или ссылаясь на «экспертов», а исключительно на основе научных данных. Часть пожаров, даже на большой площади, действительно через некоторое время погаснет сама. И в этом случае мы потратим на борьбу с огнём 20 тысяч рублей, а если будем его тушить, то все 3 миллиона. Которые лучше бы пустить на восстановление лесов.

Отмечу, что иногда лесные пожары бывают полезны. Например, периодические беглые низовые пожары весной, когда почва ещё мёрзлая, позволяют не накапливать в подстилке горючие материалы. Если мы будем препятствовать таким пожарам, то с годами этих материалов там может накопиться, как в пороховой бочке. И если летом после засухи начнётся гроза и от молнии произойдёт возгорание, погибнут огромные массивы леса.

Кроме того, пожары где-то могут способствовать лесовозобновлению. Если почва не минерализована, травяная растительность более густая, и семена деревьев не достигают плодородного слоя, они просто погибают. В лесах со средневозрастным и приспевающим древостоем семена не могут расти эффективно, потому что им не даёт этого делать материнский полог. Его надо убирать. Но очень важны локальные нюансы, надо знать специфику лесорастительных условий.

— А удалось ли уже найти способы борьбы с таким вредителем, как полиграф уссурийский? На Столбах он уничтожил огромное количество пихт.

— Нет, к сожалению, эффективных средств борьбы с этим жуком нет. Кроме вырубки больных деревьев. Полиграф появился в Сибири недавно, и пока непонятно, что с ним делать. А масштабы повреждения большие — это и Кемеровская область, и горные леса. Пихта там может полностью погибнуть.

— Есть ли новые методы борьбы с шелкопрядом?

— Нет, методы все старые. Я упомянул эту проблему: новые препараты учёным испытывать не разрешают. Однако и старые методы эффективны. Модели, которые использовались для борьбы с этим вредителем, были разработаны академиком Александром Сергеевичем ИСАЕВЫМ. Система похожа на систему предупреждения пожаров. Учёные знали, в каких условиях могут зародиться эти насекомые, и предотвращали их распространение. Сейчас шелкопряд пошёл на север, и модель должна быть адаптирована к новым климатическим условиям, но к нам пока не обращались за помощью.

Проблема и в том, что раньше лесников в крае было в пять раз больше. Они сразу сообщали, где в больших количествах замечен вредитель, и мы принимали меры. Сейчас же вспышки размножения шелкопряда редко обнаруживаются вовремя.

— Лесничих стало меньше также после вступления в действие Лесного кодекса?

— Да, к сожалению. Раньше, к примеру, приедешь в лес на Байкал, и тебя там обязательно встретит лесник, спросит, куда и зачем едешь, даст инструкции. Сейчас всё иначе. Зимой я ездил в Предивинск — дорога к лесничеству была заметена снегом, а на работе числилась старушка, которая даже не выходила из конторы.

Ещё одна проблема в лесах — отсутствие переработки низкотоварной древесины. Её часто бросают и сжигают просто так. Очень часто опилки горят под Канском или в посёлке Стрелка. Выход — строить заводы по глубокой переработке, чтобы всё шло в дело. Тогда и вырубок качественной древесины потребуется меньше.

— Может ли человек когда-нибудь отказаться от древесины и не уничтожать леса?

— Не нужно от этого отказываться. Лес ведь не может расти вечно. И мы же выращиваем пшеницу или кукурузу, почему не выращивать лес? Только выращивать его надо на плантациях и пускать в оборот. Кстати, такой порядок уже существует в некоторых странах, например в Швеции. Когда-то там всё вырубили, возник дефицит — и лес стали выращивать. В Южной Америке и Китае воспроизводят много лесов. А взять Новую Зеландию? Там вообще никогда не было природных хвойных лесных массивов. На заброшенных сельхозземлях они стали выращивать замечательную сосну. Прирост составляет по 45 кубометров на гектар в год. Сейчас доля её в экспорте страны составляет 15%. Новая Зеландия экспортирует древесины в Китай больше, чем Россия.

Очень хорошо поставлено лесовыращивание и в северных штатах Америки. Там деревья за год в диаметре прибавляют по 2 см. 30 лет — 60 см. Я был там и видел, что созданы очень хорошие условия для роста — сначала сеянцы растут в теплицах, затем, весной, их высаживают в грунт в питомнике. За три года саженцы поднимаются до 3 метров в высоту.

— Александр Александрович, при большой административной работе вы занимаетесь и наукой. Какие именно разработки ведёте лично?

— Важная тема международного уровня — оценка гидрологической роли лесов. Дискуссия по этому вопросу велась с коллегами из Германии и США ещё с конца прошлого века. Их гипотеза состояла в том, что леса иссушают почву, и когда их вырубали, почвенный сток действительно возрастал. У нас же всегда считалось, что леса, напротив, увеличивают сток.

Я начал разбираться в проблеме. Мы наблюдали в Киргизии за стоком с водосборов разной лесистости. Оказалось, что во влажные годы он больше на безлесной местности. В сухие годы — на лесной; лес выступает как регулятор. Затем взялись за анализ водостоков в Сибири. И я обратил внимание на баланс снеговой влаги. На безлесных водосборах в тундре снега нет: его сдувают метели. А в лесу снега много, он накапливается под пологом и не выдувается. В Штатах всё иначе: на открытых участках выпавший снег так и лежит, нет таких метелей, зимы теплее. А на кронах деревьев у них он подвержен солнцу, ветру и испаряется. Вот почему в США сток с лесных водосборов меньше, а у нас больше — всё зависит от климата. Так мы выдвинули концепцию географически детерминированной гидрологической роли лесов. Опубликовали, и многие коллеги за рубежом были удивлены.

— Как можно оценить место нашего Института леса в лесоводческой науке страны?

— У нас самый крупный институт леса в России, наиболее квалифицированный и с самым обширным профилем — это и лесные пожары, и гидрология, и лесное хозяйство, и экология, защита лесных животных. В стране ещё только три таких академических учреждения: один в Петрозаводске и два в Москве.

— Есть ли сегодня у красноярских лесоведов финансовые проблемы?

— Нет, мы достаточно обеспечены финансово, грех жаловаться. Конечно, после вхождения в ФИЦ КНЦ мы потеряли определённую самостоятельность. Например, нас контролировали люди, которые санитарные рубки считали воровством. Тем не менее институт работает, в Сибири у нас огромное поле — а точнее, лес деятельности. И я надеюсь, что когда-нибудь наши исследования будут применяться на практике в необходимом объёме.
А леса перестанут исчезать.