Философский принцип «Жизнь богаче» (чем любые рассуждения о ней) Вячеслав Иванович КУДАШОВ почерпнул не в книжках, а услышал от своего застольного приятеля. Вообще доктор философских наук, профессор Кудашов как-то не совпал с тем образом философа, который у меня имелся (раздумчиво подбирающий слова, медлительный, слегка не от мира сего). Мой собеседник — прямая противоположность этому: говорит скороговоркой, выглядит цивильно, гражданская позиция — активная. И я хочу узнать у него всё о современных представлениях философии применительно к человеку.
— Вы ведь захватили советское время, из которого все мы вышли и на которое оглядываемся? Есть ощущение, что советский человек и современный несколько иначе целеустремлены. Многие находят себя в немыслимых раньше практиках — йога, боулинг, путешествия или какая-нибудь мозаика из песка, т.е. у нас стало больше возможностей, и мы этим воспользовались. Значит ли это, что вопросы самореализации сегодня более важны?
— Вы употребили слово «практики», хотя для советского человека времён «марксистско-ленинской философии» такого употребления не было. Была универсальная «практика» как критерий истины. Понятие «практики» появилось в западной социологии в конце 80-х — начале 90 годов и сегодня уже стало расхожим: проводятся конференции по социальным, религиозным, коммуникативным практикам... Слово мне нравится, но смысл его заболтали. Если отвечать на конкретный вопрос — возможностей не стало больше. Мне уже за сорок, есть много знакомых ещё старше по возрасту, и у всех, особенно если они не гуманитарии, а технари, работники крупных предприятий, — была очень активная жизнь. Сплавы по рекам, альпинистские секции, спелеология. В условиях заформализованности тогдашней жизни в трудовых коллективах люди находили массу отдушин. Огромное значение имела и некоммерциализованность подхода к этим практикам. Они были авантюрны и захватывающи. Полуподпольно мы занимались йогой или каратэ, книжки переписывали, на квартирах собирались и что-то обсуждали.
Сейчас, мне кажется, возможностей даже меньше, поскольку человек тотально поглощён не только по времени, но и по сознанию. Ценности, которые сейчас вдалбливаются молодым, не дают выйти за рамки этой тотальности. Люди ходят на курсы повышения своей коммуникативной компетенции, чтобы достичь успеха и больше зарабатывать. Здоровье поддерживают — не потому, что нравится общение друг с другом или природой, а потому что это форма капитала. И так далее. Это не самореализация, а вкладывание денег, чтобы себя выгоднее продать.
Кажется, что люди более свободны, а на самом деле я не наблюдаю такого. Сами мы, когда были студентами, чего только ни делали. Ценили людей, которые где-то побывали или прочли какую-то книгу, устраивали с ними встречи, причём слушатели туда приглашались по спискам. Про Гурджиева нам рассказывали, Кастанедой мы увлекались. Сейчас всё это лежит на полках — и кто это читает? Кому нужен Кастанеда? Нужны психологические тренинги, корпоративные семинары — за хорошие деньги.
ДОСЬЕ
Закончил Красноярский педагогический институт, исторический факультет. Участник международных и модератор российских философских конгрессов. Организатор и председатель философского общества в Красноярске. Любит научную дискуссию, общение – и при этом специально выкраивает дни для одиночества, для возможности побыть наедине с книгой дома, а в идеале – с книгой на природе (на Столбах, например). Любимый период отечественной истории – первая треть и последнее десятилетие 19-го века («Такой оптимизм был, надежды на будущее России»). Предпочитаемый литературный жанр — научная фантастика (гениальный провидец Станислав Лем, Стругацкие). Сторонник натуральных радостей и жизни в простоте: купаться круглый год в Енисее, есть естественную пищу, гулять по таёжным тропам. Рецепт работоспособности — продуманная организация, соблюдение жизненных ритмов.
— Согласны вы с оценкой, что растёт уровень несчастливости, недовольства собственной и окружающей жизнью? И почему это происходит — потому что мы живём в неустроенной стране с низким качеством жизни, или всё-таки из-за того, что мы невежественны в отношении своего внутреннего мира, не умеем «работать» с собой?
— Страна никогда не будет идеальной, кто-то всегда будет недоволен, так же как сейчас есть достаточно людей, вполне удовлетворённых своим материальным состоянием. Тем не менее и они внутри чувствуют дискомфорт. Я общаюсь с бизнесменами, и они даже удивляются, что есть философы, которые обсуждают вещи, не приносящие доход: «Вот только с тобой по душам и поговоришь». На работе и после работы у них разговоры одни и те же: об инвестициях, о прибылях, о конкурентах. Поглощённость этими заботами не даёт реализоваться личности во всей полноте. И люди устают. В обществе охлократии что внизу, что наверху — чернь. И древнеримские философы писали, что у императоров такие же низменные интересы, как у рабов.
Причины недовольства — и во внутреннем состоянии, и в организации системы, которая высасывает. Сейчас многие отечественные деятели культуры говорят, что нынешняя атмосфера, по сравнению с 90-ми годами, когда было ощущение новых веяний, — душная, как при Николае I. Учреждения культуры должны зарабатывать, образование — перейти на самоокупаемость, корпорации становятся формой насилия... Думать о культурных проектах, о которых на словах говорят, на самом деле некогда: все проекты упираются в поиск средств на поддержание того, что имеется.
— Захваченность работой, о которой мы говорим, не может считаться формой самореализации?
— Некоторые находят свою нишу. Но их меньшинство. Чаще, особенно у бюджетных и корпоративных тружеников, работа не становится любимой — хотя может быть и престижна, и оплачиваема.
— Столбовой дорогой развития человека всегда считался поиск смысла жизни: зачем я живу? чего я хочу? Но сегодня не принято задаваться такими «проклятыми» вопросами. Или всё же каждый человек должен на них ответить?
— Почему же сразу проклятые? Надо добрее быть к ним. Давайте назовём — вечные. Тут двойственный ответ. В принципе каждый нормальный человек этот путь проходит. По антропологической своей сущности.
Для кого-то рано это наступает. Вот мой отец погиб, когда мне было 16 лет, и я рано к этому пришёл, начал думать о смысле жизни, о смерти, о будущем, много читать. А перед кем-то эти вопросы встают значительно позднее. Тема смысла жизни в курсе философии — учебная, и когда даёшь её студентам, они развлекаются. А вот когда я в аспирантуре медуниверситета её читаю врачам, уже заведующим поликлиниками, или в институте МВД — офицерам в званиях не меньше майора, то они мне признаются: раньше мы философию не понимали, а сейчас дошло: это ж самая важная наука. По идее до каждого доходит, но лучше, чтоб раньше.
— В этом смысле полезны страдания, испытания?
— Благословенны трудности, ими же прирастаем. Люди стараются этого избежать, и это понятно. Но без этого роста не будет.
— А как с этой точки зрения к воспитанию своих детей подходить — не будешь же им страдания организовывать…
— Нужно давать им инструменты и методы самостоятельного развития. Опекать категорически не надо. У меня два сына. Старшему 15, он в СФУ, скорее всего, будет поступать. И я не собираюсь его за ручку вести, мне, наоборот, интересно — как он первую трудность в жизни преодолеет. Когда человек что-то сам достигает — он и ценит это выше. А большинство студентов, которым родители помогают, платят деньги — потом не учатся. Считают, что преподаватель им чем-то обязан. Для них и ценности образования нет, так — необходимый этап.
Вторая трудность — поиск спутника жизни. Тоже серьёзная проблема. Кто за тебя её будет решать? Конечно, сейчас у многих есть возможности обеспечить своим отпрыскам безбедное будущее. Но многие, даже достаточно имущие люди, дают своим детям действовать самостоятельно, чтобы набить себе шишки…
— Такой подход есть на Западе. Мне всегда это казалось чёрствостью — когда после школы детей «отделяют» и говорят: дальше уже твои
проблемы.
— Во многом это определяется протестантской культурой, где считается, если утрированно, что когда у человека успешно идут дела, значит, его Бог любит. Мы считаем их чёрствыми, а с их точки зрения мы воспитываем инфантилизм.
— В гуманитарной науке одной из обсуждаемых была тема роли личности в истории. А сегодня, как кажется, мир в значительной степени зависит от рядовых людей — когда они проявляют гражданскую активность, борются за экологию, например, уменьшают риск технократических катастроф, пытаются влиять на развитие общества. Или мы по-прежнему «винтики»?
— Происходит некоторое смещение этого дискурса. Раньше из-за поляризации общества были исторические личности, которые вершили массами. Но роль личности всё же снижается, нивелируется, потому что от личностей мало что зависит в мире структур, корпораций, сетей. Одновременно повышается уровень образования, и среднестатистический горожанин всё же более культурен, чем крестьянин 19 века. Поэтому, с одной стороны, формируется массовый человек, без особых интересов, которым легко манипулировать, и этим пользуются и СМИ, и корпорации, и государство. А с другой стороны, постепенно повышается самосознание людей.
И давно пора говорить о гражданском обществе, о реальных действиях, о социальных практиках. Таких людей немало, но пока они не составляют критической массы, чтобы общество в целом почувствовало себя демосом, а не толпой. Всё ещё остаются эти причитания: мы — и власть. Причём здесь власть? К тому же поддержка государства — это мягкое, но всё же давление административных структур. Чем дальше мы будем уходить от такого положения, тем лучше.
— А в обществе не чувствуется потребности в сильной власти, в новом Сталине?
— Есть потребность не в Сталине, а в большей определённости. Правила игры должны быть прописаны. Для тех же бизнесменов — нужна внятная государственная политика. Потому что когда одного в тюрьму сажают, а другого благодетельствуют — как на этом поле играть?
В гражданском обществе все заинтересованы. Россия вообще страна не вертикалей, а… кланов. Выпускники вузов друг друга поддерживают, семьи друг с другом дружат. Приходит человек — тянет за собой команду. Кланы, конечно, явление восточное, но у нас оно выливается в некую корпоративность: свердловские, кремлёвские, питерские, кубанские…
— В этом что-то криминальное звучит.
— А по механизму действия одно и то же. Дело не в личности, а в команде и правилах игры. Команды выходят на уровень медиаторов между отдельными личностями.
— Поговорим об объёме гуманитарных знаний; сейчас он сокращается, и гуманитарии жалуются. А есть ли им что предъявить — чтобы это было актуально, современно, не так тухло, как мы порой видим…
— От тухлых надо избавляться или потихонечку отправлять на заслуженный отдых. Но это естественный процесс. Думаю, надо просто усиливать конкуренцию. Есть прекрасные лекторы, молодые, заинтересованные. Способные получать гранты, работать сверхурочно. Что касается значения гуманитарного знания — вся история науки ХХ века привела к одной простой мысли: в основе любой человеческой деятельности лежит представление о человеке. И специалисты-гуманитарии об этом больше знают. Но поскольку все мы люди, то все и считаем себя специалистами по человеку. Только это обыденный уровень. Как советы по лечению: попей вот этой травки. В какой-то степени обыденные взгляды базируются на здравом смысле, традиции, естественных установках. Но все естественные установки имеют исторически изменяющиеся философские основания.
Философские вопросы только кажутся отвлечёнными. А на самом деле здесь первосущности, которых мы не видим, как и атмосферу, например; но мы же дышим этим.
Какой смысл мы изберём, так и будем изобретения делать, в школах преподавать, бизнес вести. Если смысл — комфортное существование, будем нефть продавать, пока она не кончится. А если — спасение души… Повседневная жизнь заслоняет эти базовые проблемы, но они всё определяют.
— У вас есть своя типология людей?
— На интуитивном уровне есть, наверное, но по большому счёту все типологии (экстраверты — интроверты, холерики-сангвиники и пр.) настолько относительны… Я себя тестировал по темпераментам — почти ровный четырёхугольник получился. Лично мне всегда интересны люди активные. Когда у человека есть желание что-то познать, сделать — дальше всё прилагается, даже если личной энергии не хватает. А если человек ленив и нелюбопытен, возникает горечь за таких людей.
— До России мировая философская проблематика по-прежнему доходит с большим опозданием? Кто сегодня владеет умами?
— По-прежнему с опозданием. Потому что в своём отечестве нет пророка. То, что у нас рождается оригинального, — не приветствуется. Только когда наши уезжают, как Питирим Сорокин, — тогда их учение сюда возвращается, но мы уже оказываемся вторичны. Пока Гамов не эмигрировал — кто его признавал? А он идею Большого взрыва высказал.
Или Михаил Наумович Эпштейн; он ленинградский филолог, сейчас работает в университете Эмори в США. Я на Бостонском конгрессе с ним познакомился, и тексты его мне нравятся, они продуктивны. Он эксплуатирует близкую мне метафору компьютерных сетей. Раньше с чем мы сравнивали человека? С животными, богами, ангелами, чертями… Сейчас сравниваем с компьютерами. Человеку всегда надо какое-то зеркало. Как говорил Маркс: человек Пётр познаёт себя, глядя в человека Павла. А теперь нам мало смотреть в другого человека. Людям такие формы понятны, и массовая культура их эксплуатирует: матрица, киборги. Хотя если в другой философии покопаться, Голливудом не популяризированной, то можно найти другие метафоры.
— Существуют разные техники совершенствования человека (будем говорить не о физиологических, а о духовных). Вы какие пробовали?
— Я прошёл через увлечение восточными религиями и практиками единоборств, у меня вышла в Москве книжка «Психофизическая саморегуляция в воинских искусствах»; многое, о чём там говорится, я на себе пробовал, и это много мне дало. В частности, я стал более концентрированный, сдержанный, организованный, научился расслабляться посреди суеты, со стороны на себя смотреть. Все, кто занимался восточными единоборствами, — это уже люди без суеты.