Чтобы случилась книжка, да ещё — коллективная, кто-то должен заболеть этой идеей и всех ею заразить. Когда авторы и составители монографии «Русский проект переустройства мира и художественное творчество ХIХ–ХХ веков» её придумывали, им было очень интересно, ведь, по их мнению, именно утопия и антиутопия определили основные типы творчества в ХХ столетии.
Вдохновитель книги Борис Фёдорович ЕГОРОВ — доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института истории Российской академии наук (СПб), известнейший отечественный литературовед и культуролог. Его исследование «Российские утопии. Исторический путеводитель» в 2008 году получило литературную премию им. Александра Беляева «За лучшую оригинальную научно-художественную книгу года». А чуть ранее, в 2005 году, Егорову была вручена премия имени С.Ф. Ольденбурга — в том числе за многолетнее руководство редколлегией серии «Литературные памятники». Среди множества принадлежащих ему работ назовём ещё лишь книгу «Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана», вышедшую в 1999 году (Борис Фёдорович заканчивал аспирантуру Тартуского университета, вместе с Лотманом разрабатывал структурно-семиотическую теорию, заведовал в Тарту кафедрой русской литературы). Нам удалось связаться с Б.Ф. Егоровым (сейчас он гостит у дочери в Америке) и получить ответы на наши вопросы.
Другой наш собеседник — доктор филологических наук, заведующая кафедрой русской и зарубежной литературы СФУ Наталья Вадимовна КОВТУН, ответственный редактор столь подходящей к нашей сегодняшней теме монографии, дала исчерпывающий комментарий по техническим и концептуальным моментам осуществлённого большого международного проекта.
В качестве последних вводных слов стоит отметить, что изучение отечественной литературной утопии активизировалось не так давно. В советский период власть опасалась обнаружить собственную связь с утопическими построениями просветителей, масонов, сектантов… Но и после разрушения глобальной утопии «советского счастливого общества» тема оказалась под негласным запретом: способность утопии осуществляться на таинственной русской почве пугала интеллектуалов. Поэтому обсуждаемая сегодня ещё неизданная книга, несомненно, будет интересна не только с филологической точки зрения, но и с социальной, политической, исторической и даже экономической.
Б.Ф. ЕГОРОВ
— Борис Фёдорович, в чём ценность утопии, если это то, что не имеет отношения к действительности? И почему время от времени стоит представить заново, «репрезентовать» уже отвергнутые когда-то утопии?
— Во-первых, большинство утопий связано (по-разному) с действительностью, а, во-вторых, разве любая сказка не имеет ценности?! О репрезентации: смотря как её понимать. Если думать о практическом использовании — то это наивно; а если в плане историческом, то всегда полезно: история — это наша культура, наша память.
— Можно ли назвать утопии или авторов, более или менее значимых? По каким критериям — художественность, оригинальность идей, возможность воплощения? И какой тип утопий близок лично вам — идеализация прошлого или технократическое будущее, футурология или эсхатология?
— Конечно, значимые — коммунизм и Г. Уэллс. (Сейчас говорят о громадном успехе «Гарри Поттера», но я недостаточно знаком со всем циклом, пока нет мнения). Критерий у коммунизма — возможность воплощения, у Уэллса — два остальных, упомянутых вами. Что касается симпатий, то «идеализация прошлого» мне неприятна, это обман и корысть (ибо мы знаем полнее и сложнее), а будущее — хорошая лотерея, хорошая загадка.
— Во введении к монографии утверждается, что русская культура пронизана утопизмом. То есть русский человек — мечтатель и сказочник? Можно ли сказать, что из-за этого — все наши проблемы? Мы больше склонны к утопии или к антиутопии?
— Напряжённость жизни и обилие минусов в действительности толкает к утопиям. Но мы — нация сложная и многоликая. Есть мечтатели, но есть (особенно в последние два века) и строители, инженеры, промышленники, купцы. Беда в том, что такие люди требовали разворота и возможностей, а их было маловато. Из-за сложностей — зигзаги и перевёртыши, так что у нас хватает и утопий, и антиутопий. Кровавые и грязные отсветы в жизни ХХ века усиливали, конечно, антиутопии.
— Достоевский как-то сказал: «Русский человек помечтал-помечтал — да и сделал». На ваш взгляд, это комплимент или диагноз?
— Из-за «безудержу» и «сейчас, и на всю сумму» понятие «сделал» перетекало в «шатай-валяй». А по-настоящему «сделал» исходит не от мечтаний, а от совсем других ментальностей.
— В монографии 4 раздела, причём хронологическое деление совпадает и с содержательным. То есть каждая эпоха видела будущее и хотела преобразовать настоящее по-разному?
— В заголовках, увы, есть некоторая приблизительность. Общее название сборника с пределами XIX-XX вв. не отмечает выхода в XVIII и XXI века в отдельных статьях. Так что в хронологии и содержании есть некоторые люфты. Компетентный московский музыковед, краевед, художник Г.А. Фёдоров как-то хотел научить меня восхищаться оперой Шостаковича «Катерина Измайлова», объясняя некоторую речитативность музыки пунктирностью. Дескать, и всё искусство ХХ века пунктирно, художники нарочито отказываются от полноты изображения.
Иллюстрация к разделу I «Утопия в классическую эпоху XVIII-XIX вв.» В. КОВТУНА
И я подумал: чрезвычайное обилие «утопических» проблем, невозможность в рамках одной книги осветить всё их богатство — не привело ли и нас, авторов и составителей, к определённой пунктирности? Ведь любого жанра конспект — не та же ли пунктирность? А расширять её может каждый по-своему.
— Можно ли сказать, что современные установки на стратегическое прогнозирование, форсайт-проекты и проч. — это просто осовремененный вариант утопии? Что из «русского утопического наследия» может быть задействовано?
— А можно ли считать, что ныне господствует стратегическое прогнозирование? Если на сутки вперёд нельзя предсказать погоду, то как можно говорить о прогнозах социально-политических?!
Я с юности мечтал о ликвидации Советского Союза, но даже за неделю до развала не был уверен, что это пришло! Чрезмерная сложность всех компонентов — против прогнозов. И не хочу мечтать ни о каком утопическом наследии.
— Утопия преобразует жизнь? Можно привести примеры влияния известных утопий на историю?
— Ещё как преобразует! Вам мало коммунизма?!
— Вы издали путеводитель по российской утопии. Откуда он начинает свой путь и куда приводит?
— Начинает он с самых древних христианских представлений о рае. А оборвал я на 1917 годе. О советском периоде нужно создать отдельную книгу.
Раздел II «Утопические и антиутопические проекты эпохи постмодернизма»
— Определяет ли и российскую культурную традицию — как европейскую — тезис Ницше «Бог умер»? (Опять же Достоевский писал: если Бога нет, то какой я капитан?) И утопизм ли — русское богоискательство?
— Нет, не определяет. Вернее, очень-очень частично. Слишком сложна наша ментальность и слишком много в ней религиозного. (Недавно тартуский друг философ Л.Н. Столович, всю жизнь собирающий серию баек «Евреи шутят», прислал ценную шутку о двойственности. Советская учительница на уроке: «Дети! Бога нет! Это доказала наука. Давайте подойдём к окну, покажем фиги и крикнем: бога нет!». А Моня молча стоит в стороне. «Моня, ты что же?!» — «Но если Бога нет, то зачем фига? А если Он есть, то не стоит с Ним ссориться...»).
А богоискательство и богостроительство — конечно, утопии.
— Есть ли утопии, которые можно трактовать не как порождения человеческого ума, а как откровение свыше (типа Даниила Андреева)?
— Это личное мнение утописта. Если у меня нет доказательства откровения свыше, то как я могу трактовать подобное?
— Утопия — это знак того, что настоящее плохо? Ей предаются от безысходности — или от игривости? Какое будущее рисуют новейшие утопии?
— Чаще, конечно, от безысходности, но есть и от игривости, точнее — от игры. От желания показать не хорошее, а другое. Такую утопию найдём у Уэллса, у наших — у кн. В.Ф. Одоевского. А на последний вопрос кратко не ответить: в сотнях утопий — сотни представлений о будущем.
Н.В. КОВТУН
— Наталья Вадимовна, вы — ответственный редактор издания. Как считаете, может ли оно заинтересовать широкого читателя?
— Думаю, да. Монография даёт возможность приблизиться к сокровенному в нашей культуре, истории. Русские часто живут в прошлом или будущем, нас традиционно мало интересует настоящее, поэтому мы редко его замечаем и не умеем ценить. Прогнозы на будущее, утопические проекты отражают неблагополучие настоящего, являются его своеобразным зеркалом. Русские люди — обладатели редкого качества: они стремятся жить по писанному, сбегая от ужаса реальной истории. Время им хочется преодолеть, чтобы налегке попасть в Вечность (с «клячей истории» не церемонятся). В коммунизм мы отправлялись этим же маршрутом. Сейчас, в период разочарований, жажда сказки не оставляет, однако надежда всё теснее смыкается с тоской и иронией.
Раздел III «Светлое будущее» или обетованное прошлое. Художественные версии глобальных утопий»
— «Заказ» на утопию диктует время?
— ХХ век отдал дань утопии как ни один другой. Начало столетия характеризуется футурологическим ощущением времени, а его конец маркирован апокалипсическими настроениями, игнорированием истории как таковой, её отменой, десемантизацией. Усталость от безверия оборачивается жаждой нового брутального героя, новой утопии, под которую уже расчищено место. Нам следует вынести уроки из прошлых попыток реализовать рай на земле, оценить искус этого пути, но и понять саму необходимость надежды на лучшее. Глобальные утопии прошлого сегодня замещаются приватными полуутопиями, которые не так категоричны и рассматривают варианты улучшения наличного бытия «маленького человека» в немилосердной истории. Интерес к таким проектам – дань человеческому в человеке, дань надежде.
— Написанная вами глава посвящена «идиллическому человеку», причём авторы — сугубые реалисты: А. Солженицын, В. Распутин, Б. Екимов, Л. Петрушевская. Получается, идеалист — самый что ни на есть реалистичный персонаж?
— Я не согласна с определением творчества этих авторов как «сугубых реалистов». Ранний Солженицын, безусловно, близок экзистенциалистам, а поздний создаёт своё учение «переустройства России». Знаковое произведение Распутина «Прощание с Матёрой» — классический вариант утопии, подсвеченный авторитетом народных легенд о граде Китеже и Беловодье. Повесть Екимова «Холюшино подворье» в этом же ряду, а рассказ Петрушевской «Новые Робинзоны», как и знаменитый роман Т. Толстой «Кысь», есть попытка свести счёты с традиционными мифами и утопиями русской истории, политики, литературы. Попытка, выдающая зависимость авторов современного неореализма от текстов-оригиналов, от утопической традиции в целом. Однако нужно признать — идеалист в русской литературе и истории чувствовал себя всегда увереннее реалиста, был органичнее, отсюда многие наши беды и проблемы.
— Как быстро была подготовлена монография и когда её можно будет прочесть?
— Материалы собирались более года, уточнялась структура книги, имена участников проекта. Мы обратились к известным филологам-славистам Германии, Польши, Америки, России, обозначили проблематику, а далее настало самое сложное время — собирать тексты, корректировать, уточнять… Уже после завершения книги были получены интереснейшие материалы, авторы которых узнавали о проекте случайно, от коллег и знакомых.
Так получилось, что все, кто имел отношение к проекту (его созданию, организации, продвижению), работали с удовольствием. У меня, например, никак не получалось заключение, текст разваливался, выглядел затянутым, и я рискнула отправить его Саше Маркову в МГУ, которого знала по публикациям в «Новом литературном обозрении». Он мгновенно откликнулся, что-то подсказал, что-то отсоветовал, и всё выстроилось.
Проект получил поддержку со стороны Сибирского отделения Российской академии наук и руководства СФУ (особенно хочется отметить помощь П.М. Вчерашнего и О.Ф. Александровой). Надеюсь, что книга выйдет в конце августа в московском издательстве «Флинта-Наука». На монографию уже есть заказы, что в сегодняшней ситуации угасающего интереса к академической книге особенно приятно.
— В книге использованы иллюстрации вашего сына Вадима Ковтуна. Он ведь экономист по образованию?..
— С иллюстрациями вышел занятный случай. Когда я узнала, сколько будет стоить оформление книги у профессионального дизайнера, то поняла, что «эту роскошь» мы себе позволить не можем. Поэтому стала просить о помощи сына, у него за плечами секция изобразительного искусства, графикой он увлекается с детских лет. Согласился — с условием, что я покажу рисунки участникам проекта, если им понравится — тогда смогу их использовать. Кажется, никто не был разочарован, заставка ко второму разделу — моя любимая.