Елена СЕМЁНОВА не просто врач. Проработав двенадцать лет в педиатрии, в конце 90-х, когда медикам перестали платить зарплату, коренным образом изменила свою жизнь — стала журналистом, а затем и шеф-редактором газеты. Добилась успеха на новом поприще, и не только в журналистике, но и в литературе, получив за свои стихи Астафьевскую премию. Потом поняла, что не может жить без медицины, и вернулась: пришлось полтора года учиться, заново пройти интернатуру. Сегодня работает детским неврологом и продолжает писать.
Высокие технологии и мистика
— Елена Сергеевна, говорят, что учителя и врачи стали жить лучше. Это правда?
— Давайте сразу разделим понятия — финансовую и моральную сторону. С финансовой, на мой взгляд, всё просто: никогда в нашем Отечестве врачи не получали много денег. Врачи и медсёстры всегда работают много, они пашут, извините, как кони! Знаете, что нужно любому из молодых докторов, получающих пять- шесть тысяч? Для него главная задача — купить машину, на которой он начнёт мотаться по всем больницам, дежурить.
Но ведь так было всегда. Мой муж, которому сейчас 62 года, реаниматолог высшей категории, в 70-е одновременно работал в 20-й больнице, много дежурил ночами и подрабатывал на скорой. То есть доктор всегда должен работать больше, чем на ставку, чтобы получать хорошо.
— Качество не страдает?
— В медицине успешны те, у кого напряжённый график работы на качестве не отражается. Наша работа затягивает, муж до сих пор имеет по 7-8 дежурств в месяц. И никто из врачей не уходит на пенсию вовремя, потому что только на пенсии они становятся более-менее обеспеченными людьми. У терапевта, например, 10 тысяч пенсии плюс 15 тысяч зарплата.
— 15?
— Да, это зарплата в стационаре врача высшей категории.
— А говорят, стали лучше жить… Невелик стимул идти в доктора.
— В медицину идут те, кто жить без неё не может. Я в этом смысле «идеальный врач», для меня медицина — любовь, а журналистика — отношения по расчёту.
Журналистика вообще не профессия, а способности, врождённые качества. Что касается медицины, это ремесло, которому надо учиться. Выражение «врач от бога» — лукавство.
— Но есть же талант к медицине?
— Есть тяга к биологии. Вспоминаю своё детство: для меня всё живое было, как космос! Это страсть, которая преследует тебя с рождения. Отношение ко всему живому и особенно человеку, как к самой большой тайне.
— Может, поэтому в медицине семейные династии — такая распространённая вещь?
— Уже не распространённая. Потому что теперь мы переходим к главному — к моральной стороне вопроса. С этой точки зрения врачу сегодня стало жить намного хуже, причём не только в России. Недавно я разговаривала со своей бывшей соседкой, американским доктором. Там ситуация в медицине очень похожа.
— Да? А кажется, что между нами пропасть…
— Терпеть не могу, когда говорят, что в России медицина хуже всех. Это неправда. Медицина в России не только не хуже, она лучше, чем в других странах. Вот пример. В 1-ю детскую горбольницу привезли аппараты УЗИ для диагностики пороков сердца. Американцы приехали их устанавливать. И они не верили своим глазам, когда наблюдали работу наших педиатров. У них уже давно нет специалистов, которые с помощью простого фонендоскопа определяют локализацию порока. У них нет больше такого навыка, а у нас — есть. Советская школа медицины самая сильная в мире.
Сегодня труднее мотивировать студента аускультативно изучать «музыку» сердца, поскольку перед ним будет стоять аппарат УЗИ — там всё видно, как на ладони.
Работу невролога тоже изменили высокие технологии. Любой врач должен знать анатомию, но невролог — в мельчайших подробностях. Существует такое понятие, как топический диагноз: патология определяется по внешним признакам — где, в какой части системы произошёл сбой. Так вот, сегодня всё ближе к народу становятся томографы — диагностика облегчается, врач больше полагается на аппаратуру.
Что из этого следует? Когда медицина становится высокотехнологичной, снижается потребность в интеллекте врача, его интуиции, в знаменитом чутье, когда хирург после операции смотрит на больного и думает: «Он мне не нравится». У больного нет внешних признаков ухудшения, показатели в порядке, но хирург начинает анализировать ситуацию и находит-таки причину своей тревоги. Вот таких чудесных озарений у нас становится всё меньше и меньше.
Не только врачи, но и население меняется. Оно тоже технологизируется.
— Оно ещё и в Интернете спросит.
— К чему и веду разговор. У нас в медицине всегда соображали все кому не лень. «Фельдшеризм» в народе давно распространён.
Но сейчас, когда у людей в руках Интернет, они вообще машут на докторов рукой. И медицина реально становится обслуживающей профессией, в ней пропадает магия. Перед тобой на приёме сидит клиент, а не больной.
— Врач становится посредником между аппаратом и больным?
— Отношение к врачу со стороны больного действительно стало другим. Особенно в первичном, самом важном звене — к педиатрам и терапевтам. Больной начинает считать врача кем-то из обслуги, кем-то вроде официанта. А это глупо, на мой взгляд. Потому что медицинская профессия — всё равно мистическая. Очень многое в выздоровлении зависит от духовного взаимодействия «врач — больной». И этот контакт между врачом и больным сегодня исчезает.
Русская рулетка и чиновники
— Хорошо, диагностика облегчается во всём мире. Но ведь главное — лечение?
— Когда я вижу объявления в газетах, что родители собирают деньги на лечение ребёнка от лейкоза за границей, мне горько, потому что онкологические заболевания везде лечат одинаково. У нас в Красноярске лечат лейкоз так же, как в Израиле, но у нас не практикуется пересадка костного мозга детям, потому что там колоссальный процент смертности. Мы не можем так рисковать. А за границей берутся, за деньги там готовы на всё.
— Но ведь это шанс выжить.
— Русская рулетка — тоже шанс. Врачи не должны так работать.
В то же время при любых операциях, например, есть какой-то процент смертности, даже при аппендиците. И когда в прессе поднимают сумасшедшие скандалы по поводу гибели от, казалось бы, не слишком серьёзных причин, почему мы, медики, не разделяем с населением и журналистами градус эмоций? Потому что это тот самый процент, статистика. Её не обойдёшь. Например, от осложнений гриппа в крае каждый год умирают один-два человека, по непонятной причине. Это ещё одна медицинская тайна.
— В том, что отношение к врачам меняется, государство играет какую-то роль?
— Конечно. Действия государства мне не всегда понятны. Вот какая проблема сейчас самая страшная в нашем обществе? Не финансовая — денег в стране полно, а демографическая. И мы её решаем. Есть материнский капитал, какие-то льготы молодым семьям, государство строит перинатальные центры, которые оснащаются самой современной аппаратурой. И вот идёт реклама в СМИ — мы будем выхаживать 500-граммовых младенцев… Что из них вырастает, кто-нибудь задумывается?
Например, в одной из городских детских больниц тысячи долларов вложили в отделение для недоношенных и тяжело травмированных в родах детей. Так это выглядит: евроремонт, шикарные условия для мам, палаты размером со спортзал, кювезы по последнему слову техники, в которых лежат младенцы — в основном, очень тяжёлые.
И вот разговариваю я с одним из докторов: каковы результаты? Она разводит руками: в среднем здоровым становится один из десяти. Остальные — инвалиды. Никто не может предсказать, какой именно ребёнок «выскочит», это та же русская рулетка. Поэтому возникает моральная дилемма: с одной стороны, необходимо пытаться вытянуть всех. С другой, страшно становится от такой статистики.
Раньше, если недоношенное дитя задышало, его клали в лебяжью подушку — и на печь. И оно там себе лежало, выживет — так выживет. И ведь гении вырастали из недоношенных — Дарвин, например, Наполеон.
Сегодня медицина сильна, может очень многое. У нас есть аппаратура, прекрасные препараты, которые буквально воскрешают глубоко недоношенных детей. Но осмелюсь спросить — может, всё же не надо выхаживать 500-граммовых малышей? Бог уже забрал ангела, который появился на свет преждевременно. Но мы вмешиваемся, запускаем механизм жизни. Зачем? Решаем демографическую проблему или загоняем в ад родителей, бабушек и дедушек, которые будут страдать до конца дней, глядя на больного ребёнка?
И очень печально, что доктора не могут сопротивляться. Приказали выхаживать — значит, будем. Врачи с чиновниками не спорят. А я, например, наивно не понимаю, как наш краевой министр — врач, может подчиняться человеку без медицинского образования? В каком виде медики доносят свои чаяния ГОЛИКОВОЙ? Кто работает переводчиком?
Убеждена: пока в Кремле сидит «непрофильный» министр, в здравоохранении не изменится ничего. Хорошо, хотя бы РОШАЛЬ выступил с критикой. Медики ликовали. Даже если у доктора Рошаля есть какие-то свои интересы, всё равно ему больше верят. Он — в теме, он врач, он вырос у постели больного.
— То есть от государства один вред?
— Нет, конечно, перемены к лучшему происходят. Помню лица врачей на открытии нашего кардиоцентра. Когда доктор работает в нормальных условиях, имеет достойную зарплату — это очень хорошо...
Чёртовы конфеты и жрецы
— И как расценить эти перемены к лучшему — как расчёт государства с медициной по старым долгам либо как аванс на будущее, который должен подстегнуть врача делать работу более качественно?
— Если брать зарплаты, перемены эти ничтожны и не для всех. Медики — высокоинтеллектуальное профессиональное сообщество. Чтобы стать врачом, нужно одолеть горы специальной литературы. И когда в стране имеется два миллиона высокоинтеллектуальных рабов, которые всего боятся, нищенствуют, которые принимают у больных эти чёртовы конфеты, это очень плохо и очень смешно. Когда государство не уважает врача, народ тоже его не уважает.
А качество работы… Существует некая грань. До того, как молодой специалист не почувствует себя таким рабом, он будет на работу идти, как на праздник. Но как только поймёт — у него нарастает раздражение. Ведь он шесть лет учился, чтобы стать врачом. Учился, чтобы получать унизительные гроши?
— И что осознавший себя рабом делает в результате?
— Постараюсь объяснить на примере. Недавно в крае двухлетний ребёнок погиб от перитонита. В смерти такой, я считаю, всегда есть вина матери. Ни одна женщина не готова это принять, но это вина матери. Потому что существует чётко прописанный закон: все дети до 3 лет с болями в животе должны помещаться в больницу для наблюдения на сутки-двое. Ни один специалист никогда не отпустит такого ребёнка из стационара просто так. Он возьмёт с матери расписку, что она отказалась от госпитализации. Он сидеть в тюрьме не хочет и законы знает.
А теперь такой нюанс. Женщина, забравшая ребёнка, который к утру уже в критическом состоянии был доставлен в больницу и умер от перитонита, обронила такую фразу: «Врач не слишком меня уговаривал». И тут я могу ей поверить. Когда ты видишь мать и говоришь ей: «Надо остаться в стационаре», а она отказывается, — вот тут и выступает на первый план такая штука, как невидимое, неподсудное, не имеющее юридической силы качество работы врача. Врач всегда психолог и всегда священник. Если ты очень хочешь, ты уговоришь её не совершать глупостей. Но раб неблагодарной работы устал тратить свои душевные силы.
Если допустить, что врач действительно не тратил время на уговоры, получается странная вещь: он чист перед законом, не должен отвечать за гибель ребенка, он абсолютно прав. Но он не прав!..
— Он должен встать рядом с пациентом.
— Да, всегда. Потому что у нас общая цель. Недавно и в моей практике был случай — у ребёнка менингит, но мать так и не позволила сделать ему пункцию. На уговоры ушла куча времени, ведь пункция не просто диагностическая процедура, она ещё и приносит облегчение малышу. Но мать отказалась: начиталась в Интернете ерунды, что пункция опасна. И что делать? Врачи устали убеждать людей, которые не хотят им верить.
Недавно вот актриса Захарова потеряла 8-месячную дочь. Пишут, что это был случай безнадёжный, менингококковая инфекция, но ведь неделю ребёнок лечился дома! Не исключено, что у матери были такие мысли: вот пойду, в Интернете почитаю…
Надо понять главное: сегодняшнее отношение к медицине нас, врачей, ранит, а больных — убивает.
— Ну а как быть с врачебными ошибками? В последнее время они случаются всё чаще...
— Да что вы! Их стало намного меньше — медицина развивается. Просто в прессе о медицине стали больше говорить, доступность и скорость распространения информации выше. Но всё это, я считаю, очень вредит обществу. До тех пор, пока медицинское сообщество не станет защищаться юридически от обвинений со стороны СМИ, пока люди, которые безответственно бросают обвинения, не научатся фильтровать каждое слово, — будут страдать больные.
Например, в каждой американской клинике есть свой юрист-менеджер. При малейших признаках конфликта, при любом брошенном обвинении он занимается урегулированием ситуации. Если врач действительно виноват, он будет мгновенно уволен с работы: клиника защитит свою репутацию. И наоборот: клеветнику придётся раскошелиться — клиника не оставит ложь безнаказанной.
В нашей ситуации со всеми этими упрёками в адрес врачей есть ощущение отчаяния. Люди скребут себе на хребет, они не понимают, что недоверие — это всегда взаимный процесс. Бог не играет в сквош со стенкой, это всегда партия в теннис.
— Но если врач действительно виноват в смерти больного?
— Под ошибками в подавляющем большинстве случаев подразумевается тот самый статистический процент осложнений, о котором говорила выше. Заболевание не всегда протекает типично. Тот же аппендицит у маленьких детей может проходить вообще без боли — аппендикс тихо лопается, и возникает разлитой перитонит. Чаще не врач, а боженька делает ошибки.
Да, бывает и вина врача. И на этот случай, считаю, есть такое решение, как СРО — саморегулируемая организация. Нужны СРО медицинских работников, которые должны разбираться во всех спорных случаях, платить компенсацию пострадавшим, принимать меры к виновникам. Только врач может разобраться в том, действительно ли причина проблемы — в лечении.
— Ну, не зря же у нас медики — это отдельная каста.
— Кастовость — это то, что я люблю в медицине больше всего. Она начинается уже с первого курса, рождается от ощущения, что тебе доверяют тайну. Тебя будто бы посвящают в жрецы, надел белый халат — и ты уже в касте! И нет здесь никаких «понтов», ведь в медицину с головой погружаются те, у кого нет брезгливости к людям, а есть сочувствие, желание
прийти на помощь. Я помню, как наши мальчики плакали, глядя на детей, больных раком, как на третьем курсе мы тужились вместе с мамками, присутствуя впервые на родах…
Учиться врачеванию страшно интересно. И это ощущение причастности к высшему знанию несравнимо ни с чем.
Материалы подготовила Татьяна АЛЁШИНА