Об этом пианисте ходят легенды. Очевидцы свидетельствуют, что в три года, услышав по радио «Реквием» Моцарта, вундеркинд тут же воспроизвёл великое произведение на пианино. По вердикту музыкальных критиков, его дарование не уступает уровню Святослава Рихтера. Но в 1984-м Гаврилов, преследуемый КГБ, уехал из страны.
Ужель тот самый Гаврилов?..
В афише Второго международного фестиваля «Декабрьские вечера на Енисее» выдающийся пианист Андрей Гаврилов представлял Швейцарию. Хотя на самом деле является гражданином ещё трёх стран – Германии, Великобритании и России. В Красноярске музыкант выступал сразу в двух ипостасях: дирижёра и пианиста.
– У кого Вы учились дирижёрскому мастерству?
– У замечательного дирижёра Кирилла Петровича Кондрашина. Неоднократно у нас с ним были большие совместные гастроли. Мой «добровольный учитель» относился ко мне, восемнадцатилетнему мальчишке, с большой симпатией. Мы с ним говорили о полифонии, и он спрашивал: «А вы можете с любого места начать фугу?» Я говорю: «Да, могу!» На что он отвечал: «А я только с начала могу – очень печально...». При этом он, будучи дирижёром, мог на фортепиано исполнять произведения высочайшей сложности, что уже экстраординарно! Он был прекрасным мастером и очень скромным человеком.
Мы договорились с Андреем («Называйте меня так, мне будет приятно!») побеседовать сразу после концерта, однако красноярцы не торопились отпускать живую легенду. У мировой знаменитости брали автографы, интересовались судьбой. Искусствовед Е.Ю. Худоногова сообщила пианисту, что несколько живописных полотен заслуженного художника РСФСР Владимира Гаврилова (отца пианиста) хранятся в фондах Красноярского художественного музея им. В.И. Сурикова.
ДОСЬЕ
Андрей Гаврилов родился в Москве в 1955 году. В 15 лет стал победителем Всесоюзного конкурса молодых исполнителей. В 1974 году лидировал на Четвёртом международном конкурсе имени П.И. Чайковского. Первыми зарубежными выступлениями молодого пианиста стали концерты на фестивале в Зальцбурге, где он заменял заболевшего Святослава Рихтера. К 1980 году Андрей Гаврилов успел выступить практически на всех крупнейших концертных площадках мира, а через 10 лет известная фирма «Дойче Граммофон» подписала с ним эксклюзивный контракт на записи произведений Шопена, Прокофьева, Шуберта, Баха и Грига.
С 1994 года пианист прекращает публичные выступления и на долгие годы уходит «в тень», посвящая всё своё время книгам, путешествиям и духовным поискам. К активной концертной жизни Гаврилов возвращается в 2000 году, по-прежнему собирая полные залы.
За 15 минут может собрать новый компьютер из двух старых.
Cкрытый левша.
– Да, мой папа – культовый, как сейчас говорят, художник, – подтвердил Андрей. – Он сумел в довольно юном возрасте, выставляясь на биеннале вместе с Пикассо, получить золотую награду, в то время как Пикассо оказался «серебряным».
Завершая своё выступление перед красноярцами, Гаврилов играл на бис сочинения Шопена и Прокофьева и едва не порвал, подобно Листу, струны рояля. Очевидно только новый концертный «Стейнвей» и мог выдержать столь мощный напор. Пианист попрощался с сибиряками сердечно: «Поехал я в свою скучную Швейцарию с её коровами...»
Гражданин мира с бешеной реакцией
– А не вернуться ли Вам на родину? – спрашиваю маэстро уже в гримёрке.
– Меня раздирают двойственные чувства: с одной стороны, невероятно приятно оказаться на своей родине, в совершенно другой стране – не той, где я жил мальчишкой. Я счастлив, обескуражен, влюбляюсь в неё всё больше и действительно подумываю – не вернуться ли?
Но после того, как вся жизнь прожита в европейских пределах, такие вещи трудно перерешить. Идеально для меня было бы наладить жизнь здесь и там поровну.
– Чем отличается зарубежная публика от российской?
– На Западе – слушатели более искушённые, там ведь не прерывался цикл постоянного концертного мирового обмена, который советская власть отменила в России почти на целый век. Был нанесён удар по независимости духа каждого человека, из-за этого очень многие наши беды. С другой стороны, вы, мои соотечественники, способны сопереживать на высочайшем энергетическом уровне. В России, как мне кажется, наступает сейчас эпоха возрождения, если народ сумеет найти в себе силы для перехода на новую ступень культуры общества после всех потрясений, перенесённых нашей Родиной.
– Андрей, верно ли, что Вы играете с трёх лет?
– Верно, точно так же, как и то, что моя мама, великолепный педагог фортепиано, порой относилась ко мне довольно жёстко. Я только теперь осознал, что если ребёнка очень рано профессионально направляешь и фокусируешь, то приходится проявлять большую настойчивость, граничащую иногда с жёсткостью. Здесь трудно найти баланс, можно закомплексовать ребёнка, и тогда получится такой взрыв, как у Моцарта, которого папа немного «передавил». То же случается во всех сферах деятельности человека. Яркий пример – Майкл Джексон; отец в своё время перестарался, и человек безвременно погиб, как почти во всех таких случаях.
– Но как можно было запомнить в три года «Реквием» Моцарта?!
– Это, конечно, было не полное воспроизведение текста, а лишь контуры произведения. Сколько себя помню, у меня с раннего детства невероятная реакция: я мог на лету поймать любой летящий предмет. В дворовой команде всегда стоял на воротах.
Мы жили неподалёку от стадиона «Динамо», и мама отдала меня в большой теннис. Но когда проявился мой музыкальный дар, было решено с теннисом покончить, иначе я не выдерживал физического напряжения. Помню, к маме приходили делегации тренеров, просили не совершать преступления против большого спорта, но она была непреклонна.
– Музыка значила для неё больше?
– Мама, чистокровная армянка, сама обладала дарованием – поступила в консерваторию к Нейгаузу, мечтала о карьере профессионального музыканта; но во время войны от постоянного недоедания её сразил двусторонний туберкулёз, и уже ни о чём подобном речь не шла.
Возвращаясь к случаю с «Реквиемом»… Музыка меня глубоко потрясла, и, благодаря своей невероятной реакции, я тут же её уловил и стал играть. У нас тогда в гостях была известная семейная пара: художник Отари Шиукашвили и талантливая пианистка Белла Фридман. Оба впоследствии эмигрировали в Америку и, когда я был первый раз в Нью-Йорке, в деталях рассказали и описали мне тот случай из глубокого детства, о котором я ничего не помнил. Взрослые меня подгоняли: «А дальше можешь?». И так мы шли, пока не добрались до финальных номеров. Целый день я играл, вперемешку с плачем от напряжения и усталости. Белла, сейчас профессор знаменитой школы Ливайн в Вашингтоне, даже написала об этом в своих воспоминаниях в популярном издании «America and I».
После случая с «Реквиемом» мама в один день поменяла и мою судьбу, и судьбу моего старшего брата, который к тому времени учился в Центральной музыкальной школе и брал уроки у Дмитрия Борисовича Кабалевского.
Со следующего года я начал посещать дошкольную группу ЦМШ, а брат стал заниматься живописью (по папиной линии). Через год я уже написал два песенных цикла, посвящённых Рождеству.
– В детских ручках хватало силы?
– Помню чувство противодействия клавиш. На концертном рояле «давить» клавиши очень тяжело. На малое время меня хватало, а потом, чтобы извлекать аккорды, нужно было почти вставать на ноги для дополнительного веса.
Энтерпрайз по-российски
– Если верить тому, что о Вас пишут, – в молодости жизнь в России была для Вас сплошным стрессом… От первой жены Вы узнали секреты семьи Брежневых, за что потом поплатились…
– Ещё как! Я оказался под домашним арестом за четыре дня до вылета к Герберту фон Караяну. В ту пору он руководил Берлинской филармонией и пригласил меня, чтобы записать концерты Рахманинова. Очень хорошо помню: неприятная история с КГБ началась 6 декабря. Вообще для меня декабрь – дурной месяц: 4 декабря погиб папа. Преследовали меня по личным мотивам – ничего политического! Брежнев отдал приказ Андропову – шефу КГБ; тот возражал и перепоручил дело своему первому заму Филиппу Бобкову, который известен тем, что разгромил диссидентское движение во всём социалистическом лагере. Но и Бобков возмущался: «Что вы привязались к мальчишке? Он вообще не по нашему ведомству». Но поскольку генсек и ведущие фигуры по борьбе с угрозой государству расписались на моём документе, он, спущенный вниз, стал обрастать какими-то легендами; представители органов, которые непосредственно со мной «работали», думали, наверное, что перед ними сущий дьявол, который спит и видит, как бы поскорее разрушить СССР...
– И Вы, как пишет пресса, тайно покинули страну?
– Это правда. Вернулся я по настоянию М.С. Горбачёва. Он хотел продемонстрировать, что в политическом смысле границ нет, начинается новая эра, «двустороннее движение», т.е. свободное перемещение граждан. Помню, много раз встречался с министром культуры СССР Петром Демичевым и его заместителями, обсуждая, при каких условиях я мог бы развернуть своё собственное дело на родине: моя концепция не вписывалась в рамки Советского Союза. Если я свободный гражданин, значит, не нуждаюсь в государственных организациях типа Госконцерта, а скорее – в структуре западного образца: мне нужен менеджер, секретарь, агент. Наконец, мне дали «добро», и в течение недели образовалось первое свободное советское индивидуальное предприятие. И начали мы с моими помощниками и личным водителем (моим другом, которого я смог официально взять на работу!) завоёвывать мир, базируясь то во Франкфурте, то в Женеве, то в Нью-Йорке, то в Лондоне, но всё время возвращаясь на мою любимую дачу в Одинцово в 20 км от центра Москвы. Я совершенно не собирался тогда покидать Россию. Наоборот, выстроил замечательный дом с мезонином в стиле 19 века, обустроил теннисный корт, о котором давно мечтал. Как вдруг всё зашаталось, и я почувствовал, что…
– История повторяется?
– Не то чтобы повторяется, а начинается какой-то новый виток, из которого неизвестно, куда мы выйдем.
– И Вы уехали в Лондон…
– Да. Потом пару лет прожил в Нью-Йорке, надо было завоёвывать рынок. Одиннадцать лет провёл в Гессене. Висбаден – чудное место! Ф.М. Достоевский его обожал, даже описал церковь на горе Kapellen höche в романе «Игрок». Здесь всё пропитано русской культурой, церкви стоят на земле, которая специально привезена из России. Я много общался тут с белогвардейцами-эмигрантами. У меня даже был ключ от русского кладбища. Мы проводили дни в бесконечных беседах с дьяком Михаилом Ивановичем Деникиным. Это мои университеты, я навёрстывал пропасть в историческом сознании, обретал свою настоящую родину в её полноте.
Любовь и ненависть Рихтера
– О Ваших отношениях с Рихтером ходят противоречивые слухи. Может, прольёте свет?..
– А я и не отрицаю, что отношения противоречивые. Рихтер с самого начала утверждал, что между нами – любовь-ненависть. Это немецкий термин, и Рихтер его употреблял по-немецки. Он говорил: «Между нами ведь что-то вроде Lieb-Hass?». A я отвечал: «Про Hass не могу о себе сказать, а вот Lieb точно». Я испытывал только преклонение перед ним, в то время как он признавался, что порой меня ненавидит.
– За что?
– Говорил: «Слишком хорошо иногда играете». Более того, опубликован, чёрным по белому, один его пассаж. Беседуя об актёрском мастерстве с сыном актёра Олега Борисова – Юрием, он обронил: «Я очень симпатизирую Сальери. Он говорит правильные вещи: нет правды на земле. Я подпишусь под этим... Как вы думаете, я мог бы сыграть Сальери?.. А мне казалось, что мог бы… Во всяком случае, отравить... например Гаврилова. Kогда он играл G-moll’ную сюиту Генделя, у меня эта мысль была. Можете это Гаврилову передать». Уже лично мне и намного позже Рихтер сказал: «Я до сих пор сражаюсь с мыслью, что мне не хватило мужества это сделать». Я никогда не понимал, как на подобное реагировать...
Против течения
– Андрей, часто ли Вы недовольны собой?
– Я не люблю жаргонные словечки, но однажды понял, что иду во главе «мейнстрима», что меня очень оскорбило. Что такое мейнстрим? Это раскрученные медийные роботы, которые завоёвывают, стяжают весь мир, разрушая между тем настоящее искусство. По большому счёту в искусстве у них мало глубоких знаний, не говоря уж об открытиях – они заняты своей карьерой с утра до ночи, находясь под «полной опекой» громадных концернов, которые определяют их «творческий путь». Приходилось встречать (не стану называть фамилии) больших артистов – можно сказать, людей из пантеона, которые сотрясали воздух по всей планете, прочитав за всю свою жизнь буквально две-три книги! И я подумал: если меня ждёт такая же участь, то проще порвать разом со всем музыкальным бизнесом и попытаться сделать что-то своё, чему отдать жизнь можно без сожаления о своей судьбe.
Есть немало людей, которые по принципиальным соображениям не хотят идти на поводу у агентурной цепочки медийного пространства, что в просторечии именуется «музыкальной мафией».
С тех пор я упорно двигаюсь против течения – не принимаю участия ни в каких акциях
мейнстрима: не даю интервью журналам «Граммофон», «Фоно-форум», «Hi-Fi» и прочим. Ничего этого в моей жизни теперь не существует.
— У Вас нет агента, менеджера?
– Я как колобок: «от дедушки ушёл и от бабушки ушёл…». У меня – прямая связь с площадкой, на которой хочу выступить, с оркестром и дирижёром, с приятным мне промоутером, который приглашает в свой зал немногих, кого считает достойным. Принципиальные промоутеры есть в Германии, Франции, Швейцарии, Америке, других странax. Конечно, у начальства такие менеджеры не в фаворе: их выгоняют, стараются привлечь тех, кто будет без конца зазывать медийных монстров и делать верный финансовый профит, не думая ни о публике, ни об искусстве. Я не знаю, смогу ли при всеобщем тоталитаризме бизнеса отвоевать своё место под солнцем, не иллюзорны ли мои мечты? Но пока справляюсь, помогают друзья, в том числе и в России.
Сажусь за компьютер, беру телефон и выстраиваю свой гастрольный график. До мая уже всё запланировано полностью, а частично до лета 2011 года. В июне, возможно, вновь приеду в Красноярск. Был разговор о том, чтобы с вашим симфоническим оркестром сыграть концерт, посвящённый 200-летию Шопена. И я постараюсь показать подлинного, настоящего Шопена! Вы себе даже не представляете, сколько необычного, смелого и современного он зашифровал в своих сочинениях!
Вера КИРИЧЕНКО