Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
март / 2010

Как мы представляем себе родной язык

Рубрику ведёт доктор филологических наук Т.В. Шмелёва,
профессор Новгородского университета им. Ярослава Мудрого

Что русскими нас делает наш язык, мне кажется, доказывать не надо. Это очевидно. Но как мы ощущаем себя в своём языке, как он нас ведёт среди чужих, стоит подумать.

Дело в том, что родной язык — как здоровье: пока ты внутри него, пока он с тобой и только один, — его не ощущаешь. Но стоит столкнуться с чужим языком, даже на школьной парте, а тем более в другой стране, как языковой инстинкт начинает стучать в сознание, мучить вопросами, играть параллелями, туманить сомнениями…

Наша культура такова, что мы много говорим о своём языке, это одна из любимых тем публицистов. Выражаясь научно, наша культура лингвоцентрична: язык и рассуждения о нём — в центре нашего общественного внимания.

Усвоенный с молоком матери, родной язык кажется простым и понятным. Зачем этим англичанам и прочим европейцам артикль? Почему у них такой строгий порядок слов? Что за звуки через нос или между зубов? Что за согласование времён в сложном предложении? Такие вопросы посещали каждого русского человека. Свой родной язык кажется легко устроенным, уютным и спасительным.

Представления о своём языке, которыми мы располагаем, — не столько для познания, сколько для практической пользы, орфография ли это или пунктуация. Убеждая школьников понять, как устроено русское слово, мы сразу сообщаем, что это нужно для правильного его написания. Изучая вводные слова, торопимся не показать, какие смыслы с их помощью вносит пишущий в своё высказывание, а указать, что их надо отделять запятой. То же с деепричастием: мало кто понимает, зачем и как устроена деепричастная конструкция.

Впрочем, уютно со своим языком большинство русских чувствуют себя ровно до тех пор, пока не надо что-то написать. Тут у нас и свободы, и уверенности поменьше.

Тем не менее мы не устаем повторять, что наш язык прекрасен. Приводя в доказательство написанное гениальными писателями, как правило, прошлых веков. Конечно, на то они и гении, чтобы предъявлять миру шедевры, в том числе и языковые жемчужины. Но нельзя не задуматься и о том глубочайшем разрыве, который существует между вершинными достижениями русской литературы и компетенцией среднестатистического носителя русского языка. Меня уже давно не покидает ощущение, что великие произведения родной литературы воспринимаются у нас как индульгенция: зачем работать над своим языком, если он и так прекрасен. Но гениальные творения Пушкина или Цветаевой никак не извиняют косноязычия и языковой беспомощности наших современников. Может, в языковом воспитании стоит более настойчиво напоминать о том, что великие образцы обязывают нас трудиться, что называется, не покладая рук?

Представления о своём языке как прекрасном и уникальном распространены очень широко. Одним из первых их сформулировал Ломоносов: «ни единому европейскому языку не уступает» — говорил он о русском языке в своём «Кратком руководстве к красноречию». Помнится и восклицание Гоголя: «Исполин наш язык!», и затертая буквально до дыр цитата из Тургенева про «свободный и могучий»… Всё это даже даёт повод упрекнуть нас в «лингвонарциссизме».

Между тем увидеть особенность своего язык можно, только если выйти за его пределы и посмотреть со стороны.

Грамматика Ломоносова написана для читателя, который знает множество других языков и готов воспринимать русский на их фоне.
Наш замечательный романист Владимир Григорьевич ГАК, долго и тщательно сопоставлявший русский язык с французским, приходит к выводу о том, что наш язык конкретнее, а французский — абстрактнее: слову bruit соответствуют русские стук колес, шарканье ног, звон колоколов, рёв моторов, гул молодых голосов, топот коней. Русский кажется расточительней в своей лексике, как и в грамматике. Но французский охотней прибегает к метафоре и развивает многозначность слова. Можно заметить, что, сопоставляя языки, В.Г. Гак не делает выводов о преимуществах одного или другого. Он показывает, что языки разными способами решают одни смысловые задачи.

Наш современник Михаил ЭПШТЕЙН, оказавшись в Соединенных Штатах, беспокоится о том, что в русском языке пропадает творческая активность, что мы заимствуем много американизмов, при этом приписываем им «чуть издевательскую интонацию», как это случилось с public relations, который превратился в пиар, образовавший пиарщиков, пиарнуть, пиариться… Перефразируя известную шутку, хорошее дело пиаром не назовут. Оказавшись в стихии английского языка, филолог увидел: то, что говорят американцы, невозможно сказать по-русски. По правде сказать, не вижу беды: если бы появилась необходимость, нашлись бы и средства. Попытки Эпштейна помочь нам, указать отсутствующие смыслы и придумать для них слова типа любля трогательны, но немного смешны. Слова — это всегда ответ на реальную культурную потребность, они не рождаются в пробирке.

Вращаясь несколько лет в стихии польского языка, я каждый день отмечала, что у них и у нас совсем похоже или совсем не похоже. Это захватывающее двойное наблюдение оставило общее впечатление, что русский язык как ресурс богаче, но польская речь как способ использования языка отработаннее, продуманнее и обкатаннее каждодневным говорением во всех ситуациях и случаях. И это означает, что разрыв между речью классика и среднестатистического поляка не так велик. Поляки более едины в своей речи.

Мне кажется, что наши представления о нашем же языке очень зависят от этого разрыва: едва ли не каждый день мы читаем о том, что наши современники, особенно молодые, говорят хуже предыдущих поколений, а пишут совсем никуда. Предпочитаю этим пессимистическим разговорам работу над своей речью и, надеюсь, немного над речью других — в том числе и в этой рубрике. Потому что язык у нас один, а речь – у каждого своя, и ответственность за неё несёт каждый. За речь и представления о языке, которые дают нам ощущение и коммуникативного уюта, и причастности к великой культуре одновременно.