Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
апрель / 2012

Босиком по главной улице

Рай на Земле — это когда без сандаликов по булыжной мостовой пустого проспекта в центре города, лошади фыркают в соседнем дворе, солнце, тёплый Енисей и тебе десять лет.

Когда я собиралась писать этот материал, то думала изложить жизненную историю одного из самых любимых мною людей. А рассказ получился, в основном, о детстве: военно-послевоенном, голодном. И бешено счастливом. Эпоха вмешивается в это лучшее время человеческой жизни — но она ничего не может поделать со счастьем, которое внутри детства чувствует себя как дома и лишь десятилетия спустя начинает то и дело убегать в неизвестном направлении.

Рассказывает Нелли Николаевна ЯДЫКИНА, красноярка, 1937 года рождения.

— Я сибирячка, настоящая. Мама родилась в Иркутске — она была единственной дочкой в семье, где росло семеро детей. Мой дед Иван один их воспитывал. Там своя семейная трагедия. Когда деда в тюрьму посадили, бабушка пошла узнавать, что да как. А ей по ошибке сказали: приговорён к расстрелу. Вышла она на улицу — и в обморок от такого известия, пролежала неизвестно сколько на холодной земле, простудилась и умерла. А деда потом выпустили, жил вдовцом. Потом, правда, снова женился.

А папа мой — из Енисейска, и его отец, дед ЗЫРЯНОВ, тоже оттуда. Дед занимался извозом, пока не раскулачили, отобрали единственную лошадь. Бабушка в посёлке Соврудник неподалёку от Енисейска держала столовников: так раньше называли людей, которые питались частным порядком. Многие тогда жили в бараках, в общежитиях, и бабушка у себя дома готовила им еду, держала вроде как столовую.

За таким обедом моя мама и познакомилась с моим отцом. Мама закончила иркутские финансовые курсы и приехала в Соврудник по распределению. Рассказывала, как интересно они тогда жили: были клубы, она и отец в театре играли, на лыжах бегали.

Это был посёлок с золотыми приисками, но отец работал не на руднике: выучился на курсах и поступил на службу в органы. Моя младшая дочь говорит мне: мама, ты в детстве своим отцом гордилась, но ведь то, чем он занимался, это ужас! А я откуда знала в детстве, чем он занимался.

Зыряновы, 1939 г.

Зыряновы, 1939 г.

У бабушки, звали её Мария Илларионовна, я была любимой внучкой. Может, потому что она тоже всю жизнь своевольничала. Их дом в Енисейске белые заколотили досками и сожгли: бабуся с матерью в магазин вышли, а вернулись на пепелище. Фотографии того дома сгоревшего есть даже в музее в Енисейске, там братья бабушкины погибли.

Потом, до революции, она в батраках жила — вспоминала, как хозяин привозил им в поле мясо тазами и молоко вместо воды. Понимал, что на каше хорошо работать они не смогут.

Бабусю рано замуж выдали, насильно: жених был меньше её ростом. Убегала она от мужа каждый вечер к родителям, но отец её косу на руку себе намотает и обратно ведёт. Шестерых детей они с мужем нажили, но как советская власть пришла, бабуся от него всё равно сбежала.

Неля, 6 лет

Неля, 6 лет

Наша семья в 1934-м приехала в Красноярск. Старшая сестра моя, Альбина, родилась ещё на прииске, а уже потом, в 35-м, брат Виктор, а в 37-м — я. Почему нас с сестрой иностранными именами назвали? Не знаю, может, кино какое-нибудь посмотрели. Вот соседских детей во дворе звали Кримгильда и Альберт. Кримгильду потом, правда, как Римму записали в паспорте.

Маме моей было всего 24 года, а у неё нас уже трое росло. И в деревянном квартале, где мы жили — на Маркса рядом с «Лучом», где сейчас магазин «Кристалл», — в каждой семье было по трое-четверо ребятишек.

Вот сегодня я, считай, своих соседей почти не знаю. А в детстве — весь квартал…

Всем двором мы играли в лапту и в тимуровцев. А ещё, я совсем маленькая была, помню, мы воду на Маркса продавали, 5 копеек стакан. Наберём ведро и выходим на улицу. И ведь покупали прохожие, из одного стакана пили.

И детство, и молодость вспоминая, думаю: мы были счастливее, чем нынешняя молодёжь. И радостнее, что ли… Вот как мы гуляли, когда уже были студентами? Винегрет и газировка «Буратино». Штапельную юбку-солнце наденешь… Когда я в институт поступила, мама из шинельного сукна сшила мне зимнее пальто — какая я в нём была нарядная!

Сейчас есть всё, но дети маются: скучно. А мне вот и сейчас не скучно, я или читаю, или вяжу. 53 года как записана в городской библиотеке. Книги раньше не достать было. У нас в семье как появится дома книжка, мы с Витькой наперегонки её читаем и уроки делаем. Полчаса он читает, полчаса я. А ещё, кроме уроков, многое нужно было успеть.

Вот спроси сейчас у детей: какая у них дома обязанность? Да никакой. Учиться. А у нас? Отец умер, и мама воспитывала нас в одиночку. В доме было две печки, и я должна была дрова заготовить: напилить, наколоть — в 10-12 лет я уже делала это одна. Алка дом прибирала, а потом мы вместе готовили. Конечно, могли и чуть не весь день дурака провалять, но перед маминым приходом всё кипело!

Мама нас за провинности наказывала. В углу стояли на коленях, ремнём тоже доставалось. Особенно один раз, когда мама узнала, что мы с Виктором Алку напугали, спрятавшись в темноте.

Так же я и учителя немецкого в школе один раз напугала. Меня тогда из моей 20-й женской школы выгнали, а мама даже и не знала. Отправили меня на Горького, в 4-ю женскую. Прихожу, а директор говорит: иди отсюда, не возьму, у меня своих хулиганов хватает. Пришлось обратно возвращаться, но ничего, приняли. 10 классов закончила. Дисциплина была суровая, когда я уже старшеклассницей один раз брови накрасила — к директору вызвали.

А родительские собрания — когда маме на них ходить? Она работала в Крайздравотделе и во время войны была начальником всех городских госпиталей.

Помню, как мы в госпитале на углу Мира — Перенсона выступали перед ранеными, пели, стихи читали, а ещё пирамиды выстраивали: делай раз, делай два, в штанах длинных и майках.

Когда война закончилась, мне было 8 лет. А день рождения у меня 9 мая, и когда в Красноярске проходил парад Победы — а у нас тут был грандиозный парад! — я считала, что это в мою честь.

В 1944-м отец заболел. Сердце. В 32 года он умер от сердечного приступа, когда был в Москве на лечении. Его там и кремировали. Мама уезжала в Москву вместе с ним, а домой вернулась одна, привезла урну, похоронили на горе, на Покровском. Десять дней поезд шёл до Красноярска.

После смерти отца жили голодно. Мама уйдёт на работу — нам три кучки сахара на стол насыплет и по куску хлеба на весь день даст. А какие очереди за хлебом стоять приходилось, по ночам занимали! До сих пор то чувство голода помню и до сих пор люблю хлеб, посыпанный сахаром.

Картошка была. Сажали её в Северо-Западном, тяпать пешком туда ходили, конечно. Вот мы иногда, когда мама уйдёт, почистим картошки, пожарим её на воде, а очистки — на печке прямо. Соседей позовём, устроим пир…

А у моей подруги Нельки мать работала поваром в городской больнице. Иногда скажет: приходите вечером кашу есть. Вкрадче положит нам манной каши. Ничего вкуснее не было на свете! И ещё вкусно было, помню, когда ходили на каток. Это уже после войны: хлеб возьмём и где-нибудь на трибуне в снег зароем, а потом, накатавшись, едим. Слаще любого пирожного!

Кинотеатр «Луч» тоже был деревянный, и мы по многу раз на одно и то же кино ходили. Бывало, в туалете спрячемся, пока все выходят, и снова в зал.

Ещё любили мы в детстве и юности в Центральный парк ходить. Тогда это был настоящий кусок тайги, с высокой травой, с цветами. Возьмём покрывало и валяемся на траве. А сейчас в нашем парке ни травинки.

Нелли Николаевна (справа) с мамой, братом и сестрой, 80-е

Нелли Николаевна (справа) с мамой, братом и сестрой, 80-е

Я выросла, считай, на Енисее. Мы же почти на берегу жили, бельё ходили на реку полоскать. А как было красиво, когда начинался ледоход! Каждую весну бегали смотреть.

Енисей летом теплый был, до того как ГЭС построили. Вот спускаешься по Диктатуры, а там внизу пляж. Я легко переплывала до острова Посадный. Это остров вдоль набережной, заканчивается в районе Перенсона — а в другую сторону до конца комбайнового, там водозабор сейчас.

Или возьмём лодку напрокат и ныряем на середине протоки. Тогда все смотрели фильм «Тарзан», и мы под водой друг за друга хватались, как в кино, и плыли цепочкой. А как плавать учились? Возьмёшь наволочку, надуешь её и держишься одной рукой.

Отпускали ли родители? Да они и знать не знали. Мы и ночью умудрялись ходить купаться. Вот уснут взрослые, а мы тихонько двери откроем — и бегом на Енисей. Всей оградой. И везде босиком.

Разве я бы сейчас своих детей отпустила купаться одних или там на Столбы? А мы на неделю туда ходили! В старших классах уже. Никаких там изб, даже палаток у нас не было. Ночевали прямо в углублениях скал. Ни одеял, ничего не брали, подстилали траву. Вот ляжем человек десять в какую-нибудь узкую нишу, все на один бок. Спим. А потом кто-нибудь скомандует: поворот! И все одновременно поворачиваются на другой бок.

Еду варили на костре, гречневую кашу из пакетов, и хорошо, если банка тушёнки была, одна на всех. А идти надо было пешком, на электричке до станции «Енисей» доезжали и дальше шли до Каштака, а потом по Каштаку в гору. Я абсолютно все Столбы облазила, с Перьев шкуродёром спускалась.

Со своим будущим мужем я познакомилась из-за мотоциклов. У моего брата уже был мотоцикл, и у Альберта во дворе, а я с его сестрой дружила. Володя к Альберту приезжал, так и познакомились. А потом он меня тоже учил управлять мотоциклом. Уедем с ним в район Телевизорного завода — тогда там никаких домов не было, он передаст мне руль. И сколько раз бывало скажет «тормози!», я тормозну, и он через меня летит. Без всяких шлемов катались, не было тогда ничего такого! Один раз я такой крутой поворот заложила, что при торможении вылетели оба. Но ничего — машин же раньше не было. Машина если раз в день проедет по улице, и то хорошо. Там, где стоял наш дом, был трест столовых, и во дворе стояли сплошняком лошади. А мостовые были вымощены булыжниками.

В тот раз, когда свалились, я уже на права сдала. Потом меня три раза их лишали за превышение скорости.

Свадьбы тогда не играли так, как сейчас. Помню, подали заявление, не говорили никому. В назначенный день после работы Володя меня на мотоцикл посадил, приехали в загс на Горького, расписались — никаких свидетелей. Купил он бутылку портвейна и поехали к его родителям. Свекровь говорит: я так и знала.

Отмечали потом нашу свадьбу у них во дворе, накрыли стол прямо на улице. Платье мне сшили.

А перед свадьбой чья-то собака выла во дворе всю ночь. Володя погиб через год: в начале апреля провалился на машине под лёд, когда через Енисей ехали. Шофёр выскочил, а он не успел. Нашей дочке было всего два месяца.

Но молодость всё сглаживает, время идёт… Через десять лет я снова вышла замуж, родила младшую дочь. Внуков двоих вырастила.

Всю жизнь мы работали, чай не пили бесконечно, как сейчас в офисах. Помню, как в моём лесотехническом институте выступал один известный в городе лектор, говорил: через 20 лет наступит коммунизм. И мы в это верили. Ведь на самом деле не для себя работали, для страны. Нет-нет, я никого сейчас не осуждаю, каждому своё время.

Надо радоваться каждому прожитому дню. Раньше мы жили хорошо, но и сейчас не хуже. Плохо, что медицина стала такой, что неохота идти к врачу. Придёшь, а тебе говорят: вам уже столько лет, чего ж вы хотите? А я хочу дожить и умереть здоровенькой. Да я и не хожу, собственно, по больницам. Но вот дочери пришлось как-то вызвать врача домой. И врач, молодая совсем, возмущалась, что пришлось прийти! Ещё добавила: не дай бог у вас будут хорошие анализы. Мол, зря вызвали.

В брежневскую эпоху с медициной дела лучше обстояли. И со многим другим тоже. Мы часто ездили по турпутёвкам, детей в лагерь могли отправить. А сейчас? Главная беда в том, что всё стало частным. Как можно было отдать недра в частные руки? Алюминиевый и никелевый заводы, которые вся страна строила?

Впрочем, и раньше человек ничего не стоил. В советское время — закрытые магазины, дачи, машины у чиновников. Сейчас в чём преимущество: ты всегда можешь накормить ребёнка и купить ему игрушку. А мы игрушки рисовали себе сами. Кукол шили из тряпья. Ещё, помню, в лото играли с фантиками, которые по всему городу собирали.

В начале 90-х, когда я пошла на пенсию, выживать было трудно. Пенсии насчитали очень маленькие. И я пошла торговать на рынок. Ездили мы в Москву за вещами, в Лужники. По 50 килограммов сумки волокли, надсажались. Сколько там, в Лужниках, было народу, страшная толчея — со всей страны! Семь лет я так торговала. А потом дочь в Польшу решила переехать и меня тоже уговорила.

В Польше я часто ходила в костёл. Там во время службы все сидят, и даже если стоишь на коленях, есть удобная дощечка. Перед службой ксендз собирает детей, играет с ними. На Пасху каждому ребёнку уделит внимание. Может, оттого, что их с детства в церкви воспитывают, в Польше нет такого пьянства? Если пьяный на улице вдруг пройдёт мимо тебя — так он десять раз скажет «пше прашем», «пше прашем…» — «извините». За семь лет, что мы там жили, ни разу не видела, чтобы кто-нибудь валялся на улице.

И ребёнка там можно спокойно одного отпустить. Внук маленький был, когда мы в Польше жили. Первое время, как приехали, я всё за ним следом. А мне говорят — не волнуйтесь, у нас никто не пропадает.

Или вот в школе. Там детей класса со второго на плавание возят. И всегда с ними обязательно едет сестра, следит за детьми. Девчонкам всем волосы высушит…

Мне в Польше нравилось. Не уехала бы оттуда, если бы там была вся моя семья, и все нашли работу…

Но русских, конечно, там не любят. Особенно старое поколение не любит, те, кто пережил войну. Мы оккупанты для них. Там считается, что Вторую мировую войну выиграли США. У них своя пропаганда. Когда по телевизору показывали наши новости, то на заставке, помню, всегда был пьяный Ельцин. Или женщина, покупающая в магазине колбасу — ей протягивают кусок колбасы, без упаковки, и она тут же начинает жадно есть.

Конечно, везде хорошо, где нас нет. Но вот я на даче как ни таскаюсь с помидорами, а красного всё равно ни одного нет на кусте. А в Польше всё растет. Когда сосед обрезал там виноград, я подобрала палочки и просто вдоль забора воткнула. Так потом мы месяц виноград ели.

Да что сравнивать, тут Сибирь. Где-то я читала, что Россия — это поле для экспериментов. Выживут — не выживут. Так оно и есть.

В 2002 году мы вернулись из Польши, да ещё и собак с собой привезли, которые там у нас во дворе жили: дворняжку и мастифа. Я стала работать в газетном киоске. И за внуком было удобно присматривать. Школа напротив, я его после занятий домой отведу, обедом накормлю, замкну и снова в киоск.

А сейчас продаю лотерейные билеты. У всех людей свои проблемы, но у всех одно и то же. Дети, внуки… Молодёжи родители мешают, а старики хотят детям помочь… Вот и играют в лотерею, покупают эти билеты. Но почти никто никогда не выигрывает.

Татьяна АЛЁШИНА