Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
май / 2012

В поисках древнего сибиряка

Археология входит в число профессий, романтика которых общепризнанна и не нуждается в особенных пояснениях. Воспетые массовой культурой образы отважных расхитителей артефактов из фильмов про Индиану Джонса и Лару Крофт отлично дополняются традиционным восприятием археологии как науки, связанной с реальными тайнами и загадками человеческой истории. Будучи умноженной на потрясающие природные пейзажи, она предстаёт перед глазами обывателя как опасное и однозначно завораживающее ремесло-приключение.

В разговорах о том, что, дескать, настоящая археология — занятие скучное, тяжёлое и в некотором смысле даже тривиальное, присутствует некоторое лукавство. Лукавят, как правило, сами археологи, которые восторгами или экстатическими переживаниями делятся скупо, предпочитая ограничиваться статистикой — обнаружили столько-то стоянок, раскопали столько-то предметов, провели датировку и углеродный анализ, опубликовали статью в научном журнале по возвращении. Никто не заболел, никто не умер.

Эти немногословные люди о своих трофеях в широком кругу рассказывают без особого энтузиазма, посмеиваясь в кудлатые бороды над фантазиями о грудах золота, зарытых под старинным курганом. Ты задаёшь вопросы про таинственные находки, про трудности и лишения походов, а тебе в ответ рассказывают про кисточку и совочек, которыми нужно будет снимать песок слой за слоем, про топографическую съёмку и рисунки на миллиметровке…

П.В. Мандрыка расчищает железный нож из древней могилы

П.В. Мандрыка расчищает железный нож из древней могилы

— Все археологические проекты можно условно разделить на две большие группы, — терпеливо объясняет мне Павел Владимирович МАНДРЫКА, кандидат исторических наук, доцент, заведующий лабораторией археологии, этнографии и истории Сибири СФУ. — Это спасательно-охранные работы, связанные с какой-то современной деятельностью людей (например, строительство ГЭС, нефтепроводов или железных дорог) или природными процессами — скажем, когда река подмывает древний курган. А вторая составляющая — это изучение какой-то неизвестной странички из условной летописи древнейшей человеческой истории того или иного региона. Проекты первой категории поддерживаются не государством, а заказчиками строительства. Второй — за счёт больших грантов Академии наук, правительственных или международных фондов. И каждый проект может быть интересен по-своему.

Пока ни слова о приключениях, но меня не проведёшь: в 2006 году я в качестве волонтёра принимал участие в раскопках, организованных Институтом археологии и этнографии СО РАН в Чуйской степи (это на границе с Северной Монголией). В экспедицию к тюркским курганам мы, волонтёры, отправлялись с изрядно потускневшей медью романтических иллюзий — маститые археологи, руководившие походом, приложили все усилия к тому, чтобы дать понять: работа нас ждёт нудная и малоинтересная. И надо же было такому случиться, чтобы во время первого завтрака в горной долине один из членов экспедиции, копнув землю носком ботинка, обнаружил наконечник каменной стрелы! Вечером же местные жители вместе с молоком привезли историю о том, как прошлым летом геодезисты, вкапывая очередной столб, нашли мешок с золотыми червонцами, закопанный какой-то разбойничьей шайкой в годы гражданской войны. После этого всех новичков обуял такой азарт, что его хватило на несколько недель кропотливого сдувания песка с булыжников древних ритуальных сооружений тюрков.

— Без энтузиазма действительно никуда, но археологи же не игроки, — снисходительно комментирует эту историю Мандрыка. — Мы занимаемся очень тяжёлой наукой. Поиски, раскопки, экспедиции — не только лишения или перекидывание земли и переборка её пинцетом. Это очень большой клубок разнополярных научных направлений, начиная от химии и физики, геологии и заканчивая историей. Поэтому азарт тут мало кто испытывает. Старшее поколение археологов не стремится к получению каких-то материальных благ. Конечно, экспедиции, находки, какие-то яркие открытия, которые есть, они подпитывают человека, но в первую очередь с позиции духовных ценностей. Невозможно заниматься археологией, если ты не фанат, — неожиданно добавляет он.

Я интересуюсь, как подбирается состав экспедиции. «Главное правило — чтобы человек был адекватен и сознательно шёл на те тяжести, которые сопряжены с участием в экспедиции, — отвечает Павел Мандрыка. — Экспедиция не похожа на театральную труппу, которой управляет один человек и говорит, что нужно сделать. Это коллектив единомышленников, которые увлечены романтикой научного поиска. В идеале он должен включать специалистов смежных профилей. Что же до рабочей силы, то недостатка в желающих обычно нет. Если потребуется, мы можем привлекать не только студентов нашего института или даже города, но и из других регионов. Это несложно».

Несложно ещё и потому, что появляется дополнительный источник мотивации — деньги. В этом признаётся мне давний приятель, бывший студент истфака, который три года подряд ездил на Ангару. Там, на территории в тысячи квадратных километров, которая уйдёт под воду после ввода в строй Богучанской ГЭС, в земле покоятся сотни нераскопанных и неизученных археологических объектов времён каменного века «Русский алюминий» выплачивал студентам около 30 тысяч в месяц — сумма внушительная.

Голова медведя — скульптурное навершие каменного песта из слоя бронзового века стоянки Проспихинская Шивера на Ангаре

Голова медведя — скульптурное навершие каменного песта из слоя бронзового века стоянки Проспихинская Шивера на Ангаре

Романтика — она следует потом, потому что природа в тех краях замечательная, но суровая: тайга, тучи кровожадной мошки, холодная погода. «Когда мы уезжали оттуда в октябре, уже шёл снег», — делится приятель и признаётся, что природа — это, наверное, второй по силе катализатор желания поучаствовать в археологической экспедиции для всех добровольцев. Раскопки обычно проходят в местах невероятно живописных, подчас даже — девственных и глухих. «Понимаешь, нас завезли туда, а как будут выво­зить, не сообщили, ходили слухи даже, что будут эвакуировать вертолётами МЧС», — смеётся он и начинает увлечённо рассказывать про красоты местной природы и делиться экзотическими байками о полянах, заваленных костями животных, идолах и прочих чудесах.

П.В. Мандрыка раскопки на Ангаре также называет в числе самых необходимых и неординарных экспедиций, в которых сотрудники его лаборатории принимали участие: «Мы раскопали фактически весь средневековый некрополь, где успели изучить более 90 погребений. На сегодняшний день это, наверное, самый большой в Сибири из изученных археологами некрополей, площадью около 7 тысяч квадратных метров. Многие находки хранятся в нашей лаборатории, причём найти — это только полдела, нужно ещё сохранить вещи и предметы, законсервировать процесс разрушения металла и кости, кожи и ткани. А сколько этого богатства ещё уйдёт под воду! Жалко, что возможность изучать всё это представилась только перед затоплением… Но в нашей стране всегда так, мы ещё сильно отстаём от международного уровня сохранения наследия».

Бронзовый распределитель со спиралевидным орнаментом из средневекового погребения на Ангаре

Бронзовый распределитель со спиралевидным орнаментом из средневекового погребения на Ангаре

***

Нам с вами повезло жить в регионе, который не просто замечателен сам по себе, но и невероятно интересен в культурном отношении. Речь не только о нашем крае, но и о ближайших соседях — Хакасия и Тыва, судя по сообщениям прессы, являются меккой для всех любителей древностей. И правда, кто из нас не слышал про крепость Пор-Бажын или Долину царей, про мумию алтайской принцессы, про загадочные курганы скифов, которые в южных степях якобы на каждом шагу? Павел Владимирович досадливо морщится:

— Считается, что юг края — это какой-то рай для археолога. Мол, если он больше всего изучается (точнее, про это больше всего рассказывают СМИ), значит, он больше всего интересен. Но это далеко не так. Настоящий Клондайк сибирской археологии находится на севере: там, где меньше ступала нога человека или, тем паче, ковш строительного экскаватора. Да, южные культуры интересны тем, что их памятники в большей степени видны невооружённым глазом, читаются визуально — это курганы, городища, каменные стелы и др. А в таёжной зоне археологических памятников не видно, даже искать их часто приходится с помощью опроса коренного населения, которое может подсказать места находок каких-нибудь вещей. Таймыр, например, в раннем голоцене был покрыт лесами и там было тепло. Там жили люди, и «следы» их пребывания вкованы в вечную мерзлоту.

Разумеется, я тут же задаю вопрос обывателя — а что там можно такого найти? Вот, например, в начале 2000-х в курганах Долины царей обнаружили более пяти тысяч золотых изделий времён скифской эпохи, многие учёные мира сравнивали по значимости это открытие с обнаружением гробницы египетского фараона Тутанхамона. Глубоко вздохнув, Мандрыка начинает мне объяснять, что найти можно много чего, ведь север был обитаем с эпохи мезолита, то есть восемь тысяч лет назад вся территория края уже была заселена:

— Да, там была меньше плотность населения, не сложилось каких-то знаменитых цивилизаций. Но ценность находок заключается ведь не в драгоценных металлах, как сейчас все это воспринимают. Например, великолепные произведения искусства, выполненные в камне и в железе, украшения из цветного металла, которые мы находим на берегах Ангары, Подкаменной Тунгуски, Нижней Тунгуски. Обнаруженные предметы не имеют аналогов в мире.

Дома я набираю в Яндексе «Сибирь, археологические раскопки» и прихожу в благоговейный ужас от количества сообщений о находках, которые в обычных условиях почти никогда не пробиваются сквозь информационный шум. Весь север нашего края — как лист, испещрённый следами человека родом из глубокой древности, многие из этих следов — с приставкой «уникальный». Так, пишут, что на территории Красноярска обнаружена стоянка верхнепалеолитической эпохи, что, похоже, означает, что на территории города человек жил одновременно с мамонтами —12-20 тысяч лет назад. Пишут ещё, что на Нижней Тунгуске найдены стоянки эпохи неолита, а на границе с Иркутской областью — следы города бронзового века с населением в 600 человек (что больше современных деревень)… А сколько ещё не найдено?

— Много есть интересных мест, и мы знаем, где эти точки находятся на карте, и пытаемся просить какую-то поддержку через грантовые формы, но… — качает головой Павел Владимирович. — Смотрите: у нас в стране создают целые предприятия по поиску месторождений нефти, золота и тому подобного. Нашли прииск на сто килограммов золота и начинают разработку, вкладывают туда сумасшедшие деньги, чтобы получить эти сто килограммов. А археологи в несколько раз меньше попросили денег, чтобы провести где-нибудь раскопки. Пусть не нашли они там этих золотых вещей, пусть нашли изделия, скажем, из бронзы, произведения искусства, древнейшие орудия труда. И как можно оценить, что важнее?

Я считаю, что стоимость некоторых наших находок выше с точки зрения значимости для человечества, чем груды жёлтой руды.

Археологи — это люди, которые занимаются спасением культурного наследия из недр земли, сохранением национального богатства. Поэтому наука археология должна быть важной статьёй расходов в экономическом планировании страны.

Впрочем, не все любители древностей столь сознательны, чтобы воспринимать артефакты прошлых эпох как собственность нации. Тому, что археологов раздражает шум, который поднимается вокруг отдельных находок, есть рациональное объяснение.

— Все хотят популизма, мы прекрасно это понимаем. Но здесь нужно отделить истинное от наносного. Археология не нуждается в большом потоке добровольцев. Все хотят каких-то сенсаций, а они достигаются только путём долгого кропотливого труда. А шумиха не нужна, и я объясню, почему. У нас недостаточно разработана правовая база по отношению к тем слоям населения, которых называют «чёрными» археологами (и здесь я сразу вспоминаю историю о майоре милиции, который с металлоискателем собирал старинные монеты под Енисейском). Какие-то места, которые содержат интересные и ценные вещи с точки зрения науки, привлекательны для таких вандалов. Чем меньше шумихи, тем сохраннее будет.

У нас были такие примеры, когда после открытия ценных объектов приезжаешь на следующий год, а там всё точечно изрыто с помощью современных металлоискателей. Если бы у нас были более жёсткие законы в этом отношении и какая-то элементарная культурная грамотность у людей — даже лучше сказать, адекватная оценка своей истории, то, конечно, такого бы не было.

Я спрашиваю у Павла Владимировича, какой из нынешних проектов лаборатории он считает наиболее значимым и важным для реализации. Отвечает, не задумываясь: проект по определению границ памятников, находящихся в черте Красноярска:

— Вы же видите, как сейчас проходит застройка города? Бесконтрольно, без всяких согласований, высотными домами. На территории нашего города имеется множество ценных для науки объектов.

Из архивных сведений известно, что только на правобережье Енисея от Базаихи до Злобино в начале ХХ века находилось сорок восемь курганов! Научно изучен же был только один, и ещё из одного в 80-е годы комсомольцы подарили материалы музею. А всё остальное находится под дорогами, под домами, во дворах.

Красноярск в археологическом отношении — место очень любопытное. На территории нашего города находится около сорока стоянок эпохи палеолита, самая известная из них — на Афонтовой горе. Есть и более поздние стоянки времён неолита и железного века. В краеведческом музее хранятся предметы из кургана древней культуры, разрушенного при строительстве кольца на Предмостной, а, например, под зданием краевой филармонии при реконструкции обнаружили некрополь XVII века. Ещё одно старое городское кладбище находится под ТЦ «Квант»…

Короче говоря, сложно вообще представить себе место в черте города, под которым бы не размещался какой-то археологический объект. Утеряна ли большая их часть для нас безвозвратно в ходе точечных застроек и бездумного уплотнения жилищных массивов? Сейчас опасения учёных вызывает проект четвёртого моста через Енисей — строительство затронет уже упомянутую Афонтову гору, и из зоны проведения работ спешно «эвакуируют» все ценные находки.

А можно археологию поставить на коммерческую ногу? Чтобы она приносила доход и не оказывалась в полной зависимости от бизнеса или благорасположенности государства? — адресую я напоследок вопрос Мандрыке.

— Археология и коммерция? Самый простой ход — туристический: раскопал, изучил, сохранил, создал экспозицию, открыл для посещений. Вот только такие объекты будут интересны туристам, если будут визуально мегалитического плана — что-то, по чему можно походить, пощупать, полазить. Раскопанный курган — это точечный объект, он не годится на роль места паломничества. Гораздо выгоднее, если у какого-то комплекса разноплановых памятников будут создаваться археологические музеи.

В нашей стране подобные музеи под открытым небом формируются с конца XIX века, но в Сибири такие проекты почему-то не имеют поддержки — ни государства, ни каких-то коммерческих структур. Вот такой ход оказался бы интересным для туристов.

И, может быть, помог бы всем жителям нашего региона иначе смотреть на культурные ценности.

Евгений МЕЛЬНИКОВ