Рифмованное время

Ольга ЛИШИНА

Нам с тобой ни к чему шифровки и тайные письмена,
Даже если придут враги, даже если завтра — война,
Для чего нам учиться болтать, как никто другой,
Всё равно здесь давно не слушают нас с тобой.

Все равно наши речи понятны лишь нам двоим,
Еще лучше друг друга мы слышим, когда молчим.
Мне бы научиться кричать, говорить ли, петь
Так, чтоб ты не знал, что это опять к тебе.

Так, чтоб я не узнала, что это опять — ко мне,
Научиться тебе бы жить на другой волне.
На другой планете, откуда лететь сто зим.
Только мы не умеем.
И говорим. Говорим.

***
Есть два варианта —
Первый, когда в толпе
Высматриваешь похожие силуэты,
Выслушиваешь похожие голоса,
Вынюхиваешь такие же сигареты.
Когда ходишь по городу как в полевой игре,
Ищешь кругом знаки, ключи, сигналы:
Вот кто-то крикнул в трубку «спишемся в сентябре»,
Или ребёнок ноет «купи мне такого, мама!»

Хуже другой вариант, записывайте, друзья.
Когда в толпе
Ни один не похож на тебя.
Вообще ни одно плечо, ни одна рука.
Не встретишь ни интонации, ни запаха табака.
Когда всё что есть: уместилось в одной горсти.
Вы знаете, сердце размером как раз с кулак!
И ходишь по кругу. И просишь: пусти, пусти.
А город молчит и душит.
У нас — вот так.

Аля КУДРЯШОВА

Мама на даче

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
Солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовёт купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвёртый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнётся, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получёрствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
Только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестрёнка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет тёплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придёт в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далёком детстве.
Яблоко съелось, ушёл состав, где-нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
«Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеётся время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто-нибудь ждёт меня во дворе, кто-нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвёртый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Екатерина МИХАЙЛОВА (Ракель Напрочь)

Программное
Так иди один.
Пусть бросает в холод и в жар, —
привыкай дышать свободно, пока не взяли.
Так умей говорить, чтобы каждый немел, дрожал.
Откажись от рабства — носи в рукаве кинжал;
защищать тебя больше некому,
нет хозяев.

Так иди один.
Никого ни о чём не проси.
Стань гурманом — или отшельником и аскетом
(что одно, на деле).
Иди, сколько хватит сил.
Хлеб железный съешь,
сапоги чугунные износи.

Вот тогда будет шанс на встречу
хотя бы с кем-то.

Рома ФАНДОРИН

И этот день так окончательно простужен,
Недомогает, волочит, канючит сна,
И этот город, как холодный ужин,
Пожалуй всё, что мне оставить ты смогла.

И я настолько сильно здесь теперь один,
Что взламываю дом свой каждый вечер преступленьем века,
Беру всё ценное и в основном, что так любила ты,
А до утра потом мечтаю о побеге.

Меня настырным образом сдвигает мир,
И оставляя гаечные силы,
Наверно, я тебя ещё совсем не жил,
Но дал уже невероятнейшее имя.

Наверно, наша толчея причин,
Сейчас роится сахаром на небе,
Их столько здесь, в них столько от мужчин,
Которым никогда уже не светит.

Которым, разогнавшись по судьбе,
Терять тебя нисколько не пристало,
И мне как будто бы в сто сорок тысяч лет
Опять кого-то начинать сначала.

И я опять кому-то назначаю встречу
У первого зажжённого сегодня в моих окнах фонаря,
И чтоб найти было хотя б немного легче,
Вокруг него теперь вращается земля...