Портрет строителя на фоне эпохи

Детство

Мой папа был родом с Кубани, а мама — ярославская. Родилась я в Ярославле и всю войну ребёнком провела там. Детство было и интересным, и страшным — Ярославль бомбили невероятно. Немцы сбрасывали бомбы на обратном пути из Москвы, если не могли там отбомбиться. Самое страшное впечатление от войны у меня — это бомбёжка паровозоремонтного завода. Он был виден из нашего окна, там, на рельсах, стояли паровозы, прибывшие с фронта для ремонта. И вот как-то я была дома одна, мне было всего два с половиной года. Начался налёт, я забралась на окно и увидела, как раскалённые от взрывов паровозы налезают друг на друга... Следующее, что хорошо запомнила, — всеобщее ликование в День Победы, когда все обнимали и целовали друг друга. Осенью вернулся с войны отец. Он у Рокоссовского был связистом. Отец привёз мне муфту в виде мишки и сшитые собственноручно офицерские сапожки, а я его не узнала, он казался мне чужим дядькой. Мама меня долго к нему подталкивала, чтобы я обняла его.

Потом мы с ним пошли в церковь, — а надо сказать, что вся война у меня прошла в Фёдоровской церкви. Ночью, когда шли бомбёжки, туда набивалось много народу. Меня в церковь отводила соседка, и я спала на широком мраморном подоконнике, мне туда стелили какие-то тряпки. Так вот отец, пока я его ждала в уголке, исповедовался у батюшки. И я услышала, как он сказал, что никого не убил, он ведь был связистом. А два брата его погибли — один под Керчью, а другой — 2 мая, в конце войны, в Потсдаме. И отец всегда чувствовал себя виноватым за то, что остался в живых...

В 1946 году он уехал в Краснодар, а после и мы собрались вслед за ним, у меня уже родился брат, и вот с грудным ребёнком и со мной пятилетней мама двинулась в путь. Ехали долго, проезжали Сталинград. Меня поразили землянки, в которых жили люди, — земляные насыпи, а сверху торчит печная труба. Всё ведь было разрушено...

Приехали в Краснодар, я училась в школе в центре города, в бывшей гимназии, там преподавали очень хорошие учителя. Все дети партийных чиновников учились там.

Юность

В 1958 году я закончила школу-десятилетку с одной четвёркой, все остальные оценки были пятёрки, но поступить в вуз мне и моим одноклассникам не удалось: в то время, чтобы поступить в институт, надо было иметь два года рабочего стажа. Конечно, кто-то мог сделать себе липовую справку, но у меня такой возможности не было. Какое-то время я поработала на камвольном комбинате — меня туда устроил дядя, работник Совнархоза, и только по его протекции меня взяли рабочей. Чтобы туда устроиться, девчонки ночевали перед отделом кадров, безработица была, как и везде в южных городах. Как-то мы собрались классом, все, кто был не устроен в жизни, и решили ехать в Сибирь — узнали, что здесь открылся шёлковый комбинат. А когда наступила пора ехать и покупать билеты, выяснилось, что еду я одна, остальные побоялись. Ну, а я была такая... Если решила, иду до конца.

Приехала в Красноярск, пришла в горком комсомола, он тогда размещался там, где потом кинотеатр «Октябрь» был. Деньги у меня уже кончались, и девушка, которая там работала — век её не забуду — дала мне 10 рублей старыми деньгами и направила разнорабочей на стройку школы в Покровке, дали общежитие — всё в один день. Работала я старательно, и меня приметила бригада маляров, пригласили работать к себе.

А через год весной судьба совершила странный такой кульбит. Моя подружка Валечка пригласила меня к знакомым в Дивногорск. И вот мы поехали — весна! — на автобусике по льду через Енисей. Моста-то ведь ещё не было. Вода была по колёса! Прибыли в Дивногорск — а там такие деревянные лестницы, которые по горе вели вверх, мы по ним поднялись. И я как увидела эту красоту!.. Эти скалы, Енисей, простор... Решила — буду здесь жить.

Переночевала у новой знакомой, а утром в понедельник спустилась на «подкову», зашла в комитет комсомола. Там работал ПЛИСОВ Виктор Васильевич, мой, как оказалось, земляк, из Майкопа. А я только что вернулась из отпуска — была в Краснодаре, где в январе 1961-го было восстание. Люди были недовольны политикой Хрущёва, тогда много сокращений в армии было... Там были страшные события. Плисов меня расспрашивал про всё это. Потом я призналась ему, что хочу у них работать. Он говорит: «Знаете, финансирование ГЭС пока заморожено....», но, тем не менее, стал звонить ПУПКОВУ Георгию Григорьевичу, начальнику Промстроя, потом ТОЛЮПЕ Владимиру Павловичу. Мы же все были земляки — Толюпа из Дондуковской станицы, Пупков из Темиргоевской. Пупков сразу же предложил мне работу штукатура, и я согласилась. Но тут выяснилось, что нужен начальник пионерлагеря для детей сотрудников, и так по рекомендации всё того же Плисова я стала начальником пионерлагеря. Надо сказать, что Виктор Васильевич Плисов был человек кристально чистый и очень порядочный. Он был секретарём комсомольской организации, потом — секретарём парткома стройки, работал начальником участка. Впоследствии — вторым секретарём крайкома, очень много для края сделал. Для меня он был примером...

Пионерлагерь ещё строился, какие-то вопросы приходилось решать на ходу. От Овсянки на лодке я переправилась через Енисей.
Перевозчик набрал в лодку столько людей, что вода была почти вровень с бортами. Я плыла, смотрела на скалы кругом и думала: «Господи, представляют ли мои родственники, в какой глуши я живу?». Продуктов особо не было, я запаривала смородину, покупала хлеб в магазинчике и вот так, со строителями, жила, помогала им. Потом лагерь открылся...

А вскоре я познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже был с юга, из станицы Ладожской. Виктор тогда работал прорабом в Промстрое, где и я числилась, но так как объектов было много, он меня никогда и не видел. Ему про меня рассказали, и он сразу заявил: «Я на ней женюсь!». А встретились случайно. Вот. А потом он начал ездить ко мне в пионерлагерь...

В августе 1961 года положили первый кубометр бетона в водосливную часть плотины. Есть прекрасная фотография этого момента в музее — мой муж Виктор Алексеевич Димитров тоже присутствует на этой фотографии.

Наступила осень, я вернулась на Промстрой, к штукатурам. Кроме того, я ещё и училась заочно, ездила на занятия. И тут будущий муж делает мне предложение — 17 сентября 1961 года. В здании школы был осенний бал — его организовала комсомольская организация, — и вот Виктор завёл меня в класс, встал на одно колено и попросил стать его женой. Он был очень интересный человек, хотя детство у него, конечно же, было жуткое. Его станица была в оккупации. Люди голодали. Когда у них стояли немцы, он — шестилетний ребёнок — с голоду унёс у одного кружок колбасы. Немец обнаружил пропажу и хотел его застрелить. Бабы там просто выли и всё-таки отбили ребёнка... В школу он пошёл поздно, но ходил недолго — ему попросту не в чем было туда ходить, не было обуви. Потом, правда, мать купила ему какие-то калоши.

Всё, что связывало наше поколение, это ощущение — мы выжили! Нас не разбомбили, нас не застрелили за утащенную колбасу. Это пережили все. Многие были сиротами. Мы все рано повзрослели... Тут в Сибири было немного получше, ведь оккупации здесь не было.

Я жила в комнате на подселении, и ко мне с Кубани приехали жить мама с младшим братом. А мой будущий муж со своим другом, строителем Юрой КОЗЫРЕВЫМ, жили на ул. Патриса Лумумбы... Они впоследствии оба погибли, и, наверное, правильно было бы назвать эту улицу в их честь, потому что кто для Дивногорска был этот Патрис Лумумба?.. Они были такие молодые, ни орденов не успели получить, ни пожить...
16 марта 1962 года мы расписались, и нам дали однокомнатную квартиру. Я любила свою работу — мне нравилось заходить в грязное помещение и превращать его в чистое и отремонтированное. Тогда у меня с нашим бригадиром возникли разногласия по качеству работ, и мы — молодёжь — организовали свою бригаду. Работали так, как считали нужным. Отношение к молодёжи было уважительное, как в песне Пахмутовой— «нас тогда без усмешек встречали».

Зрелость

Она у меня наступила в 27 лет, когда погиб муж, и я осталась одна с двумя детьми на руках. Это был 1968 год, собирались пускать третий и четвёртый агрегаты, и море было уже набрано. Начальник строительства предложил Виктору поехать в Абакан и строить там дамбу, потому что Абакан попадал в зону паводковых подтоплений. И муж там попал в автомобильную катастрофу. Я была в Абакане пять дней, пока он там умирал. Это было тяжкое горе. Больше я замуж не вышла. Потому что такого человека, как Виктор, на своём пути больше не встретила. Работа и дети — это стало основным смыслом жизни...

О людях, которые работали на стройке века

***
На строительстве Красноярской ГЭС красноярцев было мало, в основном — приезжие. Первым приехал Ивановский отряд. Жили они в палатках. (В Дивногорске потом поставили памятник первой палатке). Мой муж Димитров со своим товарищем Федосовым прибыли на строительство осенью 1958 года, и сначала они тоже спали в палатках. Это была зима. Все старались занять места в середине, у буржуйки, а моему мужу досталось место у входа, так ночью волосы у него примерзали к брезенту...

Они устроились к геологам бурить шурфы и исследовать породы на месте будущей плотины. Когда шурф был готов, их опускали в бочке в глубину. Тогда же выяснилось, что под Красноярской ГЭС есть тектоническая трещина, нужно было её укреплять, и удалось добиться пересмотра проекта, что вызвало его значительное удорожание.

Много чего случалось во время строительства. Я помню, как во время праздника 7 ноября 1962 года моя мама прибежала домой и закричала: «Оползень! Там люди погибли!». Потом уже выяснилось, что на фоне потепления ручей подмыл насыпной грунт, и пополз сель, сметая всё на своём пути. Полдома 16-квартирного снесло этим грязевым селем. Из-под нашего дома тоже всё вымыло, и когда муж меня выводил — я была беременна на 8-м месяце — всё трещало. Только мы с ним выбрались на твёрдую землю, крыльцо обрушилось. Вторая волна обрушила остальное. Помню, как наши мужья в белых праздничных рубашках уже внизу пытались спасти людей. С высоты они казались такими маленькими.

После этого нам дали другую квартиру на Комсомольской. И когда давали квартиру, я познакомилась с начальником КрасноярскГЭСстроя Андреем Ефимовичем БОЧКИНЫМ, легендарным человеком. Он меня расспросил, откуда я, где работаю. Потом говорит: «А детей ты нам будешь рожать или нет?». А это было в холода, я сижу в шубке, не видно ничего — распахнула её, говорю: «Да, через месяц». И он говорит профсоюзным работникам: «Чего тогда вы говорите две комнаты? Надо три». У меня ведь ещё и брат с мамой были. Дали трёхкомнатную — правда, ни отопления там не было, ни туалета. Туалет был общий, за водой на ручей ходили... Дом-то ещё не сдан был, нас в авральном порядке из-за оползня туда заселили.

В декабре у меня родился сын, причём я не смогла дойти до роддома. Стояли сильные морозы тогда...

***

Сегодня, когда говорят о ветеранах тех лет, создаётся впечатление, что это не люди, а памятники. А мы были живыми людьми. Много пели, мой муж прекрасно пел, на английском исполнял знаменитую песню «16 тонн». В гости ходили. Енисей на спор переплывали, он тогда тёплый был. Меня как-то вынесло где-то между Маной и Усть-Маной, выползла чуть живая... А вообще, я была очень модная женщина, прекрасно одевалась, всем интересовалась... Иногда разговариваю с ровесницами — они утверждают, что и того не было, и сего не было... Такая избирательная память. Я их спрашиваю: «Почему у вас не было, а у меня было?». Я знала, кто такой Элвис ПРЕСЛИ, танцевала рок-н-ролл. Мы и в кино ходили, и артисты к нам приезжали. Побывали буквально все. Театры у нас гастролировали. Помню, приезжал Театр Красной Армии с чудесными постановками, я смотрела «Герострата» и много чего ещё. Мы не пропускали премьер и детей с собой таскали... Кафе не было, поэтому мы на общественных началах организовали знаменитое кафе «Вира», где по вечерам молодёжь стройки вместе с московскими знаменитостями, журналистами спорили о будущем, читали стихи.

***

3 марта 1963 года погиб Юра Козырев. Был день выборов, я была секретарём выборной комиссии. Он упал с высоты 19 метров, с эстакады, это было накануне перекрытия Енисея. Надо было перекрывать до паводка, когда меньше всего воды. Мой муж Виктор стоял внизу, руководил погрузкой, а Юра наверху принимал груз — брус и всё такое. И Юра упал прямо ему под ноги. И муж нёс его в медпункт на руках, и у него на руках он так и умер. Это было такое горе невероятное... Юру любили все. Он был из Орджоникидзе — это сейчас Владикавказ. Мы все, кто с юга, дружили: Козыревы, Григоряны, Давидяны... Было такое смешение культур, мировоззрений, заключались смешанные браки.

Вот вы спрашиваете, был ли энтузиазм на стройке века? Не знаю, как правильно сформулировать... Красноярская ГЭС была первая, куда ехали по желанию. До неё и Братскую, и Иркутскую ГЭС строили заключённые. А сюда люди приезжали сами. Но вот смотрите. Меня ударило током, когда я ходила беременной, чуть не убило. Потом вот этот случился оползень, у нас пропало всё имущество. Я родила — воду грели на печи, помои выносили в ведре с верхнего этажа. Трудности были, конечно, но так жили все. И работали, и понимали — ЧТО мы строим, мы чувствовали свою ответственность за дело.

Дети маленькие были, а отцы дневали и ночевали на стройке. Они просто жили там. Не раздевались, не умывались. Конечно, кто не хотел вести такую жизнь — уходил, а наши к делу относились ответственно. У них там сложился коллектив, в котором все друг друга поддерживали.

А вообще, отсев был большой, особенно среди рабочих, просто проходной двор: человек приезжает, день отработает, да ещё узнает, сколько за это платят — платили-то сначала немного — и уезжает. Но были бригады, где работали самозабвенно. Всё, как и сейчас, — люди разные.

***

Как-то приехала девушка из Москвы, после института, её назначили мастером, говорят: «Выпиши гвоздей, «сотку». А она не может отличить «сотку» от «десятки». Люди смеются. А ей просто надо отработать, она здесь не задержится. И все это понимают. Но тогда ведь не могли так просто от человека отделаться — взять и выкинуть его за ворота, каким бы лентяем он не был. Занимайтесь, воспитывайте!
Промстрой потом переименовали в Строительное управление здания ГЭС, сокращенно СУЗГЭС. Я уже занималась организацией строительства — прошла довольно длинный путь от штукатура-маляра до инженера. Организаторские способности у меня всегда были: если я по громкой связи металлическим голосом говорила прохиндею, чтобы он занялся делом, — он это делал.

А моего мужа Бочкин пригласил руководить штабом стройки, это была сложная работа и большая ответственность. Вообще, руководить такой стройкой — это надо было быть волевым человеком. Размазня там бы не справилась. Это была настоящая мужская работа, которую сейчас молодёжь просто избегает. Это было как на войне — надо поднять людей туда, где опасно, скользко, стужа. Человек должен туда подняться и сваривать, зависая на большой высоте. Это уже потом блок накрывается брезентом, включается калорифер и становится тепло. А когда выставлялась арматура — всё делалось на ветру.

***

Самым главным человеком на ГЭС, конечно, был Бочкин. Это была глыба. У меня с ним случилось несколько встреч. Когда погиб мой муж, он так душевно со мной поговорил, сказал мне, вдове: «Никогда никого не бойся и ни перед кем не склоняй головы». Так я и живу всю жизнь...
Таких людей, как Андрей Ефимович, теперь нет, не сыщешь. Ведь когда случилась эта авария на Саяно-Шушенской ГЭС, я много думала об этом — почему так случилось. У меня даже случился сердечный приступ, когда я только узнала про аварию...
Так вот про Бочкина. У него были прекрасные помощники, например, Александр Львович МУКОЕД, мой начальник, умнейший человек, начальник производственного отдела строительства. Он буквально пропадал на работе — ночью идёшь на смену и вдруг сталкиваешься с Сашей! Ночами все там торчали, понимаете, да? Бочкин не боялся подбирать себе помощников, которые технически были гораздо грамотнее его. Он был очень проницательным человеком, всегда замечал талантливых людей и выдвигал их.
Сейчас такого нет. Нашим детям и внукам — где сегодня работать, на кого? На хозяина так работать, так гореть вряд ли кто-то будет.

***

В то время мы говорили обо всём и философствовали на любые темы. Мы были образованны, воспитанны, во всяком случае, наш круг общения. Мы понимали, что самоотверженно работаем в сущности за гроши, что, возможно, наши дети возненавидят нас за то, что мы пропадали на работе, но ведь мы делали это не для себя, МЫ ДЕЛАЛИ ЭТО ДЛЯ ЛЮДЕЙ.

Как-то я разговаривала с молодыми людьми, итээровцами, уже на «Саянах» — мы вышли на берег Енисея, была ночь. Прихватили спирта, какие-то бутербродики и там устроились на камнях — свет от строящейся плотины идёт... И вот они говорят мне: «Вы, Георгиевна, приехали и показали, как надо работать. Но зачем это? Всё равно нам мало платят». Я ответила: «Видите громадину, которую мы строим? Нам так в жизни повезло — мы причастны к большому делу. Вот пройдёт тысяча лет, уйдёт Енисей в другую сторону, плотина останется, как какая-нибудь египетская пирамида, и будут новые поколения на неё смотреть и мучиться в догадках, как же они построили такую махину своими жалкими техническими средствами? (смеётся. — Е.Н). И потом, — говорю, — ведь всё это останется людям. Этот свет. На Енисей мы пришли, когда местные жители сидели при керосиновых лампочках...».

Всю жизнь я занималась делом, которое мне нравилось.

Сегодня живу в Минске, у меня уже есть правнуки, но меня постоянно тянет в Красноярск. Один мудрец сказал: «Где твоё сокровище, там твоё сердце».