Копай меня полностью

Чудак чудака видит издалека

— Александр Леонидович, что за человек по доброй воле отправится в не самые комфортные условия? При этом не отдыхать, а работать, много и за небольшие деньги. Какими качествами он должен обладать?

— Это археолог! И он, во-первых, чудак: сегодня же альтруисты вряд ли воспринимаются иначе?

Вот в 60-70-х годах прошлого века сплавы, походы, природа, вечерние посиделки у костра с песнями, каша с дымком ­— всё это было невероятно популярно. Но тогда в тренде были идеализм, романтика новых свершений, романтика подвига.

Сейчас же времена прагматиков, в обществе растут потребительские настроения, а тут — археология, которая не приносит материальных ценностей, достатка у археологов никакого, всё на голом энтузиазме. И с точки зрения обывателя вроде и верно: зачем жилы рвать из-за объекта, который пролежал несколько тысячелетий. Пусть ещё столько пролежит, пить-есть не просит. Заплатят за его изучение копейки, а сил-времени нужно потратить много.

Поэтому, чтобы стать археологом, человеку нужно приподняться над общими настроениями, поменять своё отношение к жизни. Осознать, что есть вещи гораздо важнее денег: наше культурное наследие, наша история. То, без чего невозможна национальная самоидентификация.

Во-вторых, нужно быть романтиком с воображением. Это просто обязательное условие, чтобы изучать и восстанавливать то, что существовало когда-то, по жалким останкам-осколкам.

В-третьих, философом: ведь чтобы выдвинуть гипотезу, часто нужно абстрагироваться от «здесь и сейчас», выйти на определённый уровень обобщений.

В-четвертых, поэтом, иначе вместо описаний результатов экспедиции, которые должны коллег вдохновлять, выйдет сухой отчёт сельского счетовода.

Но главное всё же, повторюсь, — чудаком.

— А какими компетенциями должен обладать археолог?

— Он должен уметь рисовать, чертить, фотографировать, знать основы антропологии и этнографии, топографии и геодезии, математической статистики и комбинаторики, нумизматики, сфрагистики, геральдики… А если он ежегодно выезжает в экспедиции, то и быть грамотным менеджером, бухгалтером, психологом и педагогом. И пополнять знания в течение всей жизни.

В первой археологической экспедиции, куда я попал ещё школьником, меня больше всего это и поразило — необыкновенно эрудированные люди. Казалось, они знали всё и обо всём: могли рассказать, что было здесь пять тысяч лет назад и о любом современном растении, сориентироваться по звёздам, спеть песню, ответить на любой вопрос. Тогда мне продемонстрировали, что археологу нужно знать не только историю, но и химию, и физику, и геометрию. Это стало мотивацией, чтобы серьёзно заняться учёбой в старших классах.

— Как школьник оказался в археологической экспедиции?

— Благодаря учителю истории — Валерию Алексеевичу Снопкову. В четвёртом классе я всерьёз задумался, чем буду заниматься, когда вырасту. В наличии имелись способности к рисованию, желание путешествовать и любовь к истории. Оказалось, что всё это востребовано в археологии. Заинтересовавшись этой деятельностью, немного иначе стал смотреть на окружающий мир. И однажды буквально под ногами нашёл кость мамонта, которая потом долгое время была украшением школьного музея.

Находил и отщепы — осколки, которые появлялись при изготовлении каменного орудия. Необыкновенно они меня впечатляли. Просто трепет испытывал, понимая, что держу в руках предмет, который десять тысяч лет назад так же держал в руках древний человек. Тот самый, может, которого я видел на картинках в учебнике истории.

— С чего началась ваша первая экспедиция?

— С уговоров моих родителей. Три года они стояли насмерть: в деревне летний день год кормит, и отпускать в горячую пору рабочие руки ради баловства, чем родители сочли экспедицию, они, конечно, не собирались. На четвёртый год я сбежал. Уплыл на другой берег реки, переночевал в шалаше, твёрдо решил домой не возвращаться, но утро принесло добрые вести: родители дали согласие.

И мы отправились в Шарыповский район, где археологи вскрывали курганы в зоне строительства КАТЭК.

Сначала меня поставили на подсобные работы — перебрасывать отвал, на следующий день — на расчистку погребальной камеры. И тут судьба дала знак, я нашёл бронзовую пряжку. У археологов момент, когда кто-то доходит до дна могилы и находит первое бронзовое изделие, — особенный. Для всей экспедиции это праздник, а нашедший — герой всего сезона. Меня тогда на руках донесли от раскопа до лагеря.

В ту экспедицию я окончательно определился с будущей профессией. Даже со специализацией: меня настолько поразили искусно выполненные мужские украшения в скифо-сибирском зверином стиле — летящие олени с витыми рогами, пантеры, свернувшиеся кольцом, — что я даже гордость почувствовал за древних людей. И решил, что обязательно буду заниматься в будущем изучением художественной бронзы.

Тогда же научился чертить планы и потом самостоятельно исследовал округу, зарисовывая курганы, помечая стоянки. Эта работа не прошла даром: лет через 15 попал туда уже со своей экспедицией, и мы работали как раз по тем детским планам. Ещё позже археологическим отрядом отрабатывали сплав по Чулыму тоже по моим школьным записям.

Услышать голос интуиции

— Как вы готовитесь к экспедиции сегодня?

— Всё начинается с работы в архивах, потом — планирование маршрута, затем проводится разведывательная экспедиция, которая определяет наиболее перспективные точки маршрута, и только потом стационарная, когда, собственно, и происходит основная полевая работа.
Но прежде чем отправиться в экспедицию, нужно получить разрешение на раскопки, так называемый «открытый лист», который выдаёт полевой комитет Института археологии Академии наук.

— Зачем?

— Во-первых, при раскопках уничтожается культурный слой, во-вторых, как вы понимаете, повторить раскопки невозможно. Поэтому к выдаче разрешений в комитете относятся серьёзно: чтобы получить разрешение 3-й формы, позволяющей проводить археологическую разведку без раскопок, нужно предоставить две-три рекомендации от авторитетных коллег. Проведя разведку и отправив в РАН отчёт, можно рассчитывать на лицензию следующего уровня, позволяющую делать раскоп не более 20 кв. м. И только следующий этап — это 1-я форма и лицензия на раскоп до 100 кв. м.

— Сколько человек обычно в стационарной экспедиции?

— Оптимально – 20-40 человек, но бывают и около 100.

— И все — профессиональные археологи?

— Нет, конечно. Обычно большая часть группы — студенты.

— Не опасаетесь доверять им? А если неверное движение, и артефакт — вдребезги?

— Опытные товарищи всегда помогут и присмотрят. Ведь сначала проводится разведывательная работа, выкапываются шурфы — небольшие по площади раскопы, по которым можно проследить глубину слоёв, и потом на них ориентируются.

Бывает, что до материка копать — не перекопать, а иногда наоборот — культурного слоя практически нет, и сразу под дёрном тебя ожидают сюрпризы.

— Какой инструментарий используют на раскопках?

— Садово-огородный. На первых стадиях работают лопатами. (Это, кстати, главный инструмент археолога. Если в полевом лагере видите стойку с лопатами , к гадалке не ходи — археологи!) Потом приходит очередь совков, дальше — ножи и кисти, и в последнюю очередь — скальпель и пинцет. А при исследованиях наскальной живописи — ломик и кирка, чтобы разобрать завалы.

— А сколько в среднем длится экспедиция?

— Стационарная — от трёх недель до трёх месяцев, разведывательная — до трёх недель. А весь полевой сезон — до шести месяцев, если прихватить часть апреля и часть октября.

— Насколько важно для археолога бывать в экспедициях?

— Важно. Бывает, что с возрастом человек начинает заниматься только аналитической работой, фундаментальной наукой, но в юности он обязательно должен побывать в экспедициях. И чем больше, тем лучше.

Как ещё отказаться от современных стереотипов, погрузиться в атмосферу древности? Уехать подальше от цивилизации, идеально — туда, где нет сотовой связи и Интернета. Только природа, естественный образ жизни, простая пища и работа. Через какое-то время начинаешь чувствовать окружающий мир. Тоньше понимать природу. Узнавать и понимать себя. И на интуитивном уровне — древнего автора.

К сожалению, из-за финансовых проблем часто приходится максимально сокращать время экспедиции: приехал, выкопал, увёз. А исследовать-обрабатывать приходится уже в городе. Там и не замечаешь, как тебя подавляет сумбур современной жизни, и интуиция замолкает.

— Экспедиция заканчивается с возвращением в город?

— Заканчивается лишь полевой период. И начинается камеральный, то есть обработка собранного в полевых условиях материала. Потом нужно будет написать отчёты. Это как при сборе грибов: чтобы гости ели и нахваливали, нужно не просто найти-собрать съедобные, но и обработать их, законсервировать и сохранить, а потом ещё и красиво сервировать. И у нас то же самое: нужно найти ценные объекты, бережно их достать, правильно обработать и грамотно преподнести в виде отчётов, статей и музейных экспозиций. Причём так, чтобы наши современники почувствовали дыхание ушедших времен.

Наши земли помнят Атиллу и Джучи

— Вы считаете, современникам это нужно? Для чего?

— Да начиная банальным — чтобы не наступить на любимые грабли, не повторить ошибок (что, впрочем, человечество делает регулярно), и заканчивая банальным же: без прошлого действительно нет будущего.

Археология демонстрирует нам динамику изменений: как человек отходил от природы, как постепенно, с развитием орудий труда, начинал чувствовать себя хозяином этой природы, а потом и вовсе решил, что он властелин. Как теперь в поисках гармонии пытается вернуться к ней.

Или можно проследить, как на определённых территориях менялись периоды агрессии и покоя. Человек такое странное существо — чуть станет спокойнее и лучше жить, отъест бока, как тут же ввяжется в войну.

Вот мы считаем себя такими прогрессивными в сравнении с людьми прошлого, а не можем разгадать их загадок, реконструировать утраченные технологии древней металлургии, обработки камня. Например, восстановить бронзу, которая, пролежав в земле около трёх тысяч лет, покрылась лишь лёгким налётом окисла. Химический состав с помощью спектрального анализа определить можем, а воссоздать такой же сплав не получается.

Мы не можем расшифровать древние образы, так называемые личины, которые были воплощены в камне древними художниками четыре тысячи лет назад. Найдены они на юге нашего края, а посмотреть их можно в Красноярском или в Абаканском краеведческих музеях. Это не портретные изображения, а сложные фантастические: антропоморфные фигуры с третьим глазом, заячьими ушами, рогами, солнечными лучами, там же встречаются солярные знаки, отражена довольно сложная космология.

Забавно слышать, когда люди снисходительно высказываются по поводу примитивного мышления людей древности. Те же изваяния свидетельствуют о необыкновенно тонком художественном восприятии мира, о высоком интеллектуальном уровне их создателей. Главная загадка древнего искусства перекликается с загадкой появления на земле homo sapiens.

Или возьмём патриотическое воспитание. Все твердят о его необходимости, о том, как сложно привить ребёнку любовь к родине. Так вы расскажите ему об этой родине! У нас же невероятно интересная история, кто только не отметился в пределах края. Вот, например, гибель Римской империи. Казалось бы, какое это имеет отношение к Сибири? Однако гунны, набеги которых сыграли значительную роль в крушении римского государства, шли туда через нашу с вами землю. Вместе с Атиллой. И, кстати, часть из них здесь осели и ассимилировались с местным населением.

Дальше — монгольское нашествие. Все помнят имена Батыя и Чингисхана. Но мало кто знает, что они были неподалёку, а сын Чингисхана Джучи дошёл до Красноярска.

Вандалы и чиновники

— Какой средний возраст участников экспедиции?

— 20-25 лет. После первого курса многие студенты-историки едут в экспедицию. А в археологию потом приходят один-два со всего курса. Зато учатся все. И не только профессии.

Приятно, когда студенты, которые в первые дни экспедиции не знали, как топор в руки взять, к концу умеют и дров наколоть, и обед сварить, и в лесу сориентироваться. Браки, кстати, крепкие у тех, кого зароманило в экспедиции: люди находятся рядом 24 часа в сутки, понимают, кто чего стоит, в отсутствие понтов-машин-айфонов быстро проявляется истинная сущность человека. Люди сами себя открывают. Бывает, что неприметный мальчишка проявляет лидерские качества, причём неожиданно даже для себя. Девушки начинают ценить мужчин не за яркий окрас — деньги и связанные с ними атрибуты, а за мужскую сущность — силу, храбрость, волю, за то, как он проявляет себя в экстренных ситуациях. И всего после месяца полевой жизни возвращаются повзрослевшими, с другим отношением к жизни.

— Что происходит после раскопок с местом и найденными объектами?

— Тут проблема. Место засыпается землёй, объекты после описания в лучшем случае уходят в запасники музеев.

Да, обидно бывает: раскапываешь, изучаешь, а что потом-то? В Казахстане каждый объект музеефицируется. То есть изучили курган, тут же его реконструировали, а рядом ещё и макет поставили, представляющий первоначальный облик. Любой может приехать и своими глазами на месте посмотреть, руками потрогать. В Хакасии тоже пытаются работать с наскальными рисунками — и защищать их, и экскурсии проводить. У нас же в краевой администрации это, к сожалению, пока не находит отклика. Сегодня мизерная часть экспонатов выставлена в краеведческом музее, в нашем музее педуниверситета. Хотя могли бы появиться сотни музейных площадок по всему краю. И, уверен, это было бы востребовано. А развитие внутреннего туризма — это возрождение деревень и развитие народных промыслов.

Я видел в Казахстане, как изменился умирающий аул, став музеем-заповедником. Все окрестные деревни работают теперь только на него, и расцвёл район, цены на недвижимость взлетели. И народные промыслы вдруг сами возродились, когда жители поняли, что ковры можно ткать и продавать туристам. И кухня национальная процветает, и верховая езда. Но там другое отношение к сохранению национальной культуры, другие стимулы. У нас же, мне кажется, беда в том, что мы живёт одним днём.

Например, та же знаменитая Шалоболинская писаница. Она подвергается вандализму, а мы не можем её защитить. Первые три года нам помогали, администрации района было интересно, школьников возили автобусами, я проводил экскурсии. А потом мы стали не нужны, народ сам поехал. И новоявленные гиды в своей интерпретации, часто искажая информацию, пересказывали мои рассказы. Иногда за деньги. Но это ерунда. Главное — принялись писать-рисовать поверх петроглифов. Тут и задумываешься: не знали бы люди — и сохраннее был бы памятник археологический. Но, конечно, культурные ценности нужно не прятать, а защищать.

У нас в Красноярском крае нет ни одного музея-заповедника. Даже историко-этнографический музей-заповедник «Шушенское» не имеет юридического статуса. А чтобы им обзавестись, нужно невозможное сделать. Сначала — получить статус достопримечательного места. В 2010  г. мы собирали для этого учётную документацию. Вот — это только иллюстрации к ней (Александр Леонидович достаёт внушительный том около 300 страниц). И лишь на днях будет решаться судьба писаницы — признают её достопримечательным местом или оставят объектом для вандализма.
Но даже если признают, даже если дадут статус музея-заповедника, кто потом возьмёт его на баланс? Тоже проблема.

Например, в Хабаровском крае есть знаменитые петроглифы Сикачи́-Аля́на. Всего в 60 км от Хабаровска в нанайской деревне организован музей под открытым небом. И статус музея-заповедника они получили, и финансирование на создание инфраструктуры выделено. Но на баланс их никто не берёт.

— То есть вам мало заниматься археологическими исследованиями, вы хотите контролировать их сохранение?

— Да не контролировать! Просто важно сохранить эти памятники. А кроме археологов сегодня никто не понимает, насколько это действительно важно. Значит, мы должны объяснить это людям.

Ну да, мы чудаки. Так с этого же мы и начали.

Александра КАЗАНЦЕВА