— А вот и наш африканец вернулся! — приветствуют меня друзья на протяжении трёх недель, что успели пройти после моего возвращения из Танзании.
— Эболой не заболел? — спрашивают тут же, словно сговорившись.
«Вам бы географию подучить», — хочется сказать в ответ и показать на карте те тысячи километров, что отделяют Танзанию от очага эпидемии. Но ведь и без того у Африки есть чему учиться.
В сувенирной лавке
Половину прошлого семестра я провёл в столице Танзании — Додоме. В городе живёт немногим более 300 тысяч человек, но есть несколько университетов. Один из них — Государственный университет Додомы — самый молодой и самый большой в стране. Он был основан в 2007 году и с тех пор разрастается вглубь африканской саванны, готовясь, по планам правительства, принять к 2025 году 50 000 студентов со всего континента. Уже на сегодняшний день собственных кандидатов и докторов наук в университете не хватает, недостаток восполняют приглашёнными из других стран специалистами, которые должны помочь воспитать собственных учёных. Среди них оказался и я, получив приглашение как визит-профессор прочитать курс лекций по полевой лингвистике и русскому языку.
Интерес африканцев к русскому языку меня удивил дважды. Сначала удивил сам факт того, что в танзанийском университете есть в нём потребность. Затем, на месте, удивило число пришедших на курс — ко мне и двум коллегам из России записалось почти 80 студентов. На второй по популярности языковой курс, на японский, записалось, к примеру, всего 15 человек.
Большая часть из пришедших на наш курс изучает туризм и культурное наследие как основную специальность, которая предполагает владение как минимум двумя иностранными языками. Свой выбор студенты объяснили уверенностью в том, что через пару лет, когда они получат дипломы, российские туристы наводнят Танзанию, и работы будет много. Например, на Занзибаре, том самом острове, куда ЧУКОВСКИЙ отправил Айболита, туристические агентства столкнулись с нехваткой гидов, знающих русский язык. Такой гид на острове всего один, а туристов из России всё больше и больше. И поскольку русские ни по-английски, ни по-немецки, ни по-французски не понимают, но готовы платить за экскурсии, то специализация для студентов с Занзибара сложилась сама собой.
Другая причина заключалась в «скромном обаянии» коммунизма. Оказывается, русский язык для внешнего наблюдателя овеян романтикой борьбы с капитализмом не меньше, чем испанский окутан ореолом Че Гевары, о чём я до поездки в Танзанию не догадывался. Возможно, таким образом о себе даёт знать и недолгое коммунистическое прошлое этой страны, где в конце 60-х годов ХХ века создавались колхозы, кое-где до сих пор работает советская техника, а случайный прохожий может спросить «Как дела?» и рассказать тебе о том, как он в молодости учился в Москве.
Не менее удивительным был и лекционный курс по полевой лингвистике в магистратуре. Полевая лингвистика — это раздел науки о языке, занимающийся как теорией, так и практикой документирования и описания недавно обнаруженных или малоизученных языков. У нас этот предмет преподаётся не везде и в основном как спецкурс, в Танзании же он один из обязательных на филологических отделениях. Дело в том, что Танзания, как и многие другие африканские страны, многонациональное и многоязычное государство. Здесь проживает более 120 народностей, говорящих каждая на своём языке, и люди имеют дело с богатым лингвистическим разнообразием каждый день. Практически все языки испытывают на себе сильное влияние обоих государственных языков — английского и суахили. Многим языкам грозит исчезновение, поэтому работа лингвистов по их документированию поддерживается различными государственными и иностранными фондами. Эта работа в собственном смысле слова.
В моей группе среди 32 магистрантов оказались носители 17 разных языков. Из них шесть языков вымирающие, а один даже не имеет письменности. Работа с такой группой — большая профессиональная удача, поскольку у тебя под рукой компетентные информанты, способные детально объяснить явления абсолютно незнакомого тебе языка. При этом тебе как исследователю не нужно обивать пороги фондов с просьбой финансировать экспедицию, не нужно уговаривать носителей языка заниматься, с их точки зрения, пустой и подозрительной тратой времени, не нужно ломать голову над тем, что же имеется в виду в сделанных тобой записях.
Вместо этого в рамках курса мы сосредоточились на этих семи малоизученных языках, частично их задокументировали, обсудили возможности дальнейшего их изучения и научной кооперации с центрами африканистики за пределами Танзании. В общем, получился очень живой, интерактивный и невероятно интересный курс, созданный самими участниками, что в моей практике произошло впервые. Ведь в России ты читаешь курс согласно требованиям образовательного стандарта, и степень свободы в выборе тем небольшая. В Танзании вообще всё проще.
Кампус университета
Здесь традиционное отношение к учителю — очень уважительное. В твоих компетенциях никто не сомневается — ни работодатель, ни студенты. Никто не требует отчётов и повышений квалификации, никто не будет искать пробелы в работе, поскольку ты сюда приглашён, чтобы преподавать, делиться своим опытом, который оказался интереснее, чем у других претендентов, пришедших на интервью.
Ты волен преподавать что хочешь и как хочешь и выходить за рамки учебной программы, представляющей собой две страницы текста, на которых изложены краткое описание курса, 5-10 обязательных тем и список литературы из пяти основных источников, которые студенты прочитают от корки до корки, а вот к шестой книге не прикоснутся. В конце курса студентов спрашивают, насколько они остались довольны работой преподавателя и на основании этого предлагают ему продолжить или закончить работу в университете. Единственным железным требованием для продолжения работы, помимо наличия учёной степени, является владение английским языком.
Преподавание в Танзании ведётся на двух государственных языках: в начальной школе — на суахили, начиная со средней — на английском. К моменту поступления в вуз абитуриенты владеют английским на необходимом уровне, чтобы читать американские и британские учебники и слушать лекции иностранных преподавателей. Английский как таковой не преподаётся — в этом нет необходимости. Поэтому в качестве иностранных языков предлагаются корейский, китайский, японский, арабский, русский, французский и итальянский. Научные работы, курсовые, дипломные и диссертации пишутся на английском. Консультации и заседания кафедры также проходят на нём. Вообще в университетской среде часто можно встретить людей, владеющих несколькими языками — родным, на котором говорит человек, суахили, английским и каким-либо иностранным. Как они их изучают? Они их не изучают, а усваивают, поскольку язык — это образ жизни, и живя в поликультурной среде, ты не можешь не говорить на нескольких языках.
Когда я был студентом и на лекции по межкультурной коммуникации узнал, что в арабских странах в порядке вещей — опоздания на три дня, я подумал, что лектор ошибся и имел в виду три часа. Я не мог себе вообразить, как такое возможно. Танзания помогла мне отстраниться от знакомых мне культурных стандартов и осознать, насколько частным является наше представление о порядке вещей.
Привычная нам суета там только мешает. Смысла торопиться нет, поэтому никто никуда не спешит. Собрания и заседания начинаются как минимум с получасовым опозданием. Придёшь «вовремя»— будешь в аудитории один. В администрации университета перед началом рабочего дня принято завтракать в столовой и лишь потом идти в офис. Попытки ускорить принятие решений (а в Додомском университете бюрократии хватает) их только затягивают, поскольку в знак уважения к иностранным специалистам им идут навстречу, выдают бумаги побыстрее, но потом оказывается, что где-то не хватает подписи, где-то перепутали имя и фамилию, где-то выдали чужой документ — одним словом, кроме стресса спешка ни к чему не приводит. Мне потребовалось время, чтобы осознать, что знакомый всем по диснеевскому мультфильму девиз «Акуна матата» не просто название задорной песенки, а принцип жизни: что бы ни произошло, это не проблема, проблему человек создаёт себе сам своим нежеланием прислушиваться к ритму жизни и привычкой суетиться.
Это самый ценный урок, который я извлёк из поездки в Танзанию. Урок настоящей, «полевой» межкультурной коммуникации.
Также для меня оказался откровением тот факт, что память о нашем прошлом, интерес к настоящему России и надежды на общее будущее теплятся под африканским солнцем, вдали от оазисов капитала и интеллекта, на которые мы традиционно ориентируемся. Стоит всего лишь оглянуться вокруг, чтобы увидеть: мир и наши возможности творить его гораздо больше, чем мы привыкли считать. И есть места, где тебя ждут таким, какой ты есть — кандидатом или доктором филологических, технических, естественных или каких угодно наук... Или аспирантом, или стажером, или студентом… Журналистом, врачом, писателем… Говорящим и думающим по-русски, способным с помощью своего пусть и небольшого знания английского — приоткрыть дверь в другую реальность тем, кто о ней мечтает.
Для меня Танзания — чудесная и удивительная страна. Здесь я испытал самый серьёзный культурный шок, но и реальность за ним открылась абсолютно иная, новая и полная красок и впечатлений. Здесь всё другое, это настоящее зазеркалье, в котором никогда не бывает скучно.
Проиллюстрирую это отрывком из своего блога, в котором всего две записи — не блоггер я, на много меня не хватило. Но тем, что уже написано, поделиться, считаю, можно.
— Что будете?— спрашивает меня чернокожая официантка в гостиничном ресторане без названия.
— Кофе с молоком, — выговариваю старательно по-английски, чтобы она ничего не перепутала.
— Окей, — уходит.
Я три недели в Танзании. Три недели — ничтожно малый срок, чтобы понять, как устроена жизнь здесь, но уже ясно — сюрпризы будут на каждом шагу. Точнее сказать, не сюрпризы, а сюрреалистические зарисовки, как у Дали, Пикассо, Миро и прочих гениев абсурда. Да, практически каждый день убеждаюсь, что так бывает в реальности — под экваториальным солнцем может и жираф заполыхать, и время расплавиться, и прямая линия здесь отнюдь не кратчайший путь, если она вообще куда-то ведёт…
Извилистая дорогая, петляющая между горами и пересекающая себя в паре мест, через восемь часов пути привела нас с коллегами в Арушу, город у подножия горы Килиманджаро, откуда жаждущие приключений туристы разъезжаются на сафари по многочисленным национальным паркам. Мы здесь для того, чтобы полюбоваться на диких животных в Тарангире — парке, славящемся обширным поголовьем слонов. Но это будет завтра, а сегодня нам нужно найти гостиницу и успеть посмотреть город.
Гостиницу нашли недалеко от вокзала. Удобно и недорого: всего тридцать «тысяч шиллингов»,— дружно подумали мы вчетвером, когда администратор назвала стоимость одноместного номера (около 600 рублей). Просим показать комнаты: над кроватью антимоскитная сетка, в душе тонкой струйкой течёт вода, есть даже телевизор — в клетке, чтобы не утащили. Келья со всеми удобствами— на три ночи сойдёт.
Возвращаемся к стойке, чтобы расплатиться. Цена, оказывается, была названа в долларах (около 900 рублей). Но у Вероники, которая здесь уже два года, заготовлен ответ на такой случай. Она спокойно достаёт из рюкзака пластиковую карточку — разрешение на работу — и объясняет, что мы «резиденты», для нас, пожалуйста, цены, как для своих. «Окей, — говорит администратор, не моргнув глазом,— тогда тридцать пять тысяч» (около 700 рублей). Будь по-вашему в вашем монастыре!
Отправляемся смотреть город. Смотреть нечего. Разве что разрисованные рекламными граффити бетонные заборы да проплешины
кирпично-красной африканской земли, усеянные ультрамариновыми лепестками могучих южных акаций. Есть, конечно, сувенирный рынок, но большая часть предлагаемых назойливыми зазывалами товаров изготовлена в Китае. Глобализация. Спасибо, что хоть фигурки масаев в чёрный цвет покрасили, а то их от Барби не отличить.
Главная достопримечательность Аруши — супермаркет. Самый настоящий, как в Красноярске, Москве или Волгограде. За три недели в Додоме я успел отвыкнуть от витрин, тележек, прохлады и чеков в магазинах. Покупки здесь совершают на базаре или в продуктовых лавках, где чек, если не забудешь попросить, выписывают вручную. Ассортимент в этом супермаркете самый что ни на есть туристический: чай «Симба», кофе «Серенгети», пиво «Килиманджаро»…
Затарившись южноафриканским вином (наконец-то попробуем настоящее, неконтрафактное!), зефирными мышами на закуску и пластиковыми стаканчиками, отправляемся в гостиницу. Смеркается. Успеть бы добраться засветло. Темнеет здесь быстро — за 20 минут. Не хочется проверять на своей шкуре, почему в путеводителе туристам не рекомендуют бродить по темноте. Продираемся сквозь толпу на уличных развалах, осторожно огибаем женщин с мешками, сумками, связками носков, углей, ананасов… на головах. Перебегаем улицы с левосторонним броуновским движением. И вот с последними лучами солнца заходим в гостиницу. Там-то нас темнота и поджидает — на нашем этаже нет электричества.
Невозмутимая барышня на ресепшене объясняет, что пару дней назад прошёл ливень, и начались перебои с электричеством — контакты отсырели. Сегодня его на втором этаже весь день не было. Завтра починят. Нужно подождать. Точно починят, гостиницу менять не нужно. И вообще сейчас сезон дождей.
В знак протеста устраиваемся ужинать в коридоре. На трехногом столе, придвинутом к стене, остатки несъеденной в автобусе провизии, южноафриканское вино, закуска и свеча, которую нам любезно выдал завхоз. Постояльцы с третьего, электрифицированного, этажа с интересом и лёгким недоумением наблюдают за дикарями. Как будто нельзя спуститься в ресторан?
За десертом спускаемся в ресторан, в котором электричество то есть, то нет, поэтому при полном освещении на столах стоят зажженные свечи. Листаем меню, обсуждаем впечатления дня. Мой черед делать заказ:
— Кофе с молоком, — выговариваю старательно по-английски, чтобы официантка ничего не перепутала.
— Окей, — она уходит.
Смотрю на свечу и в памяти сам собой возникает эпизод из «Скромного обаяния буржуазии», который пересказываю коллегам.
Великосветские дамы приходят в изысканное кафе, заказывают напитки: чай. Официант принимает заказ и расшаркивается. Спустя пару мгновений он возвращается и, извиняясь, сообщает, что чай закончился. Дамы заказывают кофе. Официант принимает заказ и расшаркивается. Спустя пару мгновений он возвращается и, извиняясь, сообщает, что кофе закончился. Дамы заказывают молоко, сок, но их тоже нет. В итоге они заказывают воду.
Ко мне подходит официантка:
— Извините, но у нас закончилось молоко.
Притворяясь, что унимаю кашель, а не хохот, машу рукой в знак согласия на стакан кипятка и на восьмичасовую дорогу из Додомы в Арушу, и на толпы туристов на вокзале, и на убранство и стоимость номеров, и на китайские сувениры, и на чай «Симба», и на пустые баки на головах у местных домохозяек, и на починку электричества после дождичка в четверг, и, и, и… Это ведь Африка, детка!
Станислав Белецкий,доцент кафедры лингвистики
и межкультурной коммуникации СФУ, канд. филол. наук