Вы знаете, кто такой доктор Шелдон Ли Купер? А слышали хотя бы однажды о Грегори Хаусе? Так вот, Сергей ПОПОВ, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник Государственного астрономического института имени П.К. Штернберга МГУ, астрофизик и популяризатор науки, на встречу с которым я направляюсь, неуловимо напоминает этих обоих сразу.
Нахожу Сергея на условленном месте: возле окна, с чашкой американо и компактным ноутбуком.
— Я здесь останусь жить, — сообщает он негромко и откидывается на спинку дивана. Учёный прямо из аэропорта приехал в университет и уже прочёл лекцию о масштабных космических проектах «Телескопы и миллиарды: зачем нужны дорогие научные проекты?»; через пару часов ему ещё предстоит доклад на Научном кафе СФУ… Но ни капли недовольства в очень светлых «скандинавских» глазах.
— Кофе, тепло и wi-fi, что ещё нужно человеку?
Мне бы, например, не помешала дополнительная порция уверенности: Сергей любим научно-популярными интернет-пабликами, его видеолекции размещает «ПостНаука», а «Зоопарк нейтронных звёзд» (название лекции) кочует по YouTube и локальным российским сайтам с завидной регулярностью. Сергей Попов в определённом смысле сам звезда, и область его научных интересов — настоящие нейтронные звёзды.
— Сергей Борисович, вы приехали в СФУ для участия в Днях науки Красноярского края. Зачем учёному заниматься ещё и популяризацией знаний?
— Мне просто интересно. Первые научно-популярные лекции я стал читать школьникам, являясь студентом-пятикурсником физического факультета МГУ (окончил астрономическое отделение). В тот момент было очень круто рассказывать другим вещи, которые сам буквально только что понял.
10 февраля экспертный совет Министерства образования и науки определит лауреатов премии «За верность науке». В шорт-лист номинации «Популяризатор года» вошли несколько моих коллег, которые действительно могут считаться профессиональными популяризаторами: они отдают этой деятельности большую часть своего времени. А я в первую очередь учёный. Всё реже соглашаюсь на интервью, не всегда хватает времени для теле- и радиоэфиров.
Но и полностью отказываться от популяризации я не намерен. Как ни странно, именно неформальные встречи вроде красноярского лектория и Научного кафе удерживают меня от переезда за рубеж: там бы мне пришлось раз и навсегда выбрать, кто я есть: учёный или научно «подкованный» рассказчик, некая часть массовой культуры.
Большая наука в Европе и США — это высококонкурентная среда. Дело даже не в том, что придётся тяжело и много работать. Но представьте, что вы обожаете готовить. Должны приехать гости, и вы заранее предвкушаете как маэстро, чем бы таким вкусным их накормить. Согласитесь, это принципиально отличается от ситуации шеф-повара, у которого есть заказ в строгом соответствии с меню и сорок минут на его выполнение. Никаких сантиментов. Лично мне сложно себя заставить сделать то, к чему душа не лежит. Я «готовлю» науку (и в том числе популярные лекции) под настроение, это процесс личный и творческий.
Ещё существует проблема грантов: за пару лет изначально заявленные направления исследований могут утратить свою актуальность, или же вместо единого магистрального направления появятся несколько «ответвлений», более интересных для учёного. С одной стороны — он имеет право на импровизацию, без таких «отклонений» от генеральной линии не появилось бы многих замечательных изобретений. С другой стороны, позицию фондов-грантодателей тоже можно понять — продолжим аналогию с рестораном: они заказали курицу, а вы принесли им потрясающее седло барашка. Оно сочное и отлично приготовлено, но они хотели курицу. А вы удивляетесь: как, это же вкуснее!
Я всё чаще с этим сталкиваюсь…
— А если не уезжать, а только поработать за границей – какую бы страну выбрали, Италию? Знаю, что с этой страной у вас особые отношения…
— Да, она мне подходит. Падуя — замечательный город. Мне было бы хорошо практически везде, кроме Неаполя. Но мы это не будем писать, иначе за мной приедут разгневанные неаполитанцы (улыбается). Ещё на Сицилии хорошо, там несколько продуктивных научных центров. Группа учёных изучает астрофизику высоких энергий в Палермо, а в Катании (город-порт в Сицилии) успешно исследуют внутреннее строение нейтронных звёзд.
— И обсерватории там есть?
— Современные реалии таковы: телескопы Европейской южной обсерватории (штаб-квартира в Мюнхене) находятся в Чили, и это нормальная ситуация. Астроном не обязан стоять у телескопа целыми днями: на крупных приборах учёные вообще могут работать всего пару дней в году: делают необходимые наблюдения, а остальное время уходит на расшифровку и обработку данных.
В континентальной Европе плохой астроклимат. Недавно на Сардинии построили крупный радиотелескоп — для таких инструментов требования к климату другие. Но это, скорее, исключение.
На лекции я уже говорил: если вы строите телескоп, стоимость которого исчисляется миллионами и даже миллиардами, вы, естественно, ожидаете, что он будет работать каждую ночь. Можно по пальцам пересчитать места на Земле, где ночное небо всегда ясное, идеально тёмное, и нет пресловутой «засветки», мешающей наблюдениям. Чили, Канарские острова… Очень красивая обсерватория Кека расположена на потухшем вулкане Мауна-Кеа, Гавайи. Пусть вас не вводит в заблуждение романтический флёр, витающий вокруг этих мест: для обсерватории важен только природный контраст высокогорья и моря. Так что инженеры и астрономы работают в суровых условиях на больших высотах, там элементарно холодно, хотя сами острова - это «райские уголки» на карте мира.
— Какие научные задачи вы решаете в настоящее время?
— По-прежнему в основном занимаюсь нейтронными звёздами. Это такие интересные объекты, которые образуются в конце жизненного цикла массивной звезды. Когда подобная звезда взрывается, её ядро начинает «схлопываться». Если оно недостаточно тяжёлое, чтобы превратиться в чёрную дыру, его ждёт судьба нейтронной звезды.
У звезды, если так можно выразиться, нет свободы выбора: она обречена чем-то стать, и уже на момент смерти можно с уверенностью предположить, чем конкретно. У нейтронных звёзд «богатая» физика во всех областях.
— Как выглядят эти объекты?
— Это шар с диаметром 20-30 километров. Он может быть чрезвычайно горячим, и тогда его поверхность будет ярко светиться. Температура молодой нейтронной звезды иногда равняется нескольким миллионам градусов (для сравнения — температура Солнца «всего» около шести тысяч градусов Кельвина). У таких объектов достаточно сильное магнитное поле, и возникающая магнитосфера тоже может светиться. Это должно быть похоже, например, на полярное сияние — некий колышущийся мерцающий ореол. Удивительно красиво.
— Вы это видели собственными глазами?
— Нет, поскольку не работаю с аппаратурой. В астрономической среде нет жёсткого разделения на наблюдателей и тех, кто производит расчёты. Если бы я уехал работать в зарубежный научно-исследовательский институт, скорее всего, пришлось бы осваивать работу с данными. А дома можно «лениться»: работать в тандеме с наблюдателями. Грубо говоря, я описываю и обосновываю то, что они видят своим «вооружённым» глазом.
Кстати, в астрономии и астрофизике все играют по-честному. И первым в списке авторов статьи, например, всегда указывается тот, чей научный вклад в исследование больше. Так что не имеет никакого сакрального значения, сидишь ты на вершине горы в обсерватории или трудишься в своём кабинете.
Нейтронные звёзды хороши тем, что их можно наблюдать во всех мыслимых диапазонах: их изучают при помощи рентгеновских, оптических, инфракрасных и прочих видов телескопов. А вот с именами у этих объектов отдельная история. Чаще всего присваивается так называемый телефонный номер — появляется длинная комбинация из букв и цифр. Вначале идёт название спутника, который открыл нейтронную звезду, а затем собственно координаты объекта. Например, «RX J185635-3754».
На фото А. БАРХАТОВА: тема и гость собрали самую большую аудиторию в истории Научного кафе СФУ
Есть замечательная, на мой взгляд, группа одиночных нейтронных звёзд, названная «Великолепная семёрка». Я не был так уж оригинален, когда придумывал это имя. Просто буквально за несколько лет до нашего открытия мир говорил о трёх радиопульсарах с похожими свойствами, им было присвоено название «Три мушкетёра». И вот — семь нейтронных звёзд. Мы обсуждали разные названия (например, «Семь самураев»). Но выбрали название «Великолепная семёрка». Оно оказалось вполне интернациональным и прижилось.
— Как выглядит один день из жизни астрофизика Сергея Попова?
— Просыпаюсь около восьми, делаю зарядку, завтракаю и сажусь читать, что интересного произошло в мире. У меня нет планшета, лучше уж компьютер. А читаю я статьи на сайте arxiv.org. В месяц на этом ресурсе появляется около тысячи статей по астрофизике, это примерно пятьдесят статей в день. В 2002 году мы с коллегами решили запустить дайджест, чтобы делать выборку этих безусловно интересных материалов и публиковать их на русском языке. Идею подхватил Игорь ИВАНОВ (сейчас научный сотрудник Гентского университета в Бельгии), тоже приехавший в СФУ на Дни науки. Игорь делал обзоры примерно в течение года, а я занимаюсь собственным дайджестом по сегодняшний день (xray.sai.msu.ru/~polar/sci_rev/current.html). Возможно, я менее требователен, но результат устраивает.
…Могу не поехать в институт с утра. Мы довольно тесно сгруппированы с коллегами — количество докторов наук в кабинете превышает все санитарные нормы. Ещё и студенты пробегают, как кометы. Поэтому многие наши сотрудники работают дома. А я оказываюсь на работе после обеда.
— Вы работаете со студентами?
— Без особого энтузиазма. Объясню: если студент очень сильный, я стараюсь направить его к учёному более высокого уровня. Общение с людьми, которые объективно умнее меня, очень хорошо смиряет гордыню. И таких людей в нашем и других московских институтах немало. А если студент не очень силён в предмете… ну, это просто трата времени. Хотя всё же иногда случаются моменты плодотворного сотрудничества с молодёжью.
Между прочим, я стал читать курс лекций благодаря цепочке несчастных случаев. Один коллега внезапно отказался от предложения прочесть лекции на летней школе, а курс его был связан с астрофизикой чёрных дыр, что не совсем моя научная тематика, но всё же нечто близкое. А потом ещё один коллега не смог поехать на другую школу, поскольку сломал ногу. Так у меня, их подменяющего, в компьютере оказался нормальный семестровый курс лекций. Теперь я читаю его раз в два года всем старшекурсникам астрономического отделения физфака МГУ.
— Вы отслеживали новости вокруг нашумевшей в 2014 году посадки Розетты на комету Чурюмова-Герасименко?
— Я не слишком слежу за Солнечной системой. Это же другая наука, не астрофизика. И только в последние годы протянулась нить связи между «нашей» астрофизикой и «их» планетологией благодаря экзопланетам. Теперь мы знаем, что Юпитер — это частный случай множества подобных юпитеров, существующих в других галактиках, например.
А ещё есть планеты таких типов, которые невозможны в нашей планетарной системе вообще: ни по химическому составу, ни по физическим условиям на них. Понимаете, в голове просто не умещается столько информации при всём моём желании. Поэтому напишите: Сергей Попов с лёгкостью может пожертвовать Солнечной системой, в которой он живёт. Только в плане науки, конечно.
— Раз уж заговорили о приоритетах: раньше наша страна была «впереди планеты всей» в направлении космических исследований. А сейчас мы где?
— Ну, не впереди, это точно. И это нормально. У большинства стран уровень развития науки пропорционален уровню ВВП. Мы входим в список этих стран, следовательно, нам таки принадлежит несколько процентов вклада в общую копилку мировых научных результатов. Если мы говорим про астрофизику, то это 2-3%.
Откуда у наших сограждан чувство, что мы были в советские времена «о-го-го» во всех сферах научного знания? В астрофизике, например, не были. Хотите эксперимент? Представьте, что вы профессиональный отечественный астроном, который всю жизнь только этой областью знания и занимался. И ответьте мне на вопрос: какое самое крупное наблюдательное астрономическое открытие было сделано в России за всю её историю? А через пару секунд я уточню: кроме открытия ЛОМОНОСОВА (атмосфера на Венере). Всё? Ушёл огонёк понимания и озарения из глаз? Да потому что, в общем-то, не было у нас великих астрономических открытий. Это просто констатация факта. Хотя хорошие результаты были, конечно.
— Во время ваших выступлений и лекций вам задают вопросы, из которых видно, что слушатели — в теме?
— Лучшие вопросы, по моим наблюдениям, задаются ПОСЛЕ любых мероприятий. По окончании лекции или встречи подходят люди, и видно, что они хотят… разобраться. Мне нравится, когда переходят границы стандартного научно-популярного поля информации.
Уже ведь есть традиция «научпопа». Например, рассказывая о расширении Вселенной, все популяризаторы предлагают аудитории представить «воздушный шарик, на котором нарисованы галактики. И вот мы его надува-а-аем…». Тут стандартный рассказ завершается, а дальше люди делятся на тех, кому всё о’кей, дальше не нужно. Они свою порцию «умного» получили и домой пошли. И есть те, кто подходит постфактум, спрашивая: а что дальше?
— Вы работали в различных форматах популяризации, какой из них вам наиболее симпатичен?
— Если говорить о красноярских впечатлениях, очень понравилось мероприятие «Кино с доцентом» (автор идеи учёный секретарь Института биофизики СО РАН Егор ЗАДЕРЕЕВ). Правильная идея — смотреть качественные научно-популярные фильмы и обсуждать их с экспертами.
Раз уж мы заговорили про кино, я искренне считаю лучшим научно-популярным проектом последних лет сериал «Доктор Хаус». Там много говорят о медицине, он невероятно массовый и способен достучаться практически до любого человека. И это настоящий гимн рациональному мышлению.
Потому что сущность популяризации состоит вовсе не в ознакомлении широкой аудитории с научными фактами. Главное — это привить новый тип мышления: рационального, оперирующего доказательствами, логического научного мышления. Герой Хью Лори с этим справляется на все сто.
«Теория Большого взрыва» — тоже отличный сериал. Очень симпатизирую Шелдону, не устоявшему в борьбе с гравитацией.
— Кстати, о Большом взрыве. В вашем анонсе тем для обсуждения на Научном кафе предлагалось поговорить о том, что практически все научные теории — это гипотезы, которыми пользуются, пока не предложены лучшие. И если полвека назад можно было спорить с моделью Большого взрыва, то теперь уже нет. А почему? Кстати, один из авторов этой теории, кажется, русский физик ГАМОВ…
— Действительно, Гамов, а ещё больше Александр ФРИДМАН внесли важный вклад в современную космологическую модель. А позже огромную роль сыграли работы СТАРОБИНСКОГО, ЛИНДЕ и многих других. В основном — теоретиков.
Примерно до середины 60-х гг. модель Большого взрыва (слова «Теория Большого взрыва» мне нравятся только как название сериала, в науке же мы имеем дело с моделью, на основе которой строится много разных теорий) была одной из. Но затем был получен ряд наблюдательных данных (начиная с открытия реликтового излучения), исключающих все другие альтернативные модели.
— Какие у вас отношения с искусством? Знаю, что в музыке предпочитаете рок, причём немецкий и итальянский, о котором не все даже и слышали.
— Современное искусство до странного похоже на современную науку. Классическая наука закончилась благодаря ЭЙНШТЕЙНУ и создателям квантовой механики. И хотя сейчас ещё «водятся» стройные и легко понятные научные результаты, наряду с ними существуют те, которые даже учёные друг другу не всегда могут объяснить.
Подходите в музее к работе БОТТИЧЕЛЛИ — красиво. Можно не понимать, подлинник это или подделка, но точно знать, что изображена молодая женщина, например. А можно столкнуться с картиной Джейсона ПОЛЛОКА. И вам покажется, что это какой-то бред, если не знать обширного контекста, бэкграунда, в котором это произведение появилось. С наукой точно так же.
Как супрематистам нужно было проговорить свои принципы и мировоззренческие концепты в ХХ веке, так и мы сейчас проговариваем неочевидные и даже скандальные вещи из области астрофизики, биотехнологии… А лет через пять они станут прописными истинами.
— С какой аудиторией нравится работать больше всего?
— Однажды я читал лекцию для сотрудников Афиши-Рамблера. Они что-то знали об астрофизике, конечно, но не о её современных открытиях и результатах. И у них было такое сочетание интереса и понимания в глазах — просто редкостное.
Но это такой «курорт» для лектора, поскольку, как все мы понимаем, популяризация в большей степени необходима всё же школьникам, студентам…
— Не могу не спросить о перспективах полёта человека на Марс: об этом много говорится в последнее время в СМИ…
— Я критически отношусь к шапкозакидательным планам колонизации Луны или Марса. Максимум, о чём сейчас можно говорить, — это исследовательские задачи. И, похоже, их лучше выполняют автоматические аппараты. У нас на Земле с астрономической точки зрения ещё много времени впереди. И нам хотя бы эту Землю не испортить... По-моему, гораздо интереснее послать автоматические исследовательские модули на Энцелад, Европу и Титан, чем человека на Луну или Марс. А дальше, по мере получения и развития технологий, будет видно.
— Ваши ближайшие профессиональные планы?
— Наверное, придётся сократить в своей жизни количество науки популярной и углубиться в науку фундаментальную. Нейтронные звёзды зовут.