Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
апрель / 2016 г.

По волнам своей памяти

Мы пьём на кухне чай с Ольгой Павловной ЖДАНОВОЙ, доцентом кафедры журналистики Института филологии и языковой коммуникации СФУ. За окном видны новостройки, аккуратной стенкой окаймляющие частный сектор. На подоконнике роскошный дымчато-серый кот. Он демонстративно выгибает спину, требуя ласки, и то и дело пытается прошмыгнуть на стол. Почувствовав протест хозяйки, Васька на время успокаивается и меланхолично разглядывает мир за окном с высоты седьмого этажа. «Вы уж извините его, он пришелец из подвала, — поясняет Ольга Павловна. — Никак не научится хорошим манерам. Но всё, что хочет, скажет. Хорошо владеет двумя языками: телесным и языком звуков».

Ольга Павловна родилась в Томской области на реке Чулым в 1948 г. Места эти были тогда ссыльные. В ссылке и родилась, став внучкой и дочерью лишенцев. Так тогда их называли, потому что ссыльные лишались избирательных и других прав. Вскоре родители вернулись в свои родные минусинские края. Школу закончила в Хакасии, а университет — в Свердловске, которому в перестройку вернули историческое название Екатеринбург. Получила диплом филолога, преподавателя русского языка и литературы.

За плечами Ольги Павловны работа в четырёх вузах, включая такой далёкий и экзотический, как École normale supérieur de Bamako (в 1975-1977 гг.). В переводе — Высшая нормальная школа в Бамако, столице Республики Мали, одной из самых бедных стран Западной Африки. Образование и медицину в Мали принесли французы, поэтому и название вуза такое же, как у парижского.

Вопрос о том, как она попала в Африку, вызвал у Ольги Павловны поток воспоминаний.

Мали

— Как я попала в Африку, помню хорошо, — начинает свой рассказ Ольга Павловна. — Наш Уральский университет получил из министерства то ли предложение, то ли требование направить для работы во Францию одного преподавателя русского языка. Меня вызвал декан и спросил, согласна ли я поехать. Конечно же, я согласилась. Но когда оказалась в министерстве, там сказали, что дорога во Францию лежит через Африку. В ответ я задала только один уточняющий вопрос: в какую Африку — чёрную, синюю или коричневую, имея в виду цвет кожи африканцев. Меня интуитивно устраивал только коричневый. Так я и оказалась в Мали. И самую красивую женщину — наяву, а не во сне и не на экране — я видела тоже в Мали, хотя побывала в 12 странах, в трёх работала. А какие красивые косички в Мали плетут девочкам! А ведь это не менее трёх часов на каждую девчонку! Так что везде красота требует жертв.

Бамако

Бамако

***

Более старательных, дисциплинированных и чутких студентов, чем африканские, я не знаю. Ко мне они пришли на занятия что-то понимающими по-русски, но не говорящими. Заговорили через два с половиной месяца. Конечно, занималась с ними не я одна, все занятия велись на русском языке. Как-то случилось студентам узнать, что в профтехцентре города, где работали наши специалисты, говорят по-русски. Да так, что им ничего непонятно. Озадачившись, они спросили меня: почему. Объяснила. Получив ответ, они до конца учебного года добровольно ходили туда вечерами, четыре раза в неделю: верили в то, что с русским языком у них есть будущее.

Не поэтому ли за два учебных года в группе лишь одна студентка пропустила у меня один день занятий. Тогда мне ребята сказали: «У неё маленькая девочка родилась». На следующий день студентка была уже на занятиях и больше ни разу не пропустила. Я даже не знаю, была ли она замужем. В Мали это совсем не важно, быть матерью важнее. Семьи большие, в некоторых по 50 детей. Четыре жены в доме — возможная, но далеко не реальная норма. Позволить себе это может не каждый мужчина: он должен обеспечивать каждую жену даже после развода, которые и там случаются. И уровень достатка мужчины определяется количеством драгоценностей, что носят на себе его жёны.

***

Моим африканским студентам было примерно 20-22 года. Они были очень внимательные. Когда первый учебный год закончился, мы уехали в июле домой на каникулы. А когда я вернулась, от моей группы остался только один студент, остальные уехали продолжать обучение в Москве, в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. А этот студент заболел. И я весь год занималась с ним.

Как-то спросила его: «Куда с территории института исчезли все киоски с водой? Ведь они были!». Он пояснил: «А это всё коммерсанты, им невыгодно здесь продавать воду». После перемены прихожу в аудиторию, на столе стоит поднос. На подносе — два фужера и две бутылки воды. Я изумилась. «Вы же спросили про воду, — объяснил он, — вот я и сходил к директору, сказал, что мой русский преподаватель хочет пить».

Был и другой случай. Пришедший к власти в республике очередной диктатор прижал студентов, отказав им в еженедельной встрече с активом, что до этого было нормой. Студенты забастовали. Тогда власть принимает решение: нам, преподавателям, находиться в пустых аудиториях по расписанию, чтобы студенты поняли свою ответственность. А это 12 часов в неделю, три дня по четыре часа. Сижу третий день, сидеть одной невыносимо тошно и безумно жарко. Когда ведёшь занятия, то на пекло (43 градуса в тени, 70 на солнце) не так сильно реагируешь. Сижу, как и другие наши преподаватели. И вдруг замечаю: на дереве за окном сидит мой студент. Когда занятия закончились, подхожу к нему. Он уже спустился, спрашиваю: «Симба! Зачем, почему?». В ответ: «Ну как… Сейчас в здании полиция, Вы их не знаете, а значит, доверять им не можете. Нас здесь много, я не один. Если кто-то только приблизится к Вам, мы тут же будем рядом». Так нас и охраняли две недели, до конца забастовки.

Не могу не вспомнить и о солидарности малийцев тех лет со студентами: даже дети ходили по улицам города в условленное время, держа в руках студенческие воззвания и обращения к власти. Размещались тогда такие обращения на самых разных, говоря современным русским языком, «коммуникативных площадках». Даже на крупах лошадей. Кстати, это очень-очень выразительно, куда как эффектнее, чем на автомобилях. Живое всегда выразительнее, чем железное.

***

Прожив в Бамако всего несколько дней, узнала от своей коллеги-москвички, с которой жили рядом, что в городе есть малийцы, которые учились в СССР. Они были в числе первых студентов Университета дружбы народов, в Москве прожили по семь лет: два года обучались русскому языку, пять лет — специальности. У некоторых были русские жёны, дети. Дети — очаровательные, другого слова сказать не могу.

Как эти бывшие московские студенты искали встречи с нами! Помогали, рассказывали о себе, подсказывали нам, что, где и как. Русский язык был языком их молодости. А нам такие встречи нашим посольством запрещались. Правда, первый год запреты были не очень уж железными. Мы с моей коллегой из Москвы бывали дома у них, они у нас, она сама закончила УДН, ей тоже было что вспомнить. Другая моя коллега из Киева встретила в Бамако своего студента, тоже с ним общалась. Но её за это выслали в 24 часа, не сказав правду: прислали подложное приглашение на конференцию в УДН. Она улетела, а нам объявили, что она не вернётся, а нас, её коллег, пригласили в посольство для объяснений. Допрашивали по одному, как преступников. Но всё обошлось.

***

Однажды мы группой собрались сходить в какой-нибудь африканский ресторан. Сообщили об этом шефу. Он ответил: «Ладно, идите». Через два дня приходит и говорит: «Но вы должны идти только в четыре часа». Хорошо, пойдём в четыре. Проходит ещё сколько-то дней. «Вы должны пойти только в два часа и только в этот ресторан». Проходит ещё время. «Вам надо пойти только в одиннадцать часов и только вот в это место». Мы уже запротестовали, заявили, что не пойдём никуда. Но потом рассказали об этом своим друзьям-малийцам, и они сумели как-то договориться. Приехали, а ресторан сделан как бы из маленьких хижин: тебя никто не видит, зато ты видишь всех, кто туда приходит. И там битком все эти посольские мальчики-с-пальчики, работники советского торгпредства.

***

Я нарушала режим, честно говорю. Мы ездили на работу на небольшом автобусе. Иногда он ломался, и тогда нужно было идти двадцать пять минут по саванне, когда семьдесят градусов температура. А там ещё по дороге может лежать дохлый баран или птица, и запах — сами понимаете. А мост через Нигер — длиннючий и под палящим солнцем!

Студенты знали о наших трудностях и иногда предлагали подвезти до института или обратно на мопеде. Один из них, Самба, рассказывал, как притормозил посередине этого моста и обратился к двум учительницам: «Садитесь, я вас перевезу». Самба говорит по-русски, женился на русской, у него прекрасные дети, всё время с нами общался. Но они отшатнулись и стали уверять: «Нет-нет, мы уже пришли!». Вот до чего запуганы были.

А я ездила, конечно. Шеф предупредил: на тебя жалуются. Я отвечала: «Но как же я скажу студенту «нет», когда он мне предлагает помощь от всего сердца?». И шеф сказал: «Ну, тогда говори, что я знаю, и я тебе разрешил». Я прожила так два года. Но как можно было иначе? Студенты же знают, что если я пойду пешком, то только потому, что боюсь. Не боялась.

***

Ещё хуже случай был. Моя коллега, с которой мы жили вместе, однажды встретила свою сокурсницу из УДН, гаитянку. На родине у неё случился переворот, вернуться туда после окончания университета не получилось, и с мужем и детьми она мыкалась по свету, пока не оказалась в Мали. Весь год ходили к нам в гости. На второй год я осталась одна и продолжила с ними общаться. Эти встречи скрашивали будни и им, и мне. Но тут шеф говорит: «На тебя поступила жалоба. Ты встречаешься с иностранцами. Нельзя». Попросила его как-то уладить дело, а он хороший был человек. Попытался, не удалось: «Не разрешили, нельзя встречаться». Я гляжу на него такими глазами: что хотите со мной делайте, но не могу я им такого сказать. В итоге решили, что я буду звонить каждый раз, когда они захотят прийти.

А стучали на нас учительницы, которые жили этажом ниже. Они потом нам сказали, когда мы уезжали: мы-то ещё приедем, а вы — нет. Это система такая. Но всё равно есть бог, есть правда. Я же потом всё равно во Францию уехала.

***

Но Африка запомнилась, конечно, больше и ярче. В основном вечерняя: вдоль освещённых улиц под фонарями сидели школьники и студенты; в хижинах электричества нет, а темнеет там рано, около шести часов вечера. И так круглый год (экватор близко), а заниматься надо…

Ещё на улицах можно было встретить змей, переползающих дорогу. Одна моя коллега, что работала в сельскохозяйственном институте, целый год прожила рядом со змеёй. Та облюбовала себе местечко на веранде. Местные жители коллегу предупредили: змею лучше не трогать. Не подходила близко к змее и я, когда бывала у подруги в гостях.

Франция

Ольга Павловна говорит, что после Африки во Францию ехать уже не хотелось. Она вышла замуж, защитила кандидатскую диссертацию. Однако десять лет спустя всё-таки решилась — и на два года оказалась в Бургундском университете в Дижоне. Там выучила французский язык, и знание это пригождалось ей не единожды и самым необычным образом. Однажды позвонил Жак САЛОВ, представился на французском как сын депутата царской Государственной Думы. Человек солидного возраста, родословную свою во Франции восстановил до XV века. И говорит, что раздобыл книжку на русском языке, про Пензу, откуда его корни, и попросил эту книжку перевести на французский.

— А знали бы вы, что я там переводила! География Пензы! Почвы, реки, воды, растительность. Я некоторых терминов не знала даже, приходилось подолгу их искать. Но надо было видеть, какой он восторг переживал, когда я ему читала это. И тогда я поняла, что такое зов родины.

***

В Париже я не работала, но бывала много раз, наезжая из Дижона, что в трёхстах километрах от столицы. Там работала в Бургундском университете в 1987-1989 гг. Сейчас, если Интернет не врёт, это академия. Город известен не только своей горчицей, но и винами. Поначалу сильно удивляла тематика и проблематика всех учёных советов этого университета — всё о винах, ничего другого не выносилось на обсуждение.

***

Студенты там были, конечно, не такие, как воодушевлённые африканцы — уже приблизительно в таком же состоянии, как наши. Они не знали, что будет дальше. Такая же неуверенность — зачем они учатся, где они будут работать? Но интересные! У одной дедушка был дирижёром ленинградского театра оперы и балета. Другая жила на ферме с павлинами. Пригласила меня в гости. Там я узнала, как французские крестьяне пьют домашнюю водку: ставят на стол пиалочку, наливают туда алкоголь, берут кусочек сахара, обмакивают и съедают.

В Ницце

В Ницце

Общалась много с французами, с русскими, оказавшимися во Франции после войны. С женщиной из Афганистана (как раз в это время выводили советские войска из этой страны), со шведкой, немкой… Никаких препятствий ни с какой стороны уже не было. Сложными мне показались американские студенты: кажется, что их много даже тогда, когда их только двое.

Круг общения у меня очень обогатился: поняла, что мир, в общем-то, един. И что студенты — лучшая часть любой нации, всего человечества.

***

А русских людей за границей иногда видеть тяжело, потому что многие думают о том, кто, что и почём купил на распродажах. Для меня во Франции и в Африке было естественно смотреть страну, общаться — ведь я это нигде больше не получу. Никогда не забуду, как в Африке я пришла к портнихе. А у меня с собой пакет — вот такая же авоська, как нынешняя, и там молоко, кусочек сыра, сметана. Она посмотрела — жена советского военного — и говорит: «Вам, наверное, в Союз неохота». Я спрашиваю: как так? «Так вы же купили молоко, и сыр, и сметану. А мы едим только консервы, которые из Советского Союза привезли — тушенку, крупы. Ничего не покупаем». Они копили деньги, чтобы, вернувшись в Союз, купить машину. Тогда купить машину было сложно. Я машины никогда не любила, а после этого случая ещё больше возненавидела. Людей жалко было.

***

По Франции путешествовала много. Дижон — это Бургундия, но лучшая часть Франции — это Прованс. Какие там запахи, какие там горы! И Ницца близко. Мужа я долго пыталась туда вызвать, но ему никак не разрешали. Потом через знакомого француза удалось сделать приглашение. Но вы не представляете, как бывает в нашей жизни: визу ему оформили на день моего отъезда из Франции. Я в панике. Вместе с шефом пошли в местную жандармерию просить о продлении моей визы. Женщина меня там спрашивает: «Вам на сколько продлить?». Я так скромно: на десять дней. А она: «А вам что, Франция не нравится? Давайте я вам на месяц напишу?». Так и написала.

Но вы ещё не знаете всей этой системы! Муж приезжает, на третий день я звоню в посольство и прошу его зарегистрировать. Меня спрашивают: а вы кто? Я говорю: жена. «Вы должны сегодня покинуть страну. Или он пусть уезжает. Вы не можете быть во Франции вместе». Я поняла, что спорить бесполезно, попыталась представить, с кем разговариваю. Наверняка с какой-нибудь секретаршей, которая думает о том, что её подруга купила кофточку за десять франков, а она вчера — за двадцать. Значит, положив трубку, она будет думать только о том, как поменять кофточку. И мы прожили там месяц, объехали всю Францию, и никто нас не побеспокоил.

***

Поезд «Москва-Париж» на обратном пути останавливается на границе в Бресте. Был курьёзный случай, когда ошибка меня спасла. Мы обратно с мужем везли компьютер, тогда компьютеров ещё нигде не было. Спали, открывается дверь, появляется такая, простите за выражение, баба и грубым голосом говорит: «КомпьютерОв не везёте?». Я говорю: нет, думая, что он же у нас на самом деле только один. Дверь закрывается, мы спим дальше. А утром узнаём, что мужчина из соседнего купе тоже вёз компьютер и в этом признался. Его сняли с поезда, трое суток просидел на станции — в это время купить билеты было очень сложно.

У меня была возможность уехать, я могла остаться за границей. Но — не стала. Не из тех я людей, которые адаптируются. У меня здесь корни. С тех пор приезжала во Францию, но в тех местах, где прежде жила, не бывала: боялась разочароваться.

Россия

Я умею радоваться тому, что есть. Иногда сложно что-то получается. Посмотришь — о, месяц-то какой сегодня яркий! Несколько минуток таких впечатлений достаточно для того, чтобы в душе что-то восстановилось.

***

Сейчас слово «умный» к чему только не приклеивают, в особенности — к технологиям. Я не очень люблю все эти нынешние гаджеты. Потому что одно дело, когда ты вживую общаешься, а другое — когда опосредованно. И мне очень жаль, что человек сегодня оказывается в такой ситуации — обременённый средствами и ресурсами, которые отдаляют его от других людей. Нам самим становится всё труднее быть естественными. Я понимаю, вы хотите возразить, что техника сближает, но это не то сближение, когда мы глядим друг другу глаза в глаза. А когда всё опосредованно — оно иное. И мы теряем, и эти потери, на мой взгляд, не адекватны нашим приобретениям. Доступность всего и везде нас самих ослабляет.

***

Всё время удивляюсь тому, как много студентов увлечены английским. Они понимают значимость этого языка. А опасения, что русский язык со временем может исчезнуть, у них нет. Недавно принимала экзамен и поразилась, читая их листочки, как они пишут от руки. Это просто даже не представить! И с этим ничего не поделаешь. Культура оформления текста и речи очень ослабла.

***

Мой родной Уральский государственный университет до перестройки носил имя А.М. ГОРЬКОГО, а сейчас — Б.Н. ЕЛЬЦИНА. И этот факт, если задуматься, говорит о многом. Власть образования, власть русского языка и власть в образовании — это далеко не одно и то же. Власть русского языка сегодня в мире, к сожалению, слабеет на глазах. Однако, оглядываясь назад, время от времени ловлю себя на мысли, что ведь ни разу не пожалела о том, что на третьем курсе выбрала кафедру русского языка. Вся наша жизнь пронизана русским языком. Он всё знает, хранит и всё замечает, чувствует, на всё реагирует. Его беречь нужно! Он красивый, богатый, чуткий.

Во французском Дижонском университете мне иногда приходилось заниматься со студентами в библиотеке (аудиторий не хватает не только у нас). И после таких занятий ко мне каждый раз подходили читатели, чтобы сказать: «Какой красивый у вас язык». И знакомые французы не раз мне это же говорили. А они свой язык очень любят, заботятся о нём и искренне радуются, когда с ними говоришь по-французски, несмотря на ошибки. В этом отношении русскому языку не повезло: мало мы о нём заботимся. И это проблема — английский вот уже называют планетарным. Выдержит ли наш язык наступление английского по всем фронтам? А ведь без него не бывать ни нашей стране, ни государству, ни нашей власти, ни нашим студентам.

***

За свои 44 года занятий со студентами я поняла, что самые интересные — это журналисты. Объяснение этому довольно простое: у филологов
изучение и познание русского языка — это цель. А у журналистов — это средство (поэтому особенно жаль, что они не ценят русский язык, как должны).

У меня лежит книга «Язык есть Бог» ЯНГФЕЛЬДТА. Я бы очень хотела, чтобы наши студенты и все мы думали, как Янгфельдт и как Иосиф БРОДСКИЙ, что язык — это бог. Тем более что в лингвистике рассматривается и теория божественного происхождения языка.

Евгений МЕЛЬНИКОВ