Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
декабрь / 2016 г.

Локомотив над пропастью,
или Разговоры про искусство на краю

На недавней Музейной ночи, ставшей уже 29-й по счёту и посвящённой «Разговорам за полночь», состоялся разговор-перформанс арт-директора Музейного центра Сергея КОВАЛЕВСКОГО с куратором Виктором МИЗИАНО и художником Виктором САЧИВКО. Разговоры здесь стали и процессом, и целью. Сидя «на обрыве» в атриум из Красных залов музея, посвящённых революции, и глядя с высоты в глаза людей, выдающиеся люди искусства пытались заглянуть в будущее и обратиться к сообществу с тем, что чувствуют и о чём думают прямо сейчас.

Справка

Виктор Сачивко — красноярский художник, автор многих персональных выставок, участник международных проектов. Член Творческого союза художников России, Международной федерации IFA «Юнеско». Произведения находятся в частных коллекциях России, Голландии, Франции, Германии, США и Австралии. В этом году победил в номинации «Искусство» премии «ТОП 30. Самые знаменитые люди Красноярска» журнала «Собака».

Виктор Мизиано — куратор, видный теоретик современного искусства, главный куратор российского павильона на Венецианской биеннале 1995 и 2003 годов, в 2005 году — главный куратор первого павильона Центральной Азии, основатель и главный редактор международного издания о теории и практике кураторства «Manifesta Journal: автор книг. Лауреат премии «Инновация» в номинации «Кураторский проект» в 2006 г. за выставку «Искусство Центральной Азии. Актуальный Архив (Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан)»; в 2011-м в той же номинации за выставку «Невозможное сообщество»; в 2016-м за выставку «Избирательное сродство».

Оказалось, что они испытывают сновидения, размышляют о состоянии непокоя и вспоминают — художников, ощущения, книги. В действительности же — позволяют быть свидетелями, спутниками всем остальным, чтобы пронаблюдать за свободным течением мысли и беседы, противопоставленными классическим интервью. Интервью предполагает цель и устойчивую структуру, но порой не может ни подсказать ответы, ни разъяснить мысль, ни раскрыть тему, запутавшись в собственной механике. Случившийся перформанс обнажил беседу как самостоятельный жанр и стал продолжением музейного контекста.

Важно отметить, что разговор прошёл на фоне видеоинсталляции «куратора № 1» Ханса-Ульриха Обриста (одного из самых важных людей в современном искусстве), представляющей серию его «интервью» с художниками в формате нон-стоп (для музея сделали и перевели 29 выдержек), ставшей своеобразным оммажем проекту и подтверждающей то, что искусство свободно существует в форме коммуникации. Теперь не опосредованно (картина что-то говорит), а прямо: один человек говорит другому.

Зрители, оказавшиеся рядом, могли «подслушивать», стоя внизу. Результат такого перформанса — текст со встраивающимися друг в друга персонажами, выведенными на поверхность событиями, смыслом и бессмысленностью. Он слушался (а теперь читается) как увлекательный роман, к которому больше нечего добавить.

Спать или не спать

Сергей Ковалевский: Мы начинаем один из важнейших «разговоров за полночь». Смысл этого разговора — посмотреть сверху на вас, попробовать увидеть что-то далеко, а то и глубоко. Мы договорились поддержать эстафету разговоров о главном с людьми, которые формируют сегодняшнюю повестку.

Есть ещё любопытная коллизия со сном, имеющая отношение к Хансу-Ульриху Обристу — он пытался во что бы то ни стало сократить время сна. Он стал осваивать метод, изобретённый Леонардо да ВИНЧИ: спать 15 минут каждые 3 часа. В такой системе можно жить, и, похоже, он в ней действительно живёт до сих пор, но впасть в неё очень сложно. Будильники не помогали, и пришлось купить казарменную сирену «вуууууууу» (издаёт звук сирены — прим.). В какой-то момент он уехал из Парижа, но забыл выключить сирену, и она стала будить весь квартал каждые три часа. Кончилось тем, что владелец дома взломал дверь и вошёл. Ко всему прочему, он увидел, что квартира завалена каталогами, материалами, слайдами работ художников, от входа шла тропинка на кухню, в туалет и к постели. После этого Ханса-Ульриха с архивом и сиреной выгнали из этого дома.

Этот курьёз я вспомнил в связи с тем, что желание сократить время сна и выиграть время бодрствования очень симптоматично. Мы живём в эпоху, когда современное человечество, постиндустриальная современность больших городов, оторванных от естественных циклов, одержимы отказом от сна. Москва хвалится тем, что это город, который функционирует и днём, и ночью. Это эпоха, которая хочет подчинить производственной логике всё, даже базовые, естественные для человека вещи, даже потребности во сне.

С.К.
Кстати, мы сидим в «окне революции», и за нашей спиной экспозиция бывшего музея Ленина, которая посвящена как раз самым радикальным изменениям столетней давности. Как мы помним, большевики не знали преград в своих проектах и мечтах — у них один из проектов, который Константин МЕЛЬНИКОВ даже пытался реализовать, это «Фабрика сна». Они переводили на технологические и индустриальные рельсы даже сокровенную функцию человека. В каком-то смысле это тоже знак современности.

В.М.
Речь идёт уже не о революции социальной и не о революции политической. Современность выхватывает из революционного наследия идею революции антропологической.

С.К. И тут нужно сказать, что Виктор Мизиано не просто гость этого события, но и партнёр будущего проекта. 2017 год — год столетия русской революции. А мы находимся в 13-м филиале музея Ленина, фрагмент которого — у нас за спиной. И мы говорим, чувствуя давление, дыхание этой экспозиции. Следующий год — вызов для этого здания, который будет праздновать свое 30-летие, и это год Красноярской биеннале, важное событие для музея, города и края.

И ещё мы говорим, что Красноярская биеннале — старейшая в России. Первая произошла в 1995 году, и только через 10 лет проснулись в Москве, в городе, в котором никто не спит.

Виктор Мизиано озадачен нами основным проектом следующей Красноярской биеннале. Что уже сейчас видно из этого «окна возможностей», какой момент в этом сюжете был бы тебе интересен?

В.М.
Сюжетов может быть очень, очень, очень много. В последнее время мы, с одной стороны, всё время слышим, что эпоха как бы возвращается, её пытаются вернуть. Причём мы понимаем, насколько то, что реанимируют, не похоже на то, что было, оно связано с другими смыслами. Но, с другой стороны, мы понимаем, что сам факт возвращения чего бы там ни было есть красноречивое подтверждение, что это ушло и кануло в прошлое.

Эта сложная диалектика выпала на долю нашего поколения, которое родилось тогда и проживает день сегодняшний. Это важный опыт, который хотелось бы зафиксировать, выразить, как-то определить, предъявить, осмыслить и обсудить. Как с теми, кто прожил с нами эти годы или даже дольше нас, как и с теми, кто в этом прошлом никогда не жил. Это один из возможных подходов.

С.К. Мы находимся в музее, который был построен как виртуальный мощный комбинат, машина производства смыслов. Филиал был 13-м по счёту, поэтому даже в большом Советском Союзе уже не хватало экспонатов, связанных с героем. Тут не было подлинников. У тебя есть какие-то мысли о продолжении тренда вот этой виртуальности, которой здесь всё пропитано: стены, экспозиции? В каком-то смысле современное искусство, которое легко здесь поселилось, свидетельство этим культурным моделям и парадигмам.

В.М.
Ты знаешь, когда ты начал разворачивать этот вопрос, я вспомнил Андре МАЛЬРО — это замечательный французский писатель, большой знаток искусства. Он при Де ГОЛЛЕ в послевоенной Франции стал министром культуры и совершил невероятно яркие, кураторские инновации. У него была идея фикс, «Воображаемый музей», про то, что подлинники будут заменены копиями. Разумеется, компьютер тогда ещё не существовал, он опирался в первую очередь на фотографии. Среди его министерских решений было создание виртуальных музеев по всей Франции, где действительно разные шедевры прошлого выставлялись в виде фотографических цветных репродукций. При этом он был коллекционером и знатоком подлинности, в частности, отсидел в тюрьме, поскольку вывозил из Индокитая подлинники незаконным образом. Это очень интересная диалектика в личности этого человека.

Я вспомнил биографию Мальро потому, что этот музей в очень большой степени, неосознанно, но апеллировал к его идеям. Здесь не было ни одного подлинника, но музей доносил до посетителя некие идеи (не хочется говорить «идеологию», это неправильное в данном случае слово). Некие смыслы. Через тени, визуально правдоподобные аналоги неких свидетельств, которые работали на риторику этих идей.

Мы сидим и смотрим вниз и видим молодых посетителей музея. В самом начале нашего разговора ты спросил меня, какие у меня впечатления от Красноярска и музея. Первое моё впечатление, и на настоящий момент самое определённое, то, что это очень хорошая архитектура, необычайно выразительная. Может быть, потому, что музей создавался с осознанием, что здесь нет ни одного подлинника, ставка была на то, что единственным подлинным произведением был бы сам музей.

С.К.
Пространство и архитектура.

В.М. Известно, что армяно-григорианская церковь — иконоборческая, она не признаёт изображения. Может, поэтому армянские храмы столь безупречно красивые как архитектурные произведения.

С.К. И мы заканчиваем тем, что автор этого музея Арэг Саркисович ДЕМИРХАНОВ имеет армянские корни.

«Могу в вас бросить микрофон»

С.К. Я вручаю микрофон второму гостю. Рядом со мной Виктор Сачивко, постоянные посетители видели очень много работ этого художника, который — не побоюсь этого слова — один из самых редких по разнообразию живописных, графических, скульптурных, инсталляционных, видеоипостасей в России. Перед нами — мыслящий художник, он мыслит в самой плоти и материале искусства.

Наше музейное пространство необычно, мы вас (посетителей — прим.) вообще не видим, поскольку нас слепит прожектор, чтобы вы нас видели. Хотелось бы уже с художником поговорить — что он видит в этом окне? Хотя на самом деле мы ничего не видим, но художник отличается от всех людей тем, что у него есть какой-то третий, четвёртый, пятый глаз.

Виктор Сачивко:
Я вижу горящий свет, очень яркий. Чувствую себя локомотивом — это очень опасно, сидя на краю пропасти.

С.К.
Перейдём к другой работе — «Красный угол», это такое интенсивное красное цветовое пятно, с одной стороны абстрактное, с другой стороны представляет портреты Владимира Ильича Ленина в самых разных ситуациях. Хотелось бы расспросить художника, который предваряет или завершает эту экспозицию, что им двигало.

В.С.
Для меня до сих пор важна вся эта тема. Дело в том, что я по возрасту отношусь к тому поколению, которое воспитывали в известных традициях, конспектировал труды Ленина. Помню, как с большим удовольствием конспектировал его труд «Империализм как особая стадия капитализма», где он в пух и прах разносил современных ему эмпириокритиков. Все, кого он критиковал, производили на меня хорошее впечатление. Я пытался это как-то понять, но без расшифровки образа Владимира Ильича это не получалось. Меня не устраивал его образ — его можно было встретить везде, но это был образ скованный, сдержанный.

Меня интересовал вопрос, почему никто не мог от души нарисовать, вылепить, снять кино? Тогда были первые подвижки в сторону расшифровки этого загадочного обитателя своего собственного имени мавзолея.

Но это было неполно, вопрос висел в воздухе, и я решил все накопленные негативные ощущения, позитивные, догадки выложить в композицию.

Мозг вождя, как известно, почил в состоянии, в котором одно полушарие было совершенно мёртвым. Это мне подсказало идею неравномерной экспозиции: одна часть и вторая находились бы в резком диссонансе, антагонизме.

Нужно было делать не оценочную работу, а просто пройтись по биографии большого, умного, великого деятеля, в меру своих возможностей посмотреть на то, что обычно бывает с семейным архивом. Обычные, заурядные фотографии человека в разные периоды жизни. Поскольку он жил в период, когда кино- и фотодокументации было ещё не слишком много, материал был вполне охватываемый. В итоге получилось 64 картинки, нарисованные на красных панелях.

С.К.
Может быть, скажешь несколько слов о своей мегаинсталляции на Красноярской книжной ярмарке. Что там решалась за задача в этом странном облаке изображений, в котором, честно говоря, я ни одного слова не нашёл, а называется всё это алфавитом.

В.С. Он называется «Проект в алфавите». Инсталляция лежит в блоке всех моих больших выставок, пространственных сред, которые я устраивал. Проект на КРЯКК лежит в области ненаписанных романов. Там есть 8 историй, в отношении которых можно рассказывать, а если добавить фантазию, то и написать. Больше это связано со сновидением, фантазийным пребыванием человека в тексте, который не помнит начало книжки, не знает, чем она кончится, но увлечён самой фабулой, самим текстом, пребывает в азарте чтения.

С.К.
Кстати, о книжке. Ты являешься тем человеком, который в эпоху моей совершенно не бурной молодости дал почитать книжку СЭЛИНДЖЕРА «Над пропастью во ржи», о которой я ничего не знал. А ты уже знал и дал мне, я тебе был очень благодарен, поскольку на меня эта книжка произвела какое-то важное, существенное эмоциональное впечатление.

Как выяснилось потом, не только на меня, целое поколение во второй половине ХХ века бредило этой книгой, надеюсь, бредят и сейчас. Но если честно, я совершенно забыл, про что эта книга, расскажи мне сейчас в двух словах — что там за пропасть, что там за рожь?

В.С.
Я помню её и обложку помню — там картина УАЙЕТА, мальчик на крылечке где-то на Среднем Западе. Но лучше я расскажу о другом — у Сэлинджера есть другая вещь, «Выше стропила, плотники», более взрослая. Там та же самая сюжетико-тематика: одиночество молодого человека, его рассогласованность с буржуазным миром, родителями, лирический протест против этого, монолог, посвящённый массе пустяков и докучливых раздражителей, за которыми открывается неумолимый рок, облекающий современного человека на обыденность, обыкновенность и пошлость. Шапки, которые он надевает, отношение с любовью к маленьким детям, которые нестандартно себя ведут, — там рассыпаны жемчуга.

…Этот проект «Музейная ночь» — гораздо более человечный, чем известные сюжеты с жёсткой схемой организации, чётким официозом и предписаниями. Глядя сверху, если немного прищуриться, можно увидеть каждого. Кто думает про меня плохое — я могу его увидеть и бросить в него микрофон. Или спрыгнуть.

С.К. Это преимущество вида сверху — это взгляд художника.

Олеся ПОЗДНЯКОВА