Вселенная Даши Намдакова

О ремесле и итальянцах

Я ездил в Италию как на вахту лет пять. Был вынужден это делать, потому что мои работы начали попадать в серьёзные музеи, и мне стали делать замечания коллекционеры: Даши, ты такой художник, но твоя бронза… Качество изготовления отставало. Я был вынужден искать хорошее производство и нашёл его в Италии. Маленький городок Пьетрасанта недалеко от Пизы. И если я в России отдавал свои формы в литейную мастерскую и каждый раз получал мини-стресс, и даже не мини, от полученного продукта, то с тех пор, когда отдал первую форму итальянцам, я сохранил столько здоровья! Они делают мою вещь ещё лучше.

У них есть культ мастера, культ ремесла. Все операции разделены на разные процессы. Скажем, есть мастер, который специализируется на плавке бронзы. Другие на обработке металла. Кто-то сварщик, кто-то делает патину. И всё с таким удовольствием! Очень гордятся: этим занимался ещё мой дед! Обрабатывают, песни поют. И никуда не спешат.

Это уважение к ремеслу — то, что мы, к сожалению, потеряли. Такая обида. Мне кажется, мы немножко больны, молодёжь наша... Не всем же быть банкирами, миллионерами. Кто-то должен и ремесло делать.

Меня пригласила Флорентийская академия художеств — самая старая, первым президентом её был Микеланджело. Они меня пригласили сделать выставку в стенах Академии. Для меня это была великая честь. Долго готовился, открыл выставку, на открытии состоялась месса, это было сюрпризом. Меня приняли в академики. И на этом закончилась моя эпопея итальянская, хотя мастерская там сохранилась.

О переезде в Лондон

Меня пригласили англичане. Дали уникальную визу, которая называется exceptional talent — исключительный талант. Они приняли закон, как делают американцы, которые собирают со всего мира талантливых людей во всех сферах. И такой же закон приняли англичане, и я был одним из первых, кого они по этому закону завезли в страну.

Меня познакомили с королевской семьёй, я ужинал в Букингемском дворце, общался с принцами. Мне сделали выставку, поставили моего Чингисхана в центре Лондона. Удивительная была история, когда парламент Великобритании разбирал вопрос, что же хорошего им сделал Чингисхан, чтобы ставить ему памятник, и недоумевали. Но это было моей авантюрой, я до последнего думал: когда же меня остановят, в какой момент это произойдёт? Но тогда были благоприятные времена.

О возрасте

Англичане, которые занимаются искусством в Великобритании, нежно ко мне относятся, у меня там мастерская, семья, дети. У меня трое детей, двое внуков, по той визе мы въехали в страну, живём, учимся и в школе, и в университете, старший сын работает.

Мы даже построились. Но как-то я заскучал. И этой весной говорю: Таня (жену мою Таней зовут), что мы с тобой тут делаем? Может быть, возраст пришёл — уже не пацан. А «не пацан» пришло года три назад, когда я делал выставку в Красноярске и встречался со студентами Художественного института. Я всегда себя считал молодым человеком, а тут смотрю: слушают, как гуру, и такая тишина в зале, аж муху слышно, буквально. И вдруг я понимаю, что эта молодёжь моложе моих старших детей. И я в одну секунду изменился. Понял, что я — человек уже взрослый и имею какую-то ответственность. Когда ты — уже поколение отцов, есть ответственность, и это резко в голову пришло.

О корнях

Мне показывали фотографии основателей СФУ, один из них — очень уважаемый человек, для меня является куратором по жизни. Вы все его хорошо знаете, это Сергей Кужугетович Шойгу. И он мне говорит: Даши, давай, заканчивай путешествия, возвращайся. Надо жить на родине, надо быть полезным родине. И я в задумчивости. Это совершенно не имеет отношения к политике, это произошло раньше нынешнего ухудшения отношений. И если возвращаться, я бы даже хотел вернуться в свою деревню, завести табуны… Я понимаю, что это нереально: есть дети, внуки, масса обязательств. Но в идеале я бы жил у себя в деревне, чтобы она выжила, существовала. Деревня везде сейчас умирает, и трудно на это повлиять. К сожалению. У меня ощущение, что горят корни.

Кстати, раньше я ездил отдыхать куда-нибудь в Гренландию или Непал, сейчас из Лондона езжу в Россию.

О 23 коленах своего рода

Насколько корректно говорить про свою семью, но мне кажется, это реально уникальное явление. Явлению этому 23 поколения. У нас сохранилось родовое дерево, которое переписывалось многими поколениями. 23 поколения предков по отцовской линии, чьи имена мы знаем.

Не знаю никого, кто бы помнил 23 колена своих предков. И не понимаю, как это произошло. Мои родители работали в колхозе, у отца 1 класс образования, у мамы 4 класса. Кто они были, кем, если сохранили 23 колена своих предков? Наверное, это не простые люди.

В моей жизни всё непросто. Я порой себя чувствую Гарри Поттером, столько интересного происходит со мной.

О влиянии отца

Когда я поступал в институт, у меня не было никакой школы. Школой был мой отец. Отец — очень творческий человек, по потенциалу он сильнее, чем мы, дети. У него какая-то сумасшедшая внутренняя сила и абсолютный вкус. Я помню, у нас в детстве везде валялись тюбики из-под масляной краски. Он находил где-то репродукции малых голландцев и писал копии. Потом он сломал ногу и научился ткать ковры. И мы, все 8 детей, участвовали в этом. Мы были безумно любопытны, и он нас всех вовлекал в этот процесс. Мы ткали ковры, писали маслом, делали чеканку. Школы у нас не было в деревне, мы на всю неделю уезжали в интернат; и я оттуда притаскивал консервные банки из-под сгущёнки. Мы с отцом отмывали их, вырезали металлический диск, и отец находил время, показывал, что такое чеканка. Все выходные с отцом этим занимались.

Мы писали буддийские танки (изображение, преимущественно религиозного характера, выполненное клеевыми красками или отпечатанное на ткани, — ред.). У меня очень верующие родители, и отцу заказывали для дацанов. Мы садились на этом полотне, мал мала меньше, и каждому отец давал кисточку и говорил, что это буин, по-бурятски — богоугодное дело. И во всех детях осталась эта важная мысль — богоугодное дело.

О призвании

Мне было интересно всё это. Я рисовал, чеканил, резал. Как и мои братья и сестры. Мы жили в такой атмосфере.

Потом моя сестра, которая поступила в московское училище, писала мне письма со своих лекций — что такое тень, что такое полутень, и для меня это было первыми уроками.

А как-то учитель литературы сказала: в воскресенье приезжай ко мне на мотоцикле. Из школьной библиотеки она вытащила десятитомник «Школа изобразительного искусства». Он был в одном комплекте, она мне в рюкзак засунула: никому не говори, это тебе нужно будет. Письма сестры и этот десятитомник были моими учебниками.

Ездил в Москву поступать, первый раз провалил диктант. Второй раз не прошёл по конкурсу, хотя я чувствовал, что самый сильный. Но школы не было. Я клал штрихи брутально, хаотично. Второй раз возвращаюсь поездом домой, и так стыдно-стыдно: что мне родители скажут, что у них сын глупый? Подъезжаю к Новосибирску и думаю: наверное, в этом большом городе что-нибудь есть для меня. Спрыгиваю. Нашёл архитектурный факультет, поступил туда. Среди огромного количества абитуриентов — набирали 5 групп — только два человека нарисовали рисунок на пятёрку: я и ещё один молодой человек. И каждый раз, когда мы приходили на следующие экзамены, нам говорили: а, это вы пятёрку получили! Четвёрки вам достаточно? Так оказался я среди первых в списке, кто поступил в институт.

На первом курсе не было скульптуры, преподаватель читал второкурсникам. Я находил кусочки дерева, резал их и ему показывал. И он говорит: знаешь, Даши, ты не архитектор, ты скульптор, тебе здесь делать нечего. А я сам чувствовал.

В общем, бросил институт и уехал. Поступил в Красноярский художественный институт.

Об учителе

Всегда считал, что не там учусь. Всегда казалось, что я должен учиться в Москве, в Питере. А сейчас понимаю, как мне повезло, что я поступил в Красноярске. Я был бы совсем иным художником. Всё равно бы был, но другим.

Лев Николаевич Головницкий — тот, кто стал моим учителем. Он меня любил. Я его любил. Я хотел бросить учиться, мне было тесно, не интересно, хотелось рвать и метать в творчестве. И уже успехи пошли, было видно на втором, третьем курсе, что уровень есть. И вот приезжаю на 4-й курс, думаю: брошу. Поговорю с Львом Николаевичем, он, конечно, обидится, но уеду. А надо было учиться 6 лет на академических специальностях. Встречаюсь с однокурсником. Он мне говорит: Лев Николаевич тебя зовёт, он в больнице. Он был астматик. Прихожу, он говорит: можешь мне не рассказывать, я чувствую всё, что в тебе происходит. Пока ты отдыхал на каникулах, я договорился: мы будем в этом году защищаться. Я: каким образом? 4-й, 5-й, 6-й курс ещё учиться. Он: я со всеми договорился. А он был первым, кто открывал наше отделение Академии художеств, бог и царь за Уралом. Имя гигантское. И он забрал меня из института. Дал мастерскую на Предмостной среди аспирантов. И каждый день ко мне ходил.

Приносил книги из личной библиотеки. И мы с ним просто окунались в эпоху. Я помню, мы там в Ассирии летали на колесницах, отстреливались от львов, успевали фараона защищать... Мы погружались в разные эпохи. И он персонально занимался только мной. Про аспирантов, которые приехали из Мухинки, из Суриковки, из Репинки, он говорил: они уже боги, считают себя богами. А ты как губка. И ещё говорил: пройдёт лет пять, и ты только тогда начнёшь понимать, о чём мы сейчас с тобой говорим.

И прошло много лет, я сидел в Британском музее напротив ассирийских рельефов и вспоминал Льва Николаевича с благодарностью.

Я не знаю ни одного из моих коллег из разных вузов страны, с кем бы так исключительно занимались. Педагог раз в неделю придёт, пожурит тебя… И если бы так — у меня всё могло быть по-другому.

О дипломной работе

Я вчера был в институте, и мне приятно — моя дипломная работа стоит в коридоре, где мастерские. Работа сделана из глины, называется «Гэсэр» — это наш бурятский героический эпос, ему тысяча лет. Вообще это сложно — такие большие произведения в скульптуре выразить, в одном образе, да и я был сырой-сырой тогда. Здесь хороши были бы книжные иллюстрации.

О жизни до известности

После окончания института я поехал в Улан-Удэ. Литейного производства нигде не было, и я начал с маленьких вещей. Пошёл в ювелирную мастерскую научиться ремеслу. Потому что на скульптуре нас учат лепить, рисовать, но никто не учит бронзу отливать. И я начал осваивать ремесло ювелира. Потом занял 3 тысячи долларов, поехал в Новосибирск, купил оборудование — центрифуга, паяльники, напильники... Для меня эти 3 тысячи долларов и уникальное швейцарское оборудование были как космический корабль. Я просто обалдевал от всего этого.

И прошло опять время, лет 12, я уже делал выставку в Нью-Йорке. Мне надо было купить кое-какие подставки под ювелирные вещи, и меня привезли в магазин, где продаётся ювелирное оборудование. Я надышаться не мог на свои напильники, а тут был так расстроен – суперсовременные технологии появились, компьютеры. И я понял, что ювелирка мне не интересна больше. Когда теряется интерес, ты теряешь что-то важное в жизни.

В общем, я научился этому ремеслу в Улан-Удэ, открыл свою мастерскую в Доме быта — 2 на 3 метра комнатка. Паял цепочки, ремонтировал за 15 рублей. Это были 90-е годы, я научился у одного армянина вязать цепи и на этом зарабатывал.

Потом начал ездить на завод «Теплоприбор», там был уникальный человек, начальник цеха, где отливали вентили из латуни для сантехнических нужд. И мы с ребятами, которые интересовались буддийским литьём, начали с ним экспериментировать. Практически весь свой семейный бюджет я отдавал на эти эксперименты. Но я понимал, что могу состояться скульптором, только поставив технологии. Первая вещь, которая была мной отлита, называлась «Звездочёт».

Таким образом, зарабатывая деньги и экспериментируя с литьём, я насобирал работы на свою первую выставку. В 1992 году закончил институт, в 2000-м сделал выставку — 8 лет ушло.

О первой выставке

Я открыл выставку в Иркутске, и это было как взрыв атомной бомбы. Удивительная штука: периферийный музей открыл двери куда угодно за секунду.

Мне стукнуло 33 года. Это случайно получилось: назначали открытие за полгода, а попали на мой день рождения. Огромный интерес был к выставке. Я думаю: просто здесь — мой регион. Но поехали в Москву — то же самое. Поехали в Германию. А потом понеслось с огромной скоростью, набирало обороты. Столько удивительного произошло, и именно благодаря искусству.

О куклах семьи Намдаковых

Так же, как деревню мне было жалко, мне было жалко семью. Потому что была идеальная атмосфера, и она куда-то делась: замуж вышли, женились, я уехал. И однажды я собрал своих братьев и сестёр: давайте подумаем, что бы мы могли вместе делать. Мы же ремесленники, всё умеем. Мы шили унты ещё в советские времена, зарабатывали на жизнь; мама их продавала.

И мы придумали историю. Это уже после фильма «Монгол», где я насмотрелся на изготовление костюмов, научился работать с профессионалами. Мы начали штурмовать эту идею, и продуктом стали куклы. Как только мы коллекцию сделали, и я выставил её в галерее Бронштейна в Иркутске, приехала делегация музейщиков из Пекина, забрали всё и возили по Китаю. Мы еле-еле вывезли коллекцию оттуда.

Построили мастерскую — второй этаж над домом родителей. Все мои братья и сёстры участвуют в этом проекте. Каждый день приходят к себе на работу — соответственно, к папе и маме, которые тоже вовлечены в процесс. И я спокойно могу ездить по миру. У нас, у бурятов, родители, отцовский дом — на младшем сыне. А я — младший сын, соответственно, должен жить с родителями. И теперь я создал условия, когда родители не одни, и я могу временно отлучиться.

Таким образом искусственно мы вернули то, что было в детстве, и все получаем огромное удовольствие. Сестра закончила училище театральное в Москве, она парики делает на кукол. Берут конский волос, волос яка, плетут косички. Брат — ювелир, делает ювелирные детали. Это всё старится, красится… Ткани рукодельные. Кожа, вышивка. Мама бисер собирает. Даже отец, хоть старенький, нанизывал бисер на нитку, все его хвалили, пока он не сообразил, что после него весь бисер перебирают.

О смене вкусов

Раньше приедешь в какой-нибудь Токио, в Музей современного искусства — залы пустые. Я думаю: для чего это? Когда в ту же Японию привезли из США коллекцию классического японского искусства, которая была в своё время вывезена, километры очереди выстраивались. Вот реально то, чем люди интересуются, думал я.

Но сейчас я совершенно изменился как художник. Благодаря Лондону. И сейчас мне нравится современное искусство. Это меня радует, потому что как художник я должен меняться. У меня в прошлом году произошёл прорыв в эту сторону, после того как я сделал в Улан-Удэ скульптуру «Хранитель Байкала»

О подарке Родине

Мне стукнуло 50 лет не так давно, и я хотел сделать подарок от себя Родине. И сделал «Хранителя Байкала». Эта вещь неслучайная, это однажды пришло, постучалось ко мне снизу.

Я хотел что-то, связанное с Байкалом, и начал искать сначала место. Облазил весь бурятский берег, ничего не нашёл. Я должен был что-то почувствовать. Поехал на иркутскую сторону, лазил по берегам, тоже ничего не произошло. Приехал на Ольхон, там всё так затоптано, столько туристов — не интересно.

И вот мыс Хобой, самая северная точка острова Ольхон, поднимаюсь на берег, а он метров двести над уровнем моря, и меня начинает колбасить, трясти изнутри. И я понимаю: ты нашёл.

При этом не было образа, я не знал, что это должно быть. Уже темнело, я уехал. На следующий день за завтраком беру салфетку, и этот образ на бумаге просто как на принтере проявился.

Я понял, что это место и этот образ — они пришли. И начал делать. Позвал ребят наших красноярских — исключительные ребята, выпускники нашего Художественного института, такие дружные, великолепные, частенько приезжали ко мне в Италию, в Улан-Удэ. Мы сделали эту вещь. Многим она будет непонятна, её будут критиковать. Потому что она не популярна, не попса, серьёзная.

О родовом дереве

Мои предки ходили на Утайшань, там есть очень сильные духовные места. В нашей деревне начался мор, и один из моих предков поехал за помощью. Ему сказали: возвращайся на родину, у вас будут два огромных кедра — ваше родовое место, оно будет вас беречь. Вернулись, нашли огромный кедр — вокруг больше ни одного — и это стало родовым местом. Но постепенно предки забыли про это место, и я, младший сын из рода, был за это наказан долгой болезнью. Шаманка исцелила меня. А потом мне приснился сон, что второй кедр, который мы должны были найти, я должен как художник родить. И появился «Хранитель Байкала».

Сейчас я не совсем понимаю, как его установить. Я его не могу установить в другом месте, потому что мне постучали именно на Хобое. А там народные волнения, люди не хотят, по понятным причинам, чтобы на святом месте была скульптура. И должен ли я прилагать усилия для того, чтобы это сделать, правильно ли это? Для меня как человека ответственного это огромный вопрос, основной на сегодня.

О проекте, который может не состояться

В Китае я работаю с компанией Джеймса Кэмерона, они в моих объектах готовы сделать и снять некие истории, когда люди попадают в разные эпохи из прошлого Китая. Я им абстрактно раскидал 8 лошадей в степи, как бы археологи нашли, подняли, ты подъезжаешь, там внутри отели, развлечения, гостиницы… Это гигантский проект. Начинали с малого, а потом говорят: разыграем большую историю, чтобы это вошло в ТОП-20 мира. В общем, уводили-уводили и увели в нереальность проекта. Хотя Китай — удивительная страна, могут и осуществить.

О «Царской охоте»

О скульптуре для Тывы меня попросил Сергей Кужугетович. Он говорит: съезди ко мне на родину, посмотри. Я прилетел, познакомился с Шолбан Валерьевичем (глава Тывы Ш.В. Кара-оол. — ред.), мне всё показали, рассказали. История у Тывы богатейшая — аржаны, Долина царей. Но и до этого я был знаком с коллекцией скифского золота, эту тему я хорошо знаю. Долина царей меня зацепила. Я стал думать: надо её вытягивать. Пара — он и она — их надо оживить. И я их отправил на царскую охоту. Причём он-то навоевался, ему охота не интересна, он сопровождает свою даму, и это не должно быть темой военной, это тема дружелюбная.

На таких монументальных работах много реальных артефактов. Но я для себя решил, что это не обязательно. Вселенная кочевников — гигантская, моя любимая тема, я напихал туда много чего, но в принципе попытался попасть стилистически, географически и по времени. Понятно, что это вымышленный мир, но он должен быть убедительным. Художник — он же фантазёр, он может соврать, но убедительно.

Я делал памятник предкам, которые населяли эту землю. Какая цивилизация! И никто её не знает. Восьмой век до нашей эры — а вы их костюмы видели? В это время в Европе были варвары, а у нас такая цивилизация. Кто они? Кем они были? Имеет ли к нам отношение, не имеет, но происходило на нашей земле.

О проекте для Красноярска

Мы разговаривали с Александром Викторовичем Уссом — что можно сделать для Красноярского края. Эта тема безумно мне интересна, это тема моя, и я готов в неё погрузиться. У меня всегда так — я погружаюсь. Не умею работать сразу в нескольких направлениях. Я прокладываю сначала рельсы, и туда запускается паровоз. Свернуть сложно. Вытянуть меня оттуда сложно. Конечно, это будет не «Царская охота». Я изменился как художник, сейчас чувствую себя на пике формы, и если буду что-то делать, то совсем другое. Кто мы, сибиряки, по большому счёту? Европа или Азия? Этот вопрос и всей России касается. Где ответы?

О новой коллекции

В прошлом году со мной произошло нечто небывалое. После «Хранителя Байкала» я уехал к себе в мастерскую, и меня попёрло. Впервые в жизни я осознанно сделал коллекцию из 20 работ в течение двух месяцев. Я просто приходил утром на работу, потом измочаленный домой, и обычно я сразу на боковую, а тут шёл к себе в кабинет, и у меня прямо выливалась ещё одна работа. Делал их с жадностью. И думал: как долго это будет продолжаться? Продолжалось два месяца, ни одного дня не терял, без воскресений. А потом — бах — само остановилось, и всё. Я был выжат. И думал: что это было? Видно, я сделал какое-то большое богоугодное дело, и ко мне прилетело в ответ. Тогда понял, что это связано с «Хранителем Байкала», за него мне дан подарок.

А новая выставка на финише в итальянской мастерской. Пока не знаю, как и где её показывать. Но это нечто новое. И это влияние Лондона.

О дипломатии

Все люди с постсоветского пространства для иностранцев — русские. И мы носим это с честью. Однажды мне даже наш посол в Великобритании Александр Яковенко сказал: я тебе благодарен от лица государства. Потому что я часто делаю проекты от имени России. И получается – я тоже посол.

О проекте Парка РГО с выброшенным на берег мамонтом

Я бы хотел, конечно, этот проект реализовать в Сибири. Его можно сажать хоть куда, но нужна большая вода. Проект уникальный, настолько имиджевый. Помните Музей Гуггенхейма в Бильбао? Кто бы знал этот город в Испании, если бы не музей — для своего времени он был прорывной в плане архитектуры.

Проект с мамонтом — тоже такой. Если его поставить, все будут знать, где это находится.

Валентина ЕФАНОВА