Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
сентябрь / 2019 г.

Енисей течёт на север
Автор рассказа Дарья ВЕРЯСОВА

Енисей — река непростая. Не река он вовсе, не это слово. Как может река быть такой громадной, холодной и сильной? Он — поток, напор, шквал. Он не согревается даже в самую жару, и купаться в его течении рискнёт не всякий. Денис рисковал. В серёдке Красноярска, на острове Татышев заходил в воду по колено, цепляясь за самые большие камни, ложился на живот и позволял воде окатывать тело. Сверху нещадно пекло солнце, лучи падали на кожу, выглянувшую из-под ледяной струи, и тогда он ещё сильнее прижимался к подводным камням, воображая себя хариусом на мелководье. Поток телепал тело, колени бились о дно, и весело было думать, что можно отпустить руки, свободно лечь на течение — доплыть до Северного Ледовитого океана и зазимовать там с белым медвежонком Умкой, который ищет друга, а ему попадаются одни тюлени.

— Я не тюлень, — сказал бы Денис. — Давай дружить, Умка!

— Ты не тюлень, — ответил бы он. — Ты большая рыба хариус.

И съел бы парня.

Поэтому рук от больших подводных камней Денис не отцеплял. Царапая колени, заваливаясь под напором воды набок, он кое-как выбирался на берег и долго отогревался на крупной прибрежной гальке. Когда спина накалялась, то замерзал живот, а отогревая подставленный небу живот, он чувствовал дрожь в холодеющей спине. Так он загорал целыми днями, ведь сибиряки не сдаются: если на календаре указано лето, то надо поддерживать этот миф, даже если вокруг лежат сугробы. Это было давно, как будто в другой жизни. Десять лет назад.

Десять лет спустя Денис сидел на стволе поваленного дерева и смотрел на воду. Голову как будто начинили железными опилками. Вчера он выпивал в центре Москвы, а сегодня оказался в городе юности над узкой полоской пляжа.

— Тупость какая…

Он закурил и огляделся. Здесь, на клочке земли, где песок смешался с галькой так же причудливо и нескромно, как Европа перепуталась с Азией, здесь ровным счётом ничего не изменилось. Справа, за редкими деревьями виднелся вантовый мост. В сухой прошлогодней траве шныряли суслики. Мрачная туча разбухала над правым берегом и стремилась закрыть собою небо. Денис затушил сигарету о ствол, отшвырнул бычок и громко схаркнул. Потом встал, подобрал бычок и отправился к мосту.

Он шёл и думал, что всё это странно, что десять лет назад здесь лежали те же булыжники, и этот огромный камень — отрада для рыбаков, упирающих в него свои удочки, тоже помнит его и, возможно, улыбается в своей каменной душе. Есть ли у камней душа? Если да, то она должна быть медлительной и неторопливой, и тогда как ей, этой каменной душе, почувствовать, кто бежит мимо? Всё равно что человеку узнать в лицо того самого суслика, который когда-то давно столбиком встал на дороге.

Денис остановился и рассмеялся. В те годы, когда он здесь бывал, его голова не раскалывалась с похмелья, а напоминала о себе ватной тяжестью мыслей и тягой к философии.

Наверное, не будь так пасмурно, Денис бы и теперь решился залезть в воду. Воздух был сырым, но всё равно хотелось пить. Да, вот ещё это — вода. Ну, какой же Енисей — вода? Вода течёт из-под крана и продаётся в магазине в бутылках, вода стоит в хранилище, надёжно запертая плотиной, вода неподвластна себе. Вода — это то, что люди смогли взять у Енисея. Это его кровь, которой он делится щедро, без скупости. Но сам он больше, громаднее этого короткого слова, он богатырь, дающий жизнь маленьким недолголетним людям. Мы думаем, что сковали богатыря плотинами, окольцевали его мостами, но кто мы такие перед ним, пережившим века? Лишь великодушие Енисея даёт нам ощутить блага цивилизации: свет, тепло, сытость. Это было и до плотин — по берегам росли деревья, из которых строились дома, в домах горели лучины, трещала дровами печь, пеклась рыба, в сенях вода застывала в бочке. И сам Енисей застывал, сначала схватываясь у берега изморозью, затем покрывая льдом крупную рябь на воде, отступая всё дальше к глубине, стягивая полыньи.

Денис хорошо представлял себе эту картину, хотя вживую её не застал. На его памяти зимний город тонул в молочной дымке, а в сильные морозы воздух становился плотным и несъедобным. Краснели щёки, а на бровях и ресницах повисала бахрома инея. Енисей чернел провалом в белоснежных льдистых берегах, после возведения плотины он не замерзал.

Енисей не замерзал, а Денис замерзал.

Было начало мая, с неба падал то дождь, то град, налетал холодный ветер. Денис шагал по набережной города, в котором не был десять лет. Набережная изменилась, её отреставрировали к недавней, уже прошедшей Универсиаде.

Возле музея кораблём высилось здание торгового центра. Денис помнил это нарядное здание уродливым бетонным долгостроем, вгрызшимся в берег, оскалившим железные сваи. Стройка преграждала путь вдоль реки, приходилось подниматься по откосу и идти вдоль дорожного полотна. Все называли это безобразием, но никто не знал, когда безобразие будет доведено до ума. Дольше его стояла разве что высотка на Стрелке, многоэтажная бетонная уродина с шишкой вертолётной площадки — лёгкая добыча для сталкеров. Поговаривали, что с последнего этажа однажды сиганул несчастный влюблённый. Другие утверждали, что влюблённый не был несчастным, но слишком перевесился за подоконник, выводя краской на внешней стене слова любви к некой Кате или Маше. Надписи белели на каждом этаже, было хорошо видно буквы, по ошибке повёрнутые в неправильную сторону, и угадать, чей именно создатель полетел вниз головой к подножию высотки, было невозможно. Впрочем, подобные легенды существуют в каждом городе.

Денис однажды подумывал оставить такую наскальную надпись для Юльки, но не срослось. Сейчас бы эта надпись билась под зеркальным коконом, в который одели здание, она бы существовала столь же равноправно, как существует в его памяти пешеходный мостик между концертным залом и музеем. Да, мостик над ущельем, по дну которого мчались автомобили, был самым удобным переходом между арт-объектами. Он был логическим продолжением исторической площади, плавно приводя путника оттуда к реке. А если ты хотел пива, мог дойти через светофоры до остановки на Маркса, до бесконечного строя ларьков, среди которых можно было встретить не только продуктовые магазинчики, но и единственный на всю набережную общественный туалет.

Откуда тогда шёл Денис? Откуда-то шёл. С концерта или после встречи с друзьями, разве вспомнишь? После волейбола на Татышеве? Был поздний вечер, а может быть, даже ночь, и жара, раскалившая город за день, медленно испарялась из асфальта, бетона и кирпича.

Денис переходил мост.

На мосту лежали две девушки. Они просто лежали на спине с открытыми глазами, не подавая признаков жизни.

— Эй… — негромко позвал Денис. — У вас всё хорошо?

Те подняли головы и захихикали:

— Всё хорошо!

Девушки были симпатичные. Он подошёл и лёг рядом, своей головой между их головами. Вверху лежало небо и смотрело в ответ. Асфальтовое тело моста вздрагивало и слегка покачивалось, когда по ущелью проносились машины. Мост баюкал своих детей.

Юлька очень хотела детей. Наверное, в ней одномоментно пробудились гены всех родственниц женского пола: мамы, бабушек, прабабок. Все рожали не позже восемнадцати лет, и Юлька чувствовала себя перестарком.

— Я буду, как тётя Таня, которая на старости лет родила. В тридцать шесть, прикинь! Надо мною же все будут издеваться. Бабушкой дразнить.

Она смешно морщила лоб и втягивала губы, изображая старуху, которую встретила на рынке:

— Слышь, милок, купи-ка тыкву! А, так ты девка! Сослепу и не разберёшь. Уйди от тыквы, не балуй!

Юлька любила рэперские штаны и кепки. Юльке было двадцать.

«Ты ж моя залежалая тыква!» — ласково думал он, но вслух говорить остерегался.

Детей он не хотел. Какие дети в двадцать лет? И уж, конечно, он не собирался навсегда оставаться в большом сибирском городе, в середине которого течёт Енисей.

Енисей течёт на север. Денис слышал это с раннего детства. Об этом знали все. Енисей течёт на север и впадает в Северный Ледовитый океан. Он — главный среди рек, а значит, все реки России тоже текут на север. Как может быть иначе? Заграницу в расчёт Денис не брал, в том, давно исчезнувшем детском мире её попросту не существовало.

Будучи уже взрослым человеком он сказал кому-то из приятелей:

— Все реки текут на север!

Приятель погладил переносицу и сообщил, что Волга течёт на юг.

Денис задумался. Волга впадает в Каспийское море. Каспийское море находится на юге. Значит, Волга течёт на юг. Осознание приходило медленно и становилось тошно, как от удара под дых.

— Волга течёт на юг? — жалобно переспросил он. Это было сродни предательству. Она просто обязана течь на север, это её гражданский долг.

— Всё зависит от рельефа, — объяснил разумный приятель, не разделявший негодования.

Для него реки не были чем-то живым и разумным. Для него Енисей был общим словом «водоток». А Денис точно знал, что реки — живые, мыслящие существа. Возможно, в нём говорил голос предков, которые наделяли душой всю природу вокруг. Он стукнул кулаком по столу и уверенно сказал:

— Стерва!

Тогда на мосту куда-то быстро исчезла вторая девушка, только и успев сказать, что её зовут Жанной и у неё встреча, а Денис увязался за Юлькой под стандартным предлогом — проводить.

— Ты знаешь, что Енисей течёт на север? — спросила Юлька.

Денис кивнул.

— Наверное, он потому перестал замерзать зимой, что ему как можно дольше хочется побыть самим собой. Он же в конце концов становится Ледовитым океаном.

Имя океана она произнесла нараспев и так внушительно, что обоих обдало холодом.

— А почему раньше замерзал?

— А раньше Енисей думал, что течёт на юг. Снимков со спутника не было, а мох на деревьях рос вкруговую, деревья в него кутались, как в шубу. Ещё выпендривались друг перед другом, кто круче мох отрастил. И солнце вставало не по уставу, а через пень-колоду. Как тут бедняге не растеряться? И вообще тогда люди неграмотные были, это потом все стали умные книжки читать и узнали, что Енисей течёт на север. Ему пришлось соответствовать.

Юлька болтала без умолку. Она родилась в этом городе, жила в опустевшей бабушкиной квартире в центре и предпочитала скейтборд любым другим средствам передвижения. Она была упорной девушкой — каталась и в дождь, и в слякоть, до прочного снега.

Второй день был засыпан снегом. Он шёл с ночи. Как будто в преддверии лета небо стремилось опустошить снеговые закрома и до самого обеда вытряхивало на землю сугробы.

Денис спал с открытой фрамугой, и, окоченев к утру, подбежал её закрыть. Город был бел. Заспанными глазами Денис смотрел на чёрные цепочки следов, пересекавшие площадь, на стальную гладь Енисея и размытые поверху горы. На серые чаши фонтанов и облепленные снегом памятники.

Он облизнул пересохшие губы и пробурчал:

— Здрасьте, приехали…

Из обуви были только тряпичные летние кеды. Денис приехал налегке, без лишних вещей, без чемодана или сумки. А зачем приехал — бог его знает.

Снег казался добрым и сказочным. Гостиничный дворник уже поскрёб плитку возле крыльца, и к площади можно было пройти, не замочив кеды. На улице Денис не спеша выкурил сигарету, затем сгрёб со скамейки снег, обкатал в ладони ком и запустил им в дерево. Дрогнула прогнувшаяся ветка и, освобождаясь от тяжести, уронила на землю целый сугроб.

На белоснежной площади было пусто. Денис подошёл вплотную к дереву, зажмурился и с детским восторгом дёрнул за другую ветку. Снег упал на макушку и шею, на плечи и рукава пальто. Денис по-собачьи отряхнулся и засмеялся.

От остановки брела тёмная фигура. Вдруг она заскользила на обледеневшей плитке и, пытаясь удержать равновесие, смешно замахала руками. Не упала всё-таки.

«Тупость какая…» — подумал Денис и отправился завтракать.

— Завтракать полезно кашами и молочными продуктами, но я сомневаюсь. Я по утрам люблю супец. Поострее.

— Есть такой острый суп — харчо.

— Харчок?

— Дурында.

— Хачок?

— Хичкок!

— А пойдём вечером в кино? Ещё можно ночью перелезть через забор в парке и пить пиво в карусельке!

— Ты так делала?

— Да, там нет охраны!

— А если появится?

— Тогда, значит, есть!

Они встречались уже несколько недель и были влюблены друг в друга по уши.

Накануне она купила торт и позвала его в гости, и он страшно схитрил: писал сообщения, что помогает другу с переездом и сборкой мебели и вот-вот появится на Юлькином пороге, а сам тянул время. И вместо оговорённых семи часов вечера приехал в одиннадцать, когда шанс попасть на последний автобус «на гору» упал до нуля. Юлька делала вид, что сердится. Денис делал вид, что раскаивается. Он говорил, что поедет домой на такси, а Юлька убеждала, что его не пустят в общагу. Он вспоминал про ночные «нонстопы» в кинотеатре, а Юлька возмущённо отвечала, что нечего страдать фигнёй, поставлю тебе раскладушку, только ни-ни! Денис старательно кивал, прокручивая в голове всё, что должно случиться в эту ночь.

Они оба лежали без сна, стараясь не шевелиться. Денису казалось, что он слышит Юлькино дыхание. По улице проехала машина, под окнами во дворе загомонили люди. Хлопнула дверь подъезда и снова наступила тишина. Надо было что-то сказать, но во рту пересохло, и слова не лезли наружу. Он встал и нарочно шумно отправился пить воду на кухню. Потом вернулся и посмотрел на Юльку. Она спала с приоткрытым ртом, закинув руку за голову. Лямка майки сползла с её плеча. Денис поправил лямку. Юлька не проснулась.

Утром она набодяжила ему кофе, а себе быстрорастворимую лапшу.

— Я так хорошо спала.

В голосе её звучало недовольство. Денис улыбнулся.

Денис улыбнулся. Как чудно, что теперь то время уже никогда не изменится, не испортится, Юлька не переедет из-за рычащей железной двери в первом подъезде пятиэтажки в центре города. Потому что это уже случилось, но без Дениса, который при одном взгляде в сторону её дома услышал, как, нагнетая клацающий звук, открывалась железная дверь, на ощупь вспомнил, как ключ не сразу проворачивался в замочной скважине — заедал, и видел ту асфальтовую дорожку в треугольном дворе между домами — их скупой вид из окна. И решётку на окне увидел. И постоянный запах кофе — Юлька пила его по вечерам — почуял. Он и сейчас прошёл бы от перекрёстка до Юльки вслепую, по запахам и звукам.

В городе может измениться всё, но запахи и звуки остаются навсегда, они въедаются в стены домов, в газоны и асфальт, в разговоры людей и гудение автомобильной пробки. Эти запахи и звуки разбрызгивают по ночам хранители прошлого — маленькие городские памятники.

Памятников Юлька боялась. Говорила, что у них злые лица. Не боялась только невысокой фигуры художника с зонтиком в центре города. Эти бесценные сведения девушка вывалила о себе в первые же минуты знакомства. И когда Денис предложил встретиться на следующий день возле художника, Юлька одобрила это место. Накануне она стучала невысокими тонкими каблуками босоножек и шуршала длинной юбкой, а сегодня заявилась в рэперских штанах, бесформенной футболке и со скейтом в руках.

— Так я выгляжу ежедневно. Это чтобы ты не обольщался насчёт вчерашней девушки.

Денис кивнул, такая Юлька ему тоже нравилась. Она была разной, как весенняя погода в городе, где течёт большая вода.

К ночи большая вода поднялась к самой набережной и разлила над улицами запах свежей водоросли. Ветер повеял весной и будущим теплом. Одинокие сугробы на площади лежали, как декорации из пенопласта, и казалось, они никогда не растают. Остальной город почти высох, не осталось даже луж, хотя утром в это было невозможно поверить.

Что-то должно было произойти. Для чего-то он оказался здесь, за тысячи километров от Москвы и её маленьких мутных рек, которые никогда не видели моря.

Денис спустился от администрации с большими часами, миновал краеведческий музей с египетской росписью. Он так ни разу и не побывал внутри. Полотно с описанием истории музея оторвалось от железного каркаса и сложилось пополам. Ветер хлопал верхней половиной.

Потом он спустился к Енисею, вдоль которого можно было идти долго-долго, хоть до Ледовитого океана. Миновал Речной вокзал и подходил к Стрелке. Странно, насколько пустынным был город все эти дни. Сколько Денис уже здесь — день, два, неделю? А может быть, он так и прожил здесь всю жизнь, не покинув ни юность, ни Юльку? Может, не было никогда той второй девушки, Жанны, исчезнувшей на мосту и появившейся годы спустя, и уехавшей с ним в Москву, которую так не любила Юлька…

Ветер принёс запах гари, смешанной с машинным маслом. Денис вгляделся в темноту, жёлто освещённую фонарями. Из чёрных труб старинного парохода-музея «Святитель Николай» валил дым. Денис подошёл ближе. На трапе, вплотную к которому подступила вода, не было привычной загородки, и Денис поднялся на борт. Людей не было.

«Святитель Николай» когда-то возил на себе последнего русского императора и главного русского революционера. Но пароход много лет стоял на вечном приколе, он уже давно был музеем, а не пароходом. Денис поднялся на верхнюю палубу, надеясь хоть там встретить кого-нибудь, но капитанская рубка была пуста, только слегка подрагивал штурвал, будто просился в руки. Денис провёл по нему ладонью, а потом крепко сжал в руках. Отполированное дерево было тёплым. Денис со всей силы крутанул колесо влево. Пароход заскрипел, заворочался, и Денис с удивлением понял, что свет береговых фонарей отдаляется, а пароход разрезает носом темноту. «Святитель Николай» сорвался с музейных стапелей и снова стал собой.

«Енисей течёт на север, — вспомнил Денис. — И если попасть в течение, то можно приплыть в Северный Ледовитый океан и зазимовать там с белыми медведями».

Он снова вышел на палубу. Лёг, раскинув руки, прямо на доски и долго смотрел в тёмное беззвёздное небо, напоминавшее потолок в комнате его съёмной московской квартиры.

«Позвонить, — подумал он. — Надо позвонить…»

Он протянул руку, чтобы вытащить из кармана телефон, но нащупал только собственное голое бедро, развалившееся на линолеуме. Он лежал без одежды под бездонным небом-потолком и знал, что корабль лёг на курс. Вдруг исчезли силы. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Полиция не хотела вскрывать съёмную квартиру — официальный хозяин жил за границей, и разрешение от него могло идти больше месяца. Оставалось ждать трупного запаха, но Жанна, которую обеспокоенная мать Дениса, не рассчитав времени, среди ночи вырвала из объятий нового мужа, была зла на весь мир. Она пригрозила судом за неоказание медицинской помощи, и полицейские вызвали наряд ОМОНа, который выдолбил щель в косяке, чтобы отодвинуть железную задвижку и попасть в квартиру.

Медицинская помощь была уже ни к чему. Через приоткрытое окно из комнаты выветривался запах. Время смерти из-за плохого состояния тканей не смогли установить и по той же причине хоронили в закрытом гробу. Жанна на похороны не пришла.

От автора

Я хотела написать эссе про Астафьева. Виктору Петровичу в этом году исполнилось бы 95 лет. В связи с этой датой в конце апреля Краевая библиотека организовала и провела «Астафьевские дни» — фестиваль, в котором приняли участие современные известные писатели и поэты: Евгений Попов, Марина Саввиных, Роман Сенчин, Ярослава Пулинович, Нина Ягодинцева, ваша покорная слуга. В течение трёх дней именитые гости выступали в библиотеках, музеях, культурных центрах Красноярска и населённых пунктах края — начиная от Дивногорска и заканчивая Козулькой. Погода менялась от часа к часу, она то вываливала на дороги снег, из-за которого срывались поездки в пригороды, то поджаривала асфальт солнцем, из-за чего снег мгновенно пропадал, будто его и не было.

А я бродила по улицам любимого города, в котором жила когда-то, и вспоминала себя десятилетней давности. Я смотрела на Енисей и понимала, что вовсе не литература объединяет нас с великим земляком, а вот эта вечная строчка воды — такой необъятной и такой любимой. Да, сначала это, а потом уже литература. И когда я засела за текст, то внезапно начала писать не сухой фестивальный отчёт, а письмо о любви.

О любви к городу, к своей юности, к тому, что давно исчезло и уже никогда не повторится на земле. О людях, которые уходят, не оставив после себя даже нескольких слов. О Енисее, который всегда течёт на север.

И ещё о том, что, когда настанет мой последний час, где бы я ни была, я хочу лежать на палубе «Святителя Николая», глядя в небо, думать о любви и знать, что корабль лёг на курс.

Рисунки Марии САВЧЕНКО