Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
октябрь / 2019 г.

Человеческая память, машина времени

«Ангарский словарь» — единственный в своём роде проект, который сумел запечатлеть пласт народной культуры Сибири, исчезающей на наших глазах: под рукотворным морем Богучанской ГЭС оказались десятки старинных старожильческих деревень со своим особым укладом жизни, обычаями, языком. Что удалось спасти от забвения благодаря проекту красноярских лингвистов, рассказала его куратор Ольга ФЕЛЬДЕ, доктор филологических наук, профессор Института филологии и языковой коммуникации СФУ, руководитель Лаборатории междисциплинарных исследований коммуникативного пространства и лингвокультур Енисейской Сибири.

— Ольга Викторовна, с какого года началась работа над проектом «Ангарский словарь»? На какой стадии она находится сейчас, будут ли продолжены экспедиции в Приангарье? И каким должен быть результат?

— Всё началось в 2012 году, когда состоялась наша первая диалектологическая экспедиция в Кежемский район. Мы ставили перед собой задачу записать на диктофоны и видеокамеры такие устные рассказы и диалоги, которые бы отражали не только особенности исчезающего народного говора, но и ценностные ориентиры сибиряков-ангарцев, их характер, духовную и материальную культуру.

Помню, что те первые интервью мы записывали в дыму пожарищ. Догорали леса и «зачищенные» от всего живого деревни, которые вскоре легли на дно Богучанского водохранилища. Материал, который мы тогда привезли, положил начало нашему сетевому аудиовизуальному словарю, пилотный вариант которого был подготовлен при поддержке Фонда Михаила ПРОХОРОВА. И поныне концепция этого словаря является уникальной: аналогов русская лексикография не имеет. Тогда же, в 2012 году, были сняты два замечательных документальных фильма, к созданию которых имеют самое непосредственное отношение сотрудники ТВ СФУ: «Ефимова правда» (режиссёр и оператор Валентина ВАРАКСИНА) и «Последняя рыбалка Тамары» (режиссёр Элина АСТРАХАНЦЕВА, оператор Евгений НИКОЛАЕВ).

Если говорить о том, на какой стадии проект находится сегодня, то я отвечу коротко: на значительно продвинутой. За прошедшие 7 лет мы объехали более 20 сёл и деревень, записали беседы с сотнями людей в Кежемском, Богучанском и Мотыгинском районах. Много работали и с переселенцами из зоны затопления Богучанской ГЭС, разыскивая их в Кодинске, Сосновоборске, Лесосибирске и Саяногорске. Нас очень поддерживает актив «Кежемского землячества», особенно его руководитель Любовь КАРНАУХОВА. Именно Любовь Леонидовна помогала нам находить ценных информантов, сама несколько раз выезжала с нами на интервью к своим землякам. Ну и, конечно, как тут не сказать спасибо руководству нашего университета. Нам каждое лето выделяют университетский автобус. Даже не представляю, как бы мы со студентами передвигались от одной ангарской деревни к другой, ведь порой их разделяют сотни километров. Да и от Красноярска путь неблизкий! Например, чтобы добраться до Мотыгино и старинных сёл Рыбное и Бельск, нам пришлось «форсировать» на паромах три реки: Енисей, Тасееву и Ангару.

В 2017 году мы получили двухгодичный грант РФФИ, правительства Красноярского края и Красноярского краевого фонда поддержки научной и научно-технической деятельности на создание «Электронного текстового корпуса лингвокультуры Северного Приангарья». Работа была сверхсложной технически и буквально пожирала всё свободное и несвободное время немногочисленных исполнителей, но мы её сделали! Не просто записали, расшифровали, систематизировали собранный материал и научно доказали его филологическую информативность. Мы фактически создали нерукотворный памятник простым ангарцам, энциклопедию их современного языкового существования. Вот адрес корпуса: angara.sfu-kras.ru. Любой желающий может сюда заглянуть. И в диалектном, и в фольклорном, и в мультимедийном разделах есть что почитать и посмотреть умному человеку.

Сегодня проект обрёл междисциплинарный характер, вышел за пределы диалектной лексикографии. Основной объект исследования — традиционная лингвокультура Северного Приангарья, всё коммуникативное пространство этого региона. Конечно, работа будет продолжена. Сохранить уникальное языковое богатство старшего и среднего поколения, запечатлеть языковую картину мира ангарцев в период глобального цивилизационного сдвига — наш не только научный, но и гражданский долг. Ну и, конечно, будут защищаться магистерские и кандидатские диссертации. Сейчас на материале корпуса выполняются четыре работы.

О сроках завершения своего «Ангарского словаря» пока суеверно промолчу. Как известно, большие словари, да ещё и с культурологическим уклоном, за один-два года не делаются.

— Каковы ваши самые большие впечатления от летних изысканий этого года? Что, по-вашему, утеряно безвозвратно, а что никогда не исчезнет?

— Каждая поездка на Ангару, а минувшим летом таких поездок было три (в Кодинск, Богучаны, Иркинеево, Таёжный), — это яркие впечатления и незабываемые встречи. Но самой плодотворной, пожалуй, была поездка в Кодинск, где проходил традиционный праздник «Ангарский пирог». Это самый настоящий народный «съезжий праздник»! Городская площадь на один день превращается в одну большую ангарскую деревню, где соседствуют хлебосольные «подворья» всех поселений района. Редкая удача для фольклористов и диалектологов: за один день записать множество искренних интервью, частушек и ангарских протяжных песен в исполнении недокурцев, яркинцев, заледеевцев, тагарцев, климинцев… В самом что ни на есть аутентичном исполнении!

О.В. Фельде, студенты ИФиЯК и вокальная группа с. Яркино, 2018 г.

О.В. Фельде, студенты ИФиЯК и вокальная группа с. Яркино, 2018 г.

И что меня поражает (не первый год я принимаю участие в этом празднике) — переселенцы из зоны затопления тоже сооружают свои «подворья»: Кежемское, Усольское, подворье деревни Дворец… Подворья светлой народной памяти. Однодневные музеи утраченной малой родины. Переселенцы приносят домотканые половики, прялки, чеплашки и сельницы, нарисованные собственноручно схемы погибших деревень, рукописные списки своих бывших односельчан. А какие «матерушшые» пироги пекут! А как поют! Очень интересным было и большое интервью с главой Кежемского района Павлом БЕЗМАТЕРНЫХ, остроумным рассказчиком и неравнодушным человеком.

Говорили о важном: о жизни в Кежме и последних днях этого села, о судьбах переселенцев, об Ангаре, о Боге и чувстве родины. Говорили о том, что потеряно и что не утратится никогда. Территориальный диалект больше не наследуется от родителей к детям, не является средством межпоколенного общения. На диалектных осколках, щедро сдобренных общенародными разговорными формами и просторечием, выросла, сформировалась новая форма существования русского национального языка — ангарский региолект. Феномен этот пока почти не изучен. Но эта новая региональная форма, как и уходящие в небытие территориальные диалекты, вполне эффективно выполняет одну из важнейших функций языка — трансляцию традиционной региональной лингвокультуры и этнорегионального сознания. Региональная лингвокультура, по моим наблюдениям, живёт вопреки мрачным прогнозам в бесчисленном множестве устных текстов: фольклорных, ритуально-праздничных, повседневно-бытовых, повествовательных, назидательных, просторечных и жаргонных. Она живёт в коммуникативном пространстве всего региона, формируя особый сибирский характер.

В современной разговорной речи ангарцев и в их фольклоре отчётливо отражаются такие ценности, как родина, отчий дом, вера, справедливость, долг, семья, природа. Вот это и есть то, что никогда не исчезнет, покуда будет звучать русский язык. И сам факт такого живого бытования констант национальной культуры внушает мне прямо-таки безграничный оптимизм.

— Ангарский говор — как он складывался, из каких диалектов?

— Точнее было бы сказать во множественном числе — ангарские говоры. Они сложились на рубеже XVII—XVIII веков на базе различных диалектов северного русского наречия. Говор верховских ангарцев (кежмарей) певучий, с огромным числом экспрессивных элементов. Ангара для них «молёная», родные дети — «кишошные, башшэ всех околотошных». Интонация низовских ангарцев больше приближена к литературной, деток своих разве что «капошными» назовут, а выражение «кишки мои» по отношению к детям у них вызывает смех.

Да и между говорами разных деревень одного и того же района есть различия. Кежмари небольшой погреб называют «дуплём», летнюю кухню — «зимовьём», а прорубь — «ярданью». Жители Заледеева и Климина того же Кежемского района используют вместо этих слов «ямка», «поварня» и «пролубка».

Короче, «в каждой деревне чё-то да разно». Ангарский говор в его живом повседневном употреблении мы записали в прошлом году в селе Яркино. Длительное время оно было изолировано от «большой земли». Летом туда и сейчас можно проехать с трудом. Мы добирались на вездеходе.

— Что отличает ангарцев от других сибиряков?

— Наверное, обострённое чувство малой родины. Особенное отчизнолюбие. Зрелое экологическое мышление. Вот вам, к примеру, типичный текст, привезённый нами в 2018 году из Яркина.

«Я вот тоже часто задаю себе вопрос, если война… Победим мы сейчас? …Хоть говорят, раньше Сталин там столько людей уничтожил, но люди шли в бой, даже зэки с зоны шли, воры в законе шли, хотя они могли сидеть в зоне и ничего не делать, воры в законе, но они шли за свою родину, как говорится, есть родина — земля родная. Её надо отстаивать, эту землю. Мама — земля. Вот они из-за этого и шли. Даже обиженные крестьяне раскулаченные. Да. Как говорится, окромя власти советской есть земля родная. Вот так вот. Не, ну, но у нас ведь героев много и было, и есть, и будет много героев в России. Но, хоть говорят вот деревенские ребята, но я знаю: наши все пойдут. Я вот так, я уверен. И я как бы сына своего всегда настраиваю, что земля родная есть — за неё надо воевать. Придётся — пойдёшь. Я даже, вот я вам не вру, даже погибнуть за неё готов, я ему (сыну) лично сам говорил: умри, но не опозорь. Вот я вам честно, руку на сердце ложу, так я говорил сыну, которому щас вот 9 лет. Ну а как без этого!

<…> А эти Пенкины — все они кого отстоят? Ну, а чё не так, если они красятся? Они кого отстоят?! Они сразу ручки, лапки кверху. Опять же наши пойдут ребята: с колхозов, с совхозов, с периферии вас защищать, так? Так оно и будет! <…> Наши-то ребята яркинские точно пойдут защищать, а городские — я не знаю. Вот почему надо деревню держать. Самая наша, я считаю, вообще задача человеческая. Надо деревню удерживать, потому что она опора. Даже если мы сейчас уже поля не пашем. Действительно, если тяжко будет, деревня родину-то защитит» (И.П. Рукосуев, 1980 г.р., Яркино, 2018).

Ангарцы — это люди Большой Реки, к которой все от мала до велика относятся как к сакральному существу. В Приангарье нам советовали умываться святой ангарской водицей, приговаривая: «Матушка Ангара, смой-сполощи всё плохое, а хорошее оставь». И горестно добавляли, что река, мол, стала уж совсем не та, что убивают её «эти гэсы»И ещё одно поразительное качество проявили ангарцы в условиях тотальных перемен: умение собраться в трудную минуту, мобилизовать все духовные ресурсы, чтобы противостоять энтропии современной жизни.

Я не знаю других регионов, в которых бы так ярко и так массово проявилась тяга к СЛОВУ: сотни людей засели за мемуары, стали писать ностальгические стихи, родословные, дневники, создавать народные хрестоматии, составлять списки местных слов и выражений, записывать по памяти песни своих бабушек. У меня уже целая коллекция таких тетрадок.

Несколько созданных уже после затопления значительной части Кежемского района земляческих сайтов — это самые настоящие народные энциклопедии. В этом году я даже тему магистерской диссертации дала такую: «Земляческий сайт как источник исследования традиционной лингвокультуры Северного Приангарья». Надеюсь, что моей ученице удастся описать этот феномен.

— Сохранились ли в крае памятники ангарской культуры и быта, есть ли какие-либо постоянные этнографические экспозиции?

— Конечно есть! Каждый наш приезд со студентами или аспирантами в Кодинск, Богучаны или Мотыгино начинается с посещения местного краеведческого музея. Приходилось нам бывать и в музеях, которые созданы жителями деревни Климино, посёлков Пинчуга, Артюгино. Небольшие этнографические собрания существуют при библиотеках, при школах региона. Есть домашние музеи. Есть и собрания реликвий старого ангарского быта, бережно хранящиеся в гаражах и амбарах. Мне запомнились собрания артефактов региональной культуры семьи КОЛПАКОВЫХ из Гольтявина, а также «пригаражный музей» ангарского охотника Виктора КАРНАУХОВА. У себя на даче в деревне Чадобец создаёт этнографический музей Ольга АКТУГАНОВА. Да всех и не перечислишь.

— Что является самым сложным в изучении диалектов, попытках запечатлеть ангарский говор?

— Самое сложное — это терять своих информантов. Навсегда. Вот в марте 2018 года я в Кодинске записывала на диктофон интервью с Анной УСОЛЬЦЕВОЙ — замечательной рассказчицей и певуньей по прозвищу Казориха. Помню, очень жалела, что видеокамеру не взяла. Договорились встретиться летом. А через месяц Анны Алексеевны не стало. Этим летом — ещё несколько трагических известий о том, что наши информанты — носители народной языковой культуры ушли из жизни.

Сложности возникают этического и даже юридического характера. Есть законы, которые запрещают нам обнародовать многие фотографии, нельзя без особого разрешения публиковать данные об информантах.

Добавлю, что самые интересные из записанных нами текстов носят исповедальный характер, в них содержатся прямые, искромётные оценки людей и ситуаций. Оценки — не в бровь, а в глаз! Они буквально высвечивают особенности сибирского характера. Сюжетов хватит на многосерийную психологическую драму «Люди и судьбы. ХХ век». Но не всё пока можно публиковать.

Разумеется, есть и другие сложности: технические, финансовые. Вообразите: студенту, который выезжает на две недели на диалектологическую или фольклорную практику в северный район, платят только 50 рублей суточных. Вот интересно, что по этому поводу думают в нашем министерстве.

— Каково значение проекта для современной лингвистики?

— Значение нашего проекта покажет время, и оценку ему дадут другие лингвисты, а не я, его руководитель. Сейчас в СФУ на основе собранного нами материала готовится инновационный аудиовизуальный словарь лингвокультуры Северного Приангарья (это область лексикографии); изучаются охотничьи нарративы (это область коммуникативной диалектологии); исследуются рассказы о «своих» и «чужих» (в лингвокультурологическом и лингвоаксиологическом аспектах), анализируются автобиографические устные рассказы коренных ангарцев — мужчин и женщин (с точки зрения гендерной лингвистики); изучаются устные рассказы о колдунах и знахарях, а также встречах с нечистой силой (это область этнолингвистики).

«В языке — всё», как говорил в начале ХХ века известный лингвист Фердинанд де СОССЮР. Поэтому я уверена, что и в нелингвистических отраслях наши тексты могут быть востребованы.

— Хотели бы вы сами жить в среде, которую изучаете много лет? И если бы путешествия во времени были реальны, в какой эпохе вам хотелось бы оказаться?

— А я и живу в этой среде. Среде русской культуры и русского языка. Знаете, в моей жизни был непростой период, когда я могла остаться в эмиграции в благополучной Германии. Но вернулась и никогда не жалела об этом. У меня много хороших знакомых в Северном Приангарье. С семьёй Анны Максимовны СКУРИХИНОЙ из старинной деревни Иркинеево не просто подружилась — буквально сроднилась. И сейчас езжу туда немного пожить, отдохнуть душой, записать что-то полезное для проекта методом включённого наблюдения. Анна Максимовна теперь мой главный консультант, а познакомились мы с ней пять лет назад, когда я пришла брать у неё диалектологическое интервью.

А что касается перемещения во времени и пространстве… Я вернулась бы в своё детство. Когда все деревья казались большими, а советская империя крепкой. И когда была жива моя бабушка — носитель старожильческого сибирского говора, «песельница» и светлый человек. Как жаль, что у меня сохранились лишь отрывочные воспоминания о том, что она мне когда-то рассказывала, да и тексты её старинных многоголосных песен я, увы, не записала. А ещё мне хотелось бы оказаться хоть на день, хоть на миг в советской ангарской деревне, многолюдной и трудолюбивой, среди ещё не заросших полей, незакрытых переполненных школ. Попить тогда ещё кристально чистой ангарской воды, насладиться мелодией ещё «полнокровной» диалектной речи, которую мы так редко слышим сейчас.

Человеческая память — это и есть машина времени, которая работает на ментальном топливе. Я и мои ученики работаем, чтобы это топливо у всех нас не заканчивалось.

— А существуют ли аналогичные ангарской языковые истории и проекты в России?

— Аналогичные «языковые истории» случались в нашем многострадальном отечестве. В Поволжье, например, ещё больше русских селений легло на дно рукотворных морей и ещё больше людей оказались оторванными от родной почвы и местной языковой культуры. Но в то время отношение к гидроэлектростанциям было иным, да и к народным говорам тоже. Их искореняли вместе с неграмотностью.

А что касается научных аналогов... Каждый научный проект, посвящённый исследованию регионального коммуникативного пространства, уникален уже в силу источников исследования. Тексты традиционной культуры сегодня фиксируются в разных научных центрах: этим занимаются в Иркутске и Саратове, Вологде и Томске. Особенность нашего проекта — его выраженная трансдисциплинарность, тексто- и культуроориентированность, использование новейших цифровых средств фиксации и обработки языковых данных. Есть и ещё одна особенность, которая отличает нас как собирателей новой формации. Мы ориентированы на многоаспектное изучение текстов, погружённых в жизнь. Нам интересны разные речевые жанры, речь разных возрастных и социальных групп.

Не только старожильческие ангарские тексты попадают в наше поле зрения. Мы исследуем также и мемораты бывших ссыльных, и рассказы добровольно «понаехавших». За всем этим стоит огромное, полифоническое и невероятно интересное пространство русской (точнее, наверное, было бы сказать, русскоязычной) сибирской лингвокультуры.

Татьяна АЛЁШИНА