Воспоминания на полвека

Позади первые пять лет

Стоит сказать, что и сам Поляков (на фото справа) — легенда цветмета, его имя называют все, с кем ни заведёшь разговор о юбилее. О том, как случилось им встретиться — Красноярску, цветмету, Полякову, — заслуженный металлург РСФСР рассказывает подкупающе безыскусно.

— Я приехал в институт 19 декабря 1964 года. Как сюда попал? Я учился в Ленинградском политехническом институте и накануне защитил кандидатскую диссертацию по техническим наукам. А у меня был приятель, Олег Андреевич ЛЕБЕДЕВ. Он работал в Ленинграде в алюминиево-магниевом институте, защитился на пару лет раньше меня. И его пригласили заведовать кафедрой в Красноярске. Здесь был острый кадровый голод, и Олег поехал сюда — повыше зарплата, да и был он молодой, чуть больше 30 лет.

Как и всякий мужик, он начал пытаться «обрастать оборудованием». Потому что тут была просто куча хлама, которую москвичи передали при переводе вуза в Красноярск. Куда делось оборудование — непонятно, но тут действительно был лишь хлам, нечем было работать.

Государство в то время на оборудование вузам денег толком не давало. Но была благодать в том, что каждый завод обязан был тратить, насколько помню, 5% дохода на развитие науки. Заводы хоть и капризничали, но вынуждены были с наукой делиться. В это время в Красноярске пускали алюминиевый завод, надо было устанавливать связи, Олег позвал меня, и я приехал. С алюминием я немного уже был знаком — в 1955 г. работал на практике электролизником на Урале.

— У вас была семья, когда вы приехали в Красноярск?

— У меня была дочка, почти 7 лет, и жена ждала двойню. Она приехала следом за мной, в конце декабря, а 9 января родила двоих сыновей. Представляете — ехала на последнем сроке. Жёнам декабристов такие подвиги и не снились.

Так вот, я приехал и пришёл к тогдашнему ректору Владимиру Алексеевичу ДАРЬЯЛЬСКОМУ. Он был опытный производственник, норильчанин, и понимал, что кадры решают всё. Поэтому везде искал толковых людей, а если был убеждён, что человек соображает, то начинал за ним ухаживать, помогал с благоустройством, спрашивал, как дела с диссертацией и т.д. По поводу защит буквально канючил: а что тебе нужно, а когда поедешь защищать? Поскольку у меня подтверждения степени ещё не было, брали меня старшим преподавателем. «С какого числа? — Я сегодня приехал. — Нет, мы поставим с 13 декабря». Вот это я запомнил, что меня на неделю раньше трудоустроили, чем я приехал.

Вскоре Олега Лебедева поставили деканом металлургического факультета, а кафедру-то надо оборудовать, он разрывался на части. И это легло на меня. Первые несколько лет были годами попрошайничества. Этим же, но у глинозёмных предприятий, занимался покойный доцент Виталий Дмитриевич СЁМИН. Меня знали на магниевых заводах в Березниках, Соликамске, и я ездил туда, говорил, чем буду заниматься, они спрашивали, сколько надо денег, и что-то выделяли. Осциллограф там купить, что-то ещё.

Года через два жена сказала Олегу: я в Красноярск не перееду. И он вернулся в Ленинград. А я остался — ехать некуда, жена родила, нам здесь дали квартиру. И меня после Олега сделали заведующим кафедрой. Было мне 30 лет. По-прежнему бегал за хоздоговорными темами. Первые 2-3 года работы делали для Урала. Но тут уже заработал алюминиевый, и понадобилось 3-4 года, чтобы с этим заводом установить связи. Постепенно появились сотрудники, аспиранты, в том числе заочники с алюминиевых заводов — жизнь налаживалась.

Как начинаются научные школы

Большое влияние, по признанию Полякова, на него оказали сотрудники Института электрохимии (Свердловск), с которыми он дружил. В частности, Нина САЛТЫКОВА, её научный руководитель академик Алексей Николаевич БАРАБОШКИН, доктор химических наук Михаил Владимирович СМИРНОВ.

— Они многому меня научили, сами того не замечая. Я занимался высокотемпературной электрохимией — температуры электролиза от 400 градусов до тысячи. И у свердловчан увидел, как проводятся оптические исследования. Берётся пробирка кварцевая (кварц — очень устойчивый материал). В пробирке электроды, а снаружи микроскоп. Луч подаётся на электрод, проходит через прозрачную стенку пробирки и отражается в окуляре микроскопа. И можно видеть, что происходит при электролизе. Вроде бы — так просто, но именно тогда я для себя решил, что буду делать акценты на визуальных методах в высокотемпературной электрохимии. И мой первый аспирант — им стал Анатолий Михайлович ОРЛОВ — защитил диссертацию уже на местном материале и использовал как раз оптические методы. Сейчас он профессор в Самаре.

Вторую важную для кафедры работу я бы описал так. Вы купали когда-нибудь детей? Кидали марганцовку? Так вот, когда бросаешь кристаллик KMnO₄ в воду, он пышно распускается шаром. То есть вещество хочет растворяться, но делает это медленно, если не ускорять процесс перемешиванием. И важной научной задачей было — узнать толщину слоя, в пределах которого изменяется концентрация. Эта задача актуальна для всех металлургических технологий. Но мы сделали это впервые в мире для расплавленных солей. А сделала аспирантка Любовь Алексеевна ИСАЕВА. Её диссертация сразу прославила кафедру. Нам удалось то, что в мире до тех пор никому не удавалось — и тоже благодаря использованию визуального метода.

Потом уже пошло много аспирантов, десятки интересных работ, в том числе заводских. Я уходил с работы в восемь-девять вечера. Все окна ещё горели. И в десять вечера горели, и ночью оставались люди работать. Была атмосфера большого подъёма. Такой подъём был и на других кафедрах.

Ещё одного своего ученика упомяну. Орлов, мой первый аспирант, сказал: у меня есть знакомый Виталий БУРНАКИН, он умнее меня, возьмите его. Бурнакин был из первого выпуска института, я его уже не застал, когда приехал. Он распределился в Березники на магниевый завод, но что-то там не срослось. Я его пригласил в аспирантуру. Виталий Викторович отличался необыкновенной работоспособностью. Он сделал совершенно пионерскую работу по высокотемпературной термоэлектрохимии. Это были первые работы в мире. Мы опускали электрод в расплавленную соль и изучали изменение температуры при пропускании тока. А идею мне подсказал академик Барабошкин. Когда я ему рассказывал о наших опытах, он спросил: а ты учитываешь эффект Пельтье? А я не знал, что здесь он может быть… Потом, конечно, прочитал, и вот мы сделали эту работу.

Бурнакин был талантливым учёным, с прекрасными человеческими качествами. Спорщик фантастический. Его потом выбрали деканом. Докторскую защитил, и её утвердили очень быстро — за месяц, что большая редкость. Но он не успел узнать, что утвердили, — умер. Потому что был сердечником, а скрывал от нас эту болезнь. При этом был мастером спорта по вольной борьбе. Мы с ним ходили заготавливать шишки. Идём ночью к электричке, по мешку орехов и шишки в рюкзаках тащим. И Виталий постоянно останавливался: «Нужно покурить». А это его сердце терзало.

Ректоры-металлурги

Периоды развития института всегда определяют ректоры, и почти все они тоже занимались наукой.

— Дарьяльский не был учёным, но был абсолютно предан делу, на своём месте. Настрой, который он создал, оказался очень плодотворным, и главное — люди понимали, ради чего работают, — подчёркивает П.В. Поляков. — Когда сменили Дарьяльского, ректором стал Владимир Семёнович СТРИЖКО. А он металлург, надо ему создавать кафедру. И тогда две наших металлургических кафедры разделили на три. Металлургия лёгких металлов и производства глинозёма — это моя. Стрижко дали кафедру металлургии благородных и редких металлов. А Геннадию Николаевичу ШИВРИНУ — кафедру металлургии тяжёлых металлов и общей металлургии. До него кафедрой заведовал фронтовик Георгий Васильевич КУЗЬМИЧЁВ, но он был благодушный человек и не стремился к докторской. А Шиврин был молодой, амбициозный, защитил докторскую работу, книг много написал, долго заведовал кафедрой.

После Стрижко ректором был назначен Валерий Валентинович МЕЧЁВ. Он заведовал кафедрой печей. Мечёв был и остаётся энергичным человеком и «породил» кучу аспирантов, среди них, например, Александр Владимирович ПРОШКИН, сейчас профессор, много работ сделал для РУСАЛа. А Мечёв проработал у нас около 5 лет, и его пригласили в Москву возглавить Гинцветмет — самый большой институт по металлургии в Советском Союзе.

Началась перестройка, и ректором был избран Игорь Иванович СМИРНОВ. Он был редкостный человек — необыкновенно увлекающийся, женолюб и романтик. Вот у меня всегда въедливое отношение к науке, а у него было темпераментное. Идей рождал много, талантливых и не очень. Когда его выбирали ректором, я со сцены сказал: поклянись, что не пойдёшь в политику. И он обещал — а сам пошёл, стал депутатом Верховного Совета. У него тоже было много аспирантов. Жалко, что рано ушёл из жизни.

Банный клуб

Если говорить о не металлургах, то со многими из них Пётр Васильевич сблизился благодаря банному клубу, который возник в институте с 1977 года и существует до сих пор. Клуб «заседает» по средам, и именно здесь завязалась близкая дружба Полякова с двумя ветеранами войны — профессором Наилем Хайбуловичем ЗАГИРОВЫМ и Михаилом Никитичем БУРУХИНЫМ, начальником отдела кадров института.

— Загиров был горняк, занимался подземной разработкой месторождений полезных ископаемых. Фактически он был первым ректором на красноярской земле, хотя значился и.о. Создал свою научную школу — среди его учеников в том числе последний ректор цветмета Валерий Васильевич КРАВЦОВ. Интересно, что Загирова поначалу все называли Николай, а в перестройку решили называть правильно: Наиль, а я так и звал до конца Николаем. Загиров был прекрасный человек, самоотверженный труженик.

Он был хрупкий, тоненького телосложения: кажется, дунь — и всё. А здоровый Бурухин был кузнецом. И вот интересно, как они войну по-разному вспоминали. Загирова 17-летним подростком посадили на танк, он был тяжело ранен, едва не умер — повезло, что эвакуировали в Москву, и там медицинский светила его спас. А Бурухин про войну рассказывал со смехом. Ничего отрицательного не сохранил в памяти. Например, послали их взять высоту, а немец всех уложил пулемётным огнём. Лежат в грязи, в слякоти целый день. А к вечеру мороз, и бойцы прямо вмёрзли в лёд. Хотели бы подняться — не могут. И вот он об этом рассказывает: ха-ха-ха. Для него война — некоторое приключение. А у Наиля — нет; физических сил было мало, и всё давалось тяжело.

Членом банного клуба был и Ростислав Алексеевич ЦЫКИН, тоже ректор, геолог, мастер по десятиборью, занимался спелеологией. Изучал Порожинское месторождение, карст и пещеры. Все эти ректоры в разное время были «председателями» банного клуба.

Работали, как папа Карло

К началу «перестройки» в институте уже было достаточно первоклассных специалистов, создано около 30 кафедр, многие из них — очень значимые для вуза и своих отраслей.

— Красноярск был городом тяжёлой металлургии — работали Крастяжмаш, Сибэлектросталь, военные предприятия, — вспоминает то время П.В. Поляков. — И надо было заниматься обработкой металлов. Так вот кафедра обработки металлов давлением была в несколько раз больше, чем моя. Очень долго ею заведовал Василий Захарович ЖИЛКИН. Это был настоящий трудоголик, выпустил огромное количество докторов наук — среди них Николай Васильевич ШЕПЕЛЬСКИЙ, создавший новое научное направление в области получения изделий из гранулированных алюминиевых сплавов; один из лучших на сегодня учёных института Сергей Борисович СИДЕЛЬНИКОВ и др.

Очень интересным человеком был Виталий Семёнович БИРОНТ. Он со временем возглавил и долгое время заведовал кафедрой металловедения, которая теперь носит его имя. Специалисты, которых выпускала кафедра, были очень востребованы, поскольку везде нужны были знатоки технологий. Правда, в основном на кафедру металловедения шли специализироваться девушки.

У Биронта была интересная судьба. Он долгое время работал на Сибэлектростали, в институт пришёл, уже защитив кандидатскую диссертацию по ультразвуковой обработке металлов. Биронт был великолепный методист, написал много всяческих руководств по разным направлениям, учебников. Одно время он возглавлял докторский совет по металлургии, и там пригодилось его буквоедство — он настолько тщательно оформлял бумаги, что комар носа не подточит. Сейчас в рамках конгресса «Цветные металлы и минералы» проводятся Биронтовские чтения как его наследие.

Кафедрой обогащения полезных ископаемых заведовала жена Загирова Елена Константиновна. Это была необыкновенной красоты женщина — и духовной красоты, и внешней, с отменным чувством юмора. Вспоминают, как на всех праздниках она произносила тост: «Хотите ли, не хотите ли, но выпьете за обогатителей!».

Не могу не упомянуть Бориса Петровича БЛЕДНОВА, члена банного клуба. Год назад умер. Долгое время он был проректором по учебной работе. Докторскую не защитил, но был профессором. Отличался тем, что редко встречается: фанатичный службист. Если есть задача, и он считал её правильной, — в лепёшку расшибался, чтобы её решить. А когда видел, что делается ерунда, ему аж плохо становилось, как будто его режут. Он, кстати, много занимался и строительством института, и методическая работа на нём висела.

Заведовал кафедрой общей химии Яков Иванович ИВАШЕНЦЕВ. Он пришёл из Томского института, по-моему. Хлорировал минералы, получал окислы, занимался кинетикой хлорирования. Этих окислов и сочетаний может быть неслыханное количество, и я ему как-то сказал: ты можешь выпускать 10²⁴ аспирантов, если считать по одному на каждое сочетание хлорид–окисел. И он действительно выпускал очень много аспиранток. Его с симпатией прозвали «баба Яша». Он был постарше нас и немного застал конец войны.

А Эмиль Емельянович ЛУКАШЕНКО! Первый заведующий кафедрой физической химии и теории металлургических процессов, самоотверженный преподаватель. Дарьяльский так подобрал людей, что все пахали, как папа Карло. Лукашенко занимался вакуумной металлургией, создал две научные лаборатории, подготовил десятки кандидатов наук для промышленных предприятий. Потом его переманили на Украину, в Институт титана.

Недавно умерший доктор технических наук, профессор Анатолий Владимирович ГИЛЁВ тоже занимался очень нужной областью — машинами для горно-металлургических производств. Тридцать два года он заведовал кафедрой горных машин и комплексов.

Важная роль, на мой взгляд, сегодня у профессора Владимира Павловича ЖЕРЕБА. Он возглавляет докторский совет по литью, прокату, обработке металлов, в то время как наш металлургический совет распался. Считаю, что надо постараться расширить этот имеющийся докторский совет, включив в его состав специалистов по металлургии.

Золотое время

Развитие науки в институте обязательно шло в связке с заводами. Все заведующие — Шиврин, Михнёв, Смирнов, Мечёв, Жилкин, Загиров, Биронт — делали это. У кого-то доля заводских работ была больше, у кого-то меньше. Успешность контактов всегда решалась личным взаимодействием.

— Работа с заводами обязательно выливалась в организацию семинаров, — подчёркивает Поляков. — Вот у нас сейчас прошёл 1084-й семинар. То есть уже более 30 лет примерно по 30 семинаров в год проходит. На семинарах обязательно присутствуют специалисты с заводов. Они и доклады часто делают. Широкая практика — чтение лекций на заводах, вот и сейчас директор Саянского завода меня спрашивает: почему не приезжаешь читать лекции?

— Когда институт завоевал безусловный авторитет?

— Пожалуй, после того, как прошли первые защиты диссертаций. Четырёх лет работы всех и каждого хватило, чтобы появились плоды. Пока поставишь печи, купишь приборы, выберешь аспиранта, он сделает работу. Уйдёт не меньше четырёх лет. И в 1968-м состоялись первые защиты.

— А уже в 1970-м институту вручили Трудовое Красное Знамя. Он действительно стал одним из лучших в стране?

— Да. Я бы сказал, он стал. Вообще, 1965-1985 гг. — самые продуктивные и золотые годы института. Во-первых, молодые, амбициозные и грамотные преподаватели. Многие прошли хорошую школу. Скажем, я был носителем ленинградской школы. А ЛПИ, который я закончил, отличался тем, что в основе была фундаментальная, почти университетская программа. То есть знания по физике, химии, математике — как в университете. А преподаватели суровее, чем я.

— А вы были суровым?

— Не то что суровый. Но меня очень боялись. Например, до сих пор вспоминают, как я летом начал экзамен в 10 часов утра, а закончил в 4 утра следующего дня. А группа всего 20 человек. Я не обращал внимания на время, и каждый студент у меня крутился по часу и больше. Мне хотелось, чтобы они больше знали.

Я приносил на экзамены конфеты, ставил музыку, разрешал пользоваться литературой и уходил на полтора часа. Но потом их спрашивал. И «отлично» получали только 3 процента (один человек), «хорошо» — 5% (два человека), а большая часть не сдавала. Но двоек я не ставил, а ставил в ведомости н/я (неявка). Я задавал вопросы на понимание, чтоб ребята соображали. А они не хотели соображать, и я за них воевал.

Такой принцип был в ЛПИ: либо ты знаешь, либо уходишь. Никаких второстепенных нюансов. И вот после таких школ преподаватели приехали в Красноярск и всю страсть свою обрушили на здешних студентов. А сибирские студенты были покладистые. Сибирь их родина, они делали, что им говорили, они понимали, что им здесь работать, не капризничали, как порой столичные студенты.

Связь с предприятиями и то, что студенты — местные, обеспечили довольно хорошую интеграцию выпускников в отрасль. И сейчас эта связь сильна, мы можем позвонить практически любому директору завода — он либо наш выпускник, либо хорошо нас знает.

Хочу сказать, что сегодня атмосферу научного поиска в вузе надо менять. Ведь для чего нужен институт? Какие функции он выполняет? В него входят студенты — выходят специалисты. Входят аспиранты — выходят кандидаты. Входит оборудование — выходит результат в виде статей, научной продукции. А внутри всего этого должен быть живой сплочённый коллектив. У нас же каждая кафедра работает обособленно, готовит сугубо своих специалистов. А между тем известно, что именно на границах наук — металлургии и химии, химии и физики и т.д. — рождаются прорывные вещи. Вот мне сейчас по горло нужен хороший специалист в области математического моделирования, но даже когда я съездил в Институт математики и фундаментальной информатики СФУ — нащупать точек взаимодействия пока не смог. Вот об этом надо размышлять — и что-то менять.

Валентина ЕФАНОВА