Не воевал — не пиши

— Владимир Кириллович, отечественная литература о Великой Отечественной войне масштабна. Можно ли её назвать великой? И какие здесь основные имена?

— Боюсь, мои оценки будут субъективны. Оценки вообще сплошь и рядом личное мнение. Я как-то наткнулся в сети на высказывание — мол, все эти Пушкины-Лермонтовы-Толстые никуда не годятся по сравнению с АСТАФЬЕВЫМ. Вот так безапелляционно заявил человек. Ну, любит он Енисей, рыбалку, тайгу (понимаю: я тоже фанат рыбалки и медвежьих углов). Чего ему там заморачиваться, читать про аристократа Печорина, демона во плоти, или про душевные метания Пьера Безухова?..

Мне кажется, что в вопросе о величии литературы какого-то периода мы невольно ориентируемся на русский XIX век. Сравниваем. Вот там сплошь вершины, там космос. И доказывать ничего по этому поводу не надо. А в литературе о войне ХХ века никто не написал романа, подобного «Войне и миру». Да и не мог такой роман появиться. Война была другая. И мы, и немцы, и европейцы, которые воевали против нас, к тому времени переродились. Спустились по лестнице каждый в свою выгородку ада. С Наполеоном воевал русский народ-богоносец. И это не придумано ТОЛСТЫМ или ещё кем-то. Толстой сделал психоаналитическое открытие — для себя. Это открытие его вполне поразило.

После 1917-го года народ-богоносец растоптали вместе с его святынями. С кровью, с жилами, с костями заживо вбили в землю. А часть перековали по своему образцу. Коммунистический молот — штука тяжёлая, неотменная. Им и ковали — по лекалам «нового человека», «сверхчеловека». Фашизм схватился с коммунизмом. Исторически это было неизбежно.

Хоть напали не мы, а потому для нас это была Священная война! Даже слово это сразу вспомнили — «священная»! Да, в ХХ веке по итогу мы предстали перед миром банкротами. Либералы кричат, что мы проиграли всё. Нет, не всё! Войну мы выиграли! И как бы ни была чудовищна наша история, какими бы кривыми дорогами мы не плутали, об этой сути никогда забывать не надо. Иначе совсем перестанем понимать, как мир устроен, потеряемся окончательно.

Литература о Великой Отечественной необозрима по количеству. И по объёму добротного тоже. В лучших, самых глубоких своих образцах она грандиозна. И давит, гнетёт душу и ум. Вокруг темы войны много официальной лжи, затыкания ртов, исковерканных судеб авторов. Это тоже ложится на душу. Эстетам и любителям лёгкого чтения, развлекаловки литература о войне противопоказана.

Имена? Они все известны, самые значимые — ещё со школы. Хотя школьники далеко не всех писателей первого ряда могут назвать. Уже в университете студенты открывают для себя их имена: Григорий БАКЛАНОВ, Константин ВОРОБЬЁВ, Вячеслав КОНДРАТЬЕВ, Евгений НОСОВ, Виктор КУРОЧКИН. Студенты не в курсе, кто такой Виктор НЕКРАСОВ, своего рода первооткрыватель самого продуктивного направления в литературе о войне — «лейтенантской прозы» с его просто и честно написанной повестью «В окопах Сталинграда». Она вышла в 1946-м.

А ещё студенты удивляются, что Андрей ПЛАТОНОВ тоже военный писатель. Он как-то застревает у школьников в 20-30-х годах. Произведения о войне, которые надо бы обязательно прочитать, долго можно перечислять.

— Как эту литературу можно систематизировать — по жанрам, влиянию? Какие здесь основные вехи?

— Принято выделять начальный этап — литературу 1941-45 годов. А затем послевоенный период.

На начальном этапе доминируют малые документально-публицистические формы — очерки, фельетоны, рассказы, повести. Имён тут сотни. И объём, конечно, впечатляет. Один Константин СИМОНОВ написал за войну 4 тома очерков.

Военному поколению не надо было напоминать, кто такие Илья ЭРЕНБУРГ, Николай ТИХОНОВ, Леонид ЛЕОНОВ, Борис ГОРБАТОВ, Всеволод ВИШНЕВСКИЙ, Алексей ТОЛСТОЙ… Последнему, кстати, приписывают авторство лозунга «За Родину! За Сталина!». Статьёй с таким названием он ещё в 1939-м поздравил отца всех народов с 60-летием. На самом деле не Толстой автор. Этот лозунг до него уже гулял по газетам. В фильме «Эскадрилья № 5» пели «Авиационную» на слова ЛЕБЕДЕВА-КУМАЧА: «Мы соколы советские / Готовы в час любой / За Родину! За Сталина! / В последний грозный бой!». А сняли фильм ещё в 1938-м. Я часто говорю слово «кстати». Так вот кстати можно напомнить, что «Священную войну» тоже Лебедев-Кумач написал. Уже 23 июня песня была готова. А 24-го АЛЕКСАНДРОВ положил слова на музыку.

В ноябре 41-го «Красная звезда» напечатала сообщение о подвиге 28 панфиловцев. В январе 42-го в «Правде» появился очерк Петра ЛИДОВА «Таня». Таней назвалась на допросе немцам Зоя КОСМОДЕМЬЯНСКАЯ. В феврале 1944 года Михаил БУБЕННОВ (кстати, автор ажиотажно знаменитого в своё время романа «Белая берёза») в очерке «Великий рядовой» рассказал, вернее ещё раз напомнил через год, о подвиге Александра МАТРОСОВА. О сотнях героев страна узнавала от военных корреспондентов, писателей.

Конечно, многое в литературе этого периода объясняется законами войны, задачами пропаганды. Со времён перестройки все кому не лень — историки и неисторики, добросовестные и недобросовестные — выясняют, что было мифами, а что правдой в этой войне. Моя точка зрения проста: правда нужна всегда. Какой бы она ни была, её надо научиться принимать. Ложью можно гнить и распадаться, даже долго, но жить ею нельзя.

Вернёмся к жанрам. Меня поражает количество пьес, написанных за годы войны, их сотни. Наверное, самые известные — «Нашествие» Леонова и «Русские люди» Симонова. В 1944-м Евгений ШВАРЦ завершил свою пророческую театральную сказку «Дракон». Её сразу запретили. Советскому человеку было непозволительно думать о том, что победитель дракона сам становится драконом.

Война дала гениальные песенные образцы. Я не знал своих дедов. Их сгубила война. До школы я жил с бабушкой, вдовой фронтовика. Потом на каникулы к ней приезжал. Трудно рассказывать, какая ей выпала доля. Ветеранов поддерживали, а на вдов плюнули и забыли, как будто их и нет на белом свете… Бабушка не раз перебирала фотографии из семейного альбома, рассказывала, кто на них. На стенах в избе тоже висели портреты. Кто в военной форме, кто в гражданской. Мы сидели, считали, сколько погибло из нашей родовы со всех сторон. Семь человек! У меня у дурака не хватало ума записать тогда её рассказы в школьную тетрадку или хотя бы подписать фотографии. Как сейчас это воскресить?..

Потом уже в городе родители уходили на работу, а я влезал на стол. Комнатка маленькая. Стол был придвинут к тумбочке, на ней стоял радиоприёмник. И я ставил пластинки, сидел на столе и слушал военные песни. А ещё помню, был в посёлке театр под открытым небом. И однажды я, младшеклассник, случайно попал на репетицию ансамбля Александрова. Ансамбль тогда много гастролировал по стране. Они пели военные песни. До-о-лго пели. А я сидел на скамье и слушал. До сих пор звучит в ушах, когда вспомню. Особенно люблю «Соловьи», «Дороги». От «Священной войны» дрожь пробивает, слёзы сами бегут. Знаю, не у меня только. Не могу спокойно слушать «Враги сожгли родную хату». И до предела возмущает запрет этой песни.

Самое знаменитое и популярное в годы войны поэтическое произведение — это, конечно, поэма «Василий Тёркин» ТВАРДОВСКОГО. Астафьев как-то рассказал Александру Трифоновичу, что на фронте газеты уходили на самокрутки, а вот стихи о Тёркине бойцы вырезали, наклеивали на картонки, передавали друг другу.

Если есть влечение к поэзии, то я бы посоветовал Юлию ДРУНИНУ:

Я столько раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу — во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Или Семёна ГУДЗЕНКО, у которого есть такие строки:

Бой был короткий.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

Я очень привередливо составляю свою личную антологию поэзии. В ней всего несколько десятков стихотворений. Процитированные оттуда. Ещё меня поражает ВЫСОЦКИЙ, никогда не воевавший, но написавший о войне так, словно сам пережил её — и в окопах, и в лётной эскадрилье, и в штрафбате. Всего две строчки: «Наши мёртвые нас не оставят в беде, / Наши павшие — как часовые». Так пишут о святых, защищающих нас на небесах. Он это понимал.

Послевоенную литературу принято делить на два периода. Рубеж — 5 марта 1953 г. и ХХ съезд КПСС, разоблачение ХРУЩЁВЫМ культа личности СТАЛИНА, наступление «оттепели». «Хрущёвская оттепель» дала удивительное неомифологическое явление — шестидесятников. Дала и «лейтенантскую прозу». А своеобразным сигналом поворота к человечности в идеологии стала публикация в газете «Правда» рассказа Михаила ШОЛОХОВА «Судьба человека» (31 декабря 1956 г.). Абсолютное большинство авторов начали писать и печататься после 1956 года. Стало можно открывать рты, пытаться говорить правду. Далеко не всю, с оглядкой, но…

Также я бы выделил период современный, ведущий отсчёт от горбачёвской перестройки. Тут уже пали все цензурные препоны. Но парадоксально или нет, для литературы, и не только о войне, этот период оказался бесплодным. Новых имён он не выявил. Единственной одинокой вершиной стоит книга Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты». И нам ещё предстоит понять высказанную в ней «астафьевскую правду».

— Есть ли лакуны в раскрытии тех или иных тем: этого о войне ещё не написано? В том числе по сравнению с художественным осмыслением Великой Отечественной другими видами искусства — кино, например.

— Конечно, лакуны есть. В перестройку мы с удивлением узнали о штрафбатах, заградотрядах. Вячеслав Кондратьев относил эту тему к нераскрытым. Ещё бы… Симонов в конце 50-х взялся за «Живых и мёртвых», хотел уяснить, почему мы столь катастрофически были не готовы к войне. И многие брались. Но не разобрались. Поскольку не дозволено было разбираться. Почему так бездарно проявляли себя многие командиры? Почему так не ценили жизнь солдата? Что это за такая психология высших чинов — относиться к своим как к врагам?

У немцев есть словечко — «хиви». От «hilfswilliger» — желающий помочь. Так они обозначали тех, кто добровольно переходил на их сторону на фронте и в тылу. Цифры называются разные, но они впечатляют. Мы, разумеется, именуем таких предателями. Но ведь никуда не денешься от того, что многие из этих «хиви» были страшно обижены советской властью — обобраны, репрессированы. Родственники расстреляны. Когда государство ставит тебя в позицию врага народа, как ты будешь к нему относиться? Власть провоцировала миллионы на то, чтобы её ненавидели. Как мы так умеем жить и вести себя по отношению к ближним, что ближний превращается в «хиви»? Давняя тема. И сегодня более чем актуальная. Определяется она понятием «национальный раскол». Огребаемся с ней по полной. Если в позицию «хиви» становятся даже такие таланты, как Виктор Астафьев и Василь БЫКОВ, это говорит о многом. От этого и страшно, и больно.

Можно назвать и другие темы. Например, участь инвалидов, рассказы о том, как от них «освободили» города. А то, что пришлось пережить писателям, — как правили, запрещали, травили, отнимали здоровье, выгоняли из страны…

Если говорить о кино — я от него давно ничего не жду. Боюсь, когда сегодняшний режиссёр или продюсер берутся за тему войны. На удивление или нет, но даже хорошие актёры в кино о войне выглядят чуждыми тому времени. Никакой грим не помогает. Слишком сытые, слишком довольные, слишком самоуверенные, спокойные. Слишком пустые у всех глаза. Последний фильм о войне, который производит на меня сильнейшее впечатление, — «Они сражались за Родину». Но он был снят аж в 1975 году. И выдающийся он в том числе потому, что главную роль там сыграл Василий Макарович ШУКШИН.

— Как вы считаете, критерий правдивости — главный в литературе о войне?

— Я долго пытался понять, в чём причина невероятно глубокого, точного проникновения наших классиков XIX века в человеческую душу. Точного — здесь главное слово. Они все выдающиеся психоаналитики. Не типа ФРЕЙДА. Тут ни в коем случае не стоит путать. Теорию Фрейда наши классики не просто корректируют, а по стенке размазывают. С классиками спорить не получается. Аргументов нет. Их знание безупречно, с ним приходится соглашаться. Мы ведь пытались спорить с ДОСТОЕВСКИМ, с тем сценарием будущего, который он нам прописал. Сотню лет щеперились, слюной брызгали. В итоге вляпались в этот сценарий, живём по нему, по расписанным Фёдором Михайловичем ролям.

А где критерии точности этого знания? Ответ имеется. И смысл у всех один и тот же. Сошлюсь на Льва Толстого. В «Войне и мире» есть две строчки, в них — ключ ко всему роману. В книге 1300 страниц, а тут всего две строчки.

Толстой спорит с историками, отстаивающими величине Наполеона. Поклонение «врагу рода человеческого» он не разделяет. Он пишет: «Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Каждое слово здесь дороже дорогого. То, что можно мерить длину и ширину, мы знаем. Можно пользоваться эталонами веса, объёма, даже времени. Но, оказывается, мерить можно и духовную жизнь. И мерить очень точно.

В дневнике Толстой говорит о лестнице — ступенях между небом и адом. По ним можно подниматься или с них низко падать. Лев Николаевич мерит героев романа не своей меркой. «Для нас, с данной нам Христом…». Это общая мерка, для всех.Он даёт гениальное определение войны, в которой народ защищается от агрессора. «Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога». Писатель стоит на позиции… Бога! Его взглядом смотрит на мир, на всякого человека. «Не я так устроил, — как бы говорит Толстой. — Я просто разгадываю и описываю Божественное мироустройство». Вот это и есть критерий.

Я бы мог дать психоаналитическое понимание проблемы Бога. Но это слишком специальный разговор. Скажу только, что бессознательная, неотменимая функция глубинной основы души — создание образа Бога и демона. Душа человека подключена к Вселенной. Что из этого следует? Несомненно, вера. Когда с этой позиции читаешь советскую прозу о войне, то вы, наверное, догадываетесь, что можно найти. Пустоту. Слово Бог в ней пустое. Как в поговорках, которые мы произносим всуе, не вкладывая в них никакого смысла — «боже ты мой», «бог с ним», «слава богу» и т.д. Два писателя здесь исключение — Виктор Астафьев и Василь Быков. Для меня это два главных автора.

— Можно ли сказать, что произведения Астафьева и Быкова и есть тот обязательный круг чтения, чтобы у современного человека не просто были адекватные представления о войне, но и формировался единый национальный код?

— Если говорить про «национальный код», то Быков и Астафьев, во всяком случае, его сохранили. И Валентин РАСПУТИН в «Живи и помни». Через книги этих писателей я бы и советовал входить в тему войны. Особо хочется выделить последнее произведение Астафьева — «Пролётный гусь». Из него становится понятно, как далась Астафьеву война, как она подорвала все его внутренние силы, погасила все краски. Не забыть и Константина Воробьёва — всё немногое, что он написал о войне.

С «толстовской позиции» написан роман «Прокляты и убиты». Да, роман злой, нервный, потому иной раз описание излишне прямолинейно, публицистично. Но тем не менее. С этих же позиций написаны многие вещи Быкова. Меня поражает, что разрешили публиковать его повесть «Знак беды». Хотя в 1982-м, когда она была написана, в идеалы коммунизма из власти предержащие мало кто верил. Режим давно сгнил изнутри, обессилел, обещанного Хрущёвым коммунизма не случилось… «Знак беды» по всем меркам произведение антисоветское. Его герои муж и жена, Степанида и Петрок Богатьки. Они погибают. И вроде бы виноваты в этом немцы. На самом деле супруги покараны Богом. За то, что Степанида была активисткой, виновата в горе, которое принесло сельчанам раскулачивание. Муж и жена живут на чужой «проклятой Богом» земле. Новая власть наделила их двумя десятинами на бывшем хуторе пана Яхимовского. Владелец так и не принял заботы о нём новой хозяйки, бывшей своей батрачки, и повесился. Всё это вспоминает Степанида, пытаясь понять, что она сделала не так, «против Бога и совести», почему такая кара обрушилась на неё, на людей? Смыслы, выведенные Быковым, звучат абсолютно в унисон с Астафьевым. И с Толстым.

— Что вы думаете о романтизации военной темы? Астафьев, например, с иронией говорил о столь любимом в нашей стране фильме «А зори здесь тихие…», считал вредным враньём…

— К романтизации темы плохо отношусь. И разделяю позицию Астафьева по поводу повести и фильма «А зори здесь тихие». Мысль Бориса ВАСИЛЬЕВА понятна — невероятно жалко гибнущую молодость, цветущую женскую красоту. Но поверить в правду того, что написано, автор не даёт никакой возможности.

Не понимаю и того, зачем Владимир МАКАНИН полез в тему войны. Хотя война у него другая — чеченская. Зачем он написал такую пошлятину, как «Кавказский пленный»? Что хотел сказать своим «Асаном»? Не понимаю. Читаю, и не доходит, вижу только пустоту. В этом случае я согласен с теми, кто прошёл войну и говорит: не воевал — не пиши!

Я уже сказал о кино. Как только вижу сцену, в которой супервоины палят из автомата «от живота», всё — насмотрелся, точка, переключаюсь. Тему войны, страшную, бесчеловечную, постепенно (как и всё остальное) превратили в средство «рубить капусту» и развлекаться. Я хорошо понимаю законы развлекательного искусства. Но на теме войны — нет, не принимаю.

СФ