На пространстве меж двух океанов

Письмо первое

…Сильнее всего меня поразило в ваших историях полное отсутствие тревоги и страха. Человек одинок перед этой великой тайгой, великой рекой — но нисколько не теряется, это его система координат. И нет никаких катастроф, на ожидание которых так заряжено наше сознание. Если кто-то стреляет из ружья, моё испорченное воображение уже рисует каких-нибудь сбежавших зэков, а ваш герой мчится навстречу, радостно гадая: кто бы это мог быть...

Второе — непривычные, глубокие описания природы (которых я вообще-то не люблю). Это небо поздней осенью, которое наконец накрывает покоем и благодатью. Эта земля, беспрерывно гонящая, выталкивающая жизненные соки. И человек, простой человек, который так остро чувствует и эту глубину смыслов, и невыносимую красоту. Она складывается и из многих мелких штрихов, деталей, которые мелькают, как путевые заметки, не разрастаясь ни в какой рассказ, и кажется даже — зачем это всё подмечать и запоминать, если это только мелькает и уносится? Но в этом есть младенческая обнажённость души, и она сама по себе потрясает, как таинство (родившегося таланта?).

Впрочем, что я вам пересказываю, что в ваших книгах можно найти…

Но вот об этих современных страхах. В рассказах их нет. А в интервью, которые можно найти в Интернете, вы говорите о том, что есть тревога за Россию и даже впечатление, что запущен механизм разрушения. Когда вам это стало видно: уже оттуда, из тайги, или ещё до того, как вы «покинули цивилизацию»? Но ведь «уход» не может быть решением…

И ещё мне почему-то кажется, что тех людей, которых вы описали, и той жизни, которую они ведут, — уже практически нет, это как «уходящая натура». Скажу даже крамольную вещь: то, что вы на них «посмотрели», вписали их в традицию и культуру — как будто подвело черту под их существованием. Этой жизни в бесконечной борьбе за выживание стало достаточно — современному человеку её уже не вынести... В общем, вопрос в том, что может давать основание надеяться, что это устоит? И что Россия устоит?..

Михаил Тарковский:

Дорогая Валентина! То, о чём вы пишете, касается моей первой книги рассказов и повестей, написанной в девяностых годах человеком, абсолютно опьянённым тайгой, образом жизни промысловиков и находящимся внутри этого мира. Могу сказать, что сейчас у меня совершенно другое ощущение жизни. Это ощущение беды — и планетарной, и нашей русской — есть в книге «Тойота-Креста». И об этом, я надеюсь, будет и третья часть этой книги, над которой начал работать. Видна эта «беда» стала из тайги, но после того, как мне тайги сделалось маловато, и влилась накрепко в душу вся огромная наша Большая Сибирь (термин не мой, я его подглядел у хабаровчан). Я побывал во многих местах Красноярья и на Дальнем Востоке, в частности, на самой оконечности Курильских островов.

Помаленьку, понемногу — и через непостижимую нашу природу, и через с виду несерьёзные вещи, вроде праворуких японских машин — стала помимо меня вырастать-подниматься огромная социальная тема нашей страны.

Её настоящего и будущего в условиях тотального непонимания центром своего народа и особенно жителей глуши и окраин. Самое неожиданное — что всё это побудило меня вернуться к стихам, которыми, как ни странно, оказалось подручней говорить о некоторых огромных проблемах — проблемах русской земли и боли за неё. Стихи эти, подобно «песням из кинофильма такого-то» стали едва ни самой дорогой частью прозы последних лет.

Вопрос о прогнозах и судьбе России — не ко мне, потому что я не пророк и не мудрец, не социолог и так далее. Есть люди поумней, и хотя мне самому почти и не интересно ничего, кроме заданных вами этих роковых вопросов, несмотря на это, я чувствую, что ответы лежат в некоей области, ну скажем… скажем, связанной с ответами на них нашего русского православного батюшки. Тут мало констатировать всем известные разрушительные тенденции, то есть, сокращение славянского населения, отток народа с Востока и близость Китая с огромным населением, и то, что главная беда — отсутствие государственной воли строить Отечество, и что люди власти, судя по всему, своё будущее не связывают с этой землёй (об этом говорит Захар ПРИЛЕПИН). Всё это нужно знать и понимать, и иллюзий не питать. Но есть некие непостижимые, что ли, материи, где мы как щенки.

Мы и вправду не знаем, какова воля Божья по отношению к России, поэтому единственный выход — не впадать в грех уныния и делать своё дело, благо есть примеры потрясающего подвижничества у нас здесь в Сибири, да и по всей России. Остаётся брать пример, не роптать и конкретным, пусть и с виду малым, делом противостоять тому, что происходит — то есть разрушению Отечества. А самое главное — меньше произносить слов, меньше пить водки и больше созидать. Интересно, что на замечательном литературном фестивале «Белое пятно», недавно прошедшем в Новосибирске, мы много говорили об этих вещах, а после я слышал отзывы молодёжи, студентов. Сказанные на выступлениях подобные слова некоторые молодые люди характеризовали как «официоз». Мне было досадно и удивительно услышать такой отзыв. Как так? С моей точки зрения, официоз — это всё то, что узаконено через телевизор, идеология потребления и прочее, а никак не наши почти подпольные старания написать правду о России или построить музей. Однако в этом юношеском отзыве есть что-то такое, что поможет нам в нас самих что-то объяснить. Как вы считаете?

Письмо второе

…Меня как раз не удивляет, что молодёжь воспринимает это так. Ведь «патриотизм» любят ставить в обязанность, которая означает — принимать ту жизнь, которая уже мало кому нравится. Призывы к самобытности почвенников и народников воспринимаются как перспектива отсталости, отрезанности от всего мира — чего тоже уже никто не хочет, да и невозможно это. А когда о «патриотизме» говорит государство, которое при этом, как вы сами пишете, делает что-то совсем другое (например, это называют «менеджментом в интересах транснациональных корпораций»), то его призывы — ширма либо пустые слова.

А вот то, о чём вы говорите — надо поменьше пить — меня как раз задело в вашей книжке. Все ваши герои пьют. При этом вы пишете, что на севере даже бомжи сохраняют своё достоинство и приличный вид. Но ведь это иллюзия, деградация здесь неизбежна и необратима. (Может, ещё и поэтому показалось, что этот мир, стало быть, уходит). Тут вроде бы даже и говорить не о чем, но эти вещи не могут так же естественно вплетаться в жизнь, как труд, содержание семьи, возведение собственного дома. Они с этим в глубоком противоречии!

Михаил Тарковский:

С одной стороны, водки в тех рассказах примерно столько же, сколько было в окружающей жизни. Единственное, мне по молодости казалось, что весёлые таёжные застолья — часть этой крепкой и бодрой жизни, ну вроде — смотрите, какие мы мужики! И поработать можем, и погулять! В книге «Енисей, отпусти!», как мне кажется, я попытался разобраться с этой темой в повести «Бабушкин спирт». По поводу пропащих же мужиков, пьющих и сохраняющих достоинство, я в свою очередь написал в очерках, находящихся в конце третьего тома. Как раз именно о том, о чём вы говорите. А вообще, о пьянке писать надо, но без упоения и сочувствия, а как о великой беде и болезни.

Вообще, русские люди не могут просто так жить, безо всякой идеи, цели. Цель быть сытым и аккуратно одетым — никак не может никого ни на что подвигнуть, кроме разве как приворовывать что-нибудь. Должна быть идея национальной ответственности за нашу землю.
За то, что на ней происходит, желание сделать эту землю самой лучшей. И здесь, по-моему, православная вера — тот фундамент и подмога, система мира, без которой человек показательным образом теряется, разрушается, тонет в мире противоречий и искушений. Для нас, живущих на русском пространстве между двух океанов, это и ключ к родной земле, к её истории, и к нашей культуре: литературе, живописи, музыке. И к окружающим людям. Это и прививка, и защита. А защищаться, поверьте, есть от чего.

Письмо третье

… Есть такой обсуждаемый сюжет, отголоски которого я увидела и в ваших рассказах, — о том, что многие из нас самих, а уж тем более наши дети, выращены исключительно женщинами. Полная семья сегодня — скорее исключение. А в книгах ваш герой понимает тех женщин, которые не поехали вслед за ним, и в конце концов даже благодарен им за это, иначе бы его не настиг этот ветер свободы, эта его судьба… Мне кажется, что матрица «естественности» одинокой женщины, которая с младенчества укладывается в сознании наших детей, и девочек, и мальчиков, — одна из главных причин распада межличностных связей и запрограммированного несчастья современного человека. А безответственность мужской «самости», которая следует только логике своих интересов, просто поражает. А мы «прекрасно понимаем» и ту, и другую сторону. Но ведь это же вырождение?

Михаил Тарковский:

Эти все проблемы: самость мужчин и женщин, неумение служить чему-то общему и друг другу, разрушение семьи — это всё, с моей точки зрения, — звенья одной цепи, отражение того, что происходит в мире. Тут всё и просто, и сложно. По-моему, главная-то беда — что как раз никто никого понимать не хочет. А герой понимает женщину, которая не поехала за ним в тайгу, как раз потому, что считает себя виноватым и неспособным сделать её счастливой, потому что она из другого мира. Это проблема этого человека, а не женщины. Глобально её (проблему эту, а не женщину) я попытался поднять в «Тойоте-Кресте».

А вообще вопросов много. Как жениться? Как выходить замуж? Кто прав: тот, кто женится только по любви, по влюблённости и ждёт-привередничает этой любви, или по расчёту, по разуму, по желанию просто создать семью ради будущих детей, для «нормальной жизни»? Опять же — это вопрос скорее к батюшке.

У меня у самого ещё куча вопросов и противоречий, которые предстоит решить. И главный вопрос, до которого я пока ещё не дорос, а он мучит меня уже лет десять: это как раз — как жить? Спасая себя или спасая мир? Как можно прощать врагов своих? И как отличить врагов твоих от врагов Божиих? А ответ один: эти противоречия только в тебе, а у Бога нет противоречий. Значит, ещё идти и идти… Бежать от своего незнания…

Тут, с одной стороны, масса философских и богословских вопросов, а с другой — острейшее, обжигающее и животворнейшее соприкосновение с жизнью, поиск правды и истины вот прямо тут, за окном, на заснеженной мостовой со следами-ёлочками от подмёток.

Письмо четвёртое

...Читаю вашу «Тойоту». Очень сложная для меня линия любви, кажется — любовь ли это? Но периодами настигает её романтика, красота восприятия другого человека, и становится ясно, что в нашей жизни и такая-то любовь (пусть в споре, в набегах) — большая редкость.

Но хочу вас спросить о другом. Вы были знакомы с АСТАФЬЕВЫМ. Этот автор — знаковый для Красноярска. Был ли он вам созвучен? Помог что-то понять? И как вы расцениваете его значение в современной литературе? Мне разобраться с этим важно, потому что Астафьев — наш местный бренд, а на самом деле не многие его знают, любят и читают.

Михаил Тарковский:

С Виктором Петровичем у меня было несколько встреч, которые я описал в очерке «Пешком по лестнице». Человек этот был мне чрезвычайно нужен, и его появление в моей жизни — очень важным… Я тогда написал рассказ или повесть, кто её разберёт, «Стройка Иваныча». И почему-то, когда писал, представлял героя, этого Иваныча самого, с обликом Виктора Петровича. Это, конечно, было не случайно, потому что Астафьев был для меня эталоном русского крестьянского духа. И уж, конечно же, енисейского… Повесть он получил, и последовал очень хороший отзыв (что это как «глоток свежего воздуха»). А главное, Виктор Петрович тут же отправил повесть в журнал, где её до этого не взяли. А уже взяли в другом журнале, который не кочевряжился, а оценил повесть, да ещё и премию дал. Я узнаю и холодею, что так подвёл Виктора Петровича, не зная тогда ещё его отзывчивой деятельной натуры... А Астафьев моё название исправил на «Стройку бани». Так и осталось.

В раннем детстве я много читал Астафьева, слушал радиоспектакли по его рассказам, и многое залегло в душу, хотя имя автора я не запомнил. Позже уже переоткрыл эти произведения, и они стали именными, астафьевскими, и всё поражало — насколько крепко в нас сидит прочитанное в раннем детстве. Оно уже стало моим, и даже было странно, как же так — ведь это моё, а тут ещё откуда-то автор выискался. Чудно… Ранние рассказы Астафьева особенно советую читать молодым людям, книгу «Последний поклон», «Царь-рыбу». Это для меня из тех книг, которые почти боишься перечитывать из-за их пронзительности, будто боишься себя лишний раз тревожить. Потому что это требует радикальной подстройки души, отказа от привычной жизни накатанной.