Рубрику ведёт доктор филологических наук Т.В. Шмелёва,
профессор Новгородского университета им. Ярослава Мудрого
Если уж говорить о Сибири, то будет непростительным легкомыслием упустить возможность обратить внимание в нашей рубрике на её языковые и лингвистические богатства.
Давно, кстати, хотела написать о том, что эти прилагательные — языковой и лингвистический — совсем не синонимы: к первому прибегают, когда речь идёт о языках, а ко второму — когда упоминается наука о языках, то есть лингвистика. Сейчас же как-то стало модно говорить лингвистический, имея в виду язык (видимо, под воздействием английского, где только одно прилагательное — на всё про всё).
В кругу знаний современного интеллигента и, конечно же, в его лексиконе непременно есть место для языков и лингвистики. Даже если он по-настоящему владеет только своим родным, то об английском или немецком, латыни или испанском, по крайней мере, слышал, знает их названия. В лучшем случае на одном из этих языков — и тут снова первым английский — интеллигентный человек читает, говорит или слушает любимых певцов. Набор таких языков невелик, на них держится современная евроцентричная культура, да и лингвистика.
Именно поэтому Сибирь — настоящая сокровищница языков, которые не только важны для культуры (ведь каждый язык — это уникальный культурный феномен), но и для лингвистики. Потому что с точки зрения лингвиста, изучающего языки Сибири, все европейские языки — это как один язык. Не интересно. Так мне говорила Майя Ивановна ЧЕРЕМИСИНА, профессор Новосибирского университета, изучившая, наверное, все сибирские языки.
Благодаря Майе Ивановне в моём лексиконе появились такие названия языков, как нганасанский, тофаларский, шорский… Уж не говоря о якутском, бурятском, хантыйском, хакасском, тувинском, алтайском… Разумеется, этих языков я не знаю, но знаю о том, что Майя Ивановна и её ученики ездили в экспедиции, слушали, записывали носителей этих языков и изучали синтаксис. То есть выясняли, с помощью какой языковой техники в этих языках решаются задачи, которые у нас воплощаются в простое или сложное предложение.
Как синтаксиста меня приглашали в Новосибирск на конференции, где звучали доклады о таких языках, название которых были для меня личным открытием. Самое большое удовольствие этих конференций — наблюдать, как Майя Ивановна слушала доклады (а всё понимала, кажется, она одна), задавала вопросы, предлагала подумать: «А нет ли ещё вот такого?» — и оказывалось, что оно есть...
Из этих докладов, опубликованных статей и книг вырисовывается картина языкового разнообразия, бесконечного ряда возможностей, таящегося в Языке как достоянии человечества. Эти скрупулезные многолетние штудии показывают: если не зафиксировать, как выражается, например, одновременность в тофаларском или шорском языке, языковая картина человечества будет неполной. А лингвистика должна будет скорбеть о невосполнимой утрате.
Понятно, что в газетной рубрике невозможно рассказать о том, чем хотя бы принципиально отличаются языки Сибири от европейских и друг от друга. Но можно, как мне кажется, попытаться убедить читателя в том, что на этих языковых богатствах взросли богатства лингвистические. То есть армия исследователей сибирских языков, иначе именуемая новосибирская лингвистическая школа.
Большинство в этой армии, как и Майя Ивановна, изучали в университете свой родной русский язык (русисты) или какой-нибудь из европейских (германисты, романисты). Зато только в Новосибирском университете можно было защитить диплом по нганасанскому языку и слыть по нему специалистом. Конечно, в этой армии есть и носители сибирских языков, из которых в университете вырастали лингвисты. Но чаще эти языки приходилось выучивать (что само по себе мне кажется подвигом). А затем думать о его устройстве. Или параллельно изучать и думать…
Но самое потрясающее, что изучение сибирских языков приводит к необходимости взглянуть иначе на свой язык, а иногда и существенно пересмотреть лингвистические представления о нём. И это такое лингвистическое богатство, которому цена ещё выяснена не до конца. Общение с новосибирскими лингвистами (для меня всё-таки в первую очередь — с Майей Ивановной) помогает ощутить, что часть наших распространённых представлений надо отнести к предрассудкам, которые мы по инерции передаём новым поколениям русских людей в школе. Да и в университете, если честно.
Но завершить я хочу не перечислением лингвистических предрассудков, а словами Майи Ивановны Черемисиной из её книги «Язык и его отражение в науке о языке»: «Язык всегда представлялся мне чудом. Я так и не могу понять, как люди могли создать его, а тем самым и самих себя, — совсем как барон Мюнхаузен, которому удалось за волосы вытащить из болота себя самого вместе с конём. Ведь именно так должно было происходить, когда неразумные ещё наши предки создали орудие мысли, которое вывело их на дорогу разумной жизни. Куда эта дорога их привела — это уже другой вопрос...» Как я понимаю, чем больше лингвист знает языков, тем бóльшим чудом представляется Язык.
Эта как будто бы простая мысль родилась в исследовании языковых сокровищ Сибири и в ходе формирования её лингвистических богатств, главное из которых — люди, посвятившие себя изучению одного из самых близких к нам чудес — Языка.