Три беды

Борис Иосифович ХАСАН, доктор психологических наук, директор Института психологии и педагогики развития, в своё время стоял у истоков ППФ — психолого-педагогического факультета КГУ, который был известен на всю страну. Так, как обучали там, не обучали, пожалуй, нигде. ППФ очень отличался от классических факультетов, в первую очередь, самыми разнообразными формами обучения: сюда входили и организационно-деятельностные игры (ОДИ), и мастерские, и тренинги, и лаборатории, и много чего ещё. Те, кто учился на ППФ в то время, получили очень мощный энергетический заряд.

Сегодня, на новом этапе своей жизни, связанном с Институтом психологии и педагогики развития, Борис Иосифович рассказывает о том, чем закончился этот эксперимент с ППФ, как изменилось общество и какую роль играют в нём психологи.

— Сегодня в связи с реформами образования много говорят о девальвации знаний. Что вы об этом думаете?

— Девальвация знаний — да, этот ущерб есть. Мы находимся на переломе, это понятная ситуация. Люди переходят от так называемых писаных текстов к звучащим текстам и к экранным технологиям. И понятно, что работа с письменными текстами требует от человека гораздо больших усилий, чем работа с аудио- или экранными технологиями. Это другое качество.

— Человеку требуется меньше усилий для усвоения знаний?

— Да, мы минимизируем усилия, и на этом, как ни забавно, одновременно выигрываем тактически, но теряем стратегически.

— Расшифровка знаков, которая происходит при чтении, это более сложная деятельность, чем визуальное наблюдение?

— Конечно, только не знаков — смыслов, это требует индивидуальных вложений. Как с игрушками. Символическая игрушка будит воображение, а готовая, завершённая — воображения не требует, и, фактически, дети, которые заняты готовыми игрушками, затормаживаются в своём развитии. Ну, это известная вещь: чем более технологизированы общество и цивилизация, тем медленнее, как это ни парадоксально, их развитие. Мы всё время говорим о скорости, а в реальности замедляем развитие, существенно удлиняем детство.

Общество находится на переломе, оно использует привычные схемы и клише в отношении так называемой взрослости, а взрослость не успевает созревать к тому моменту, когда к ней предъявляют требования. И люди реально ломаются или попадают в ситуацию острых кризисов — когда претензия уже выросла, а ресурса для её реализации нет.

Здесь мы пожинаем результаты двух ошибок. Первая связана с продвижением либеральных ценностей опережающим образом. То есть они продекларированы, а оснований для их реализации практически нет. Мы долгое время выдавали желаемое за действительное, и теперь получаем некоторые результаты. Это раз. Второе — это цивилизационный сдвиг, связанный с образованием, с тем, что у нас в образование вмешивается то, о чём я уже говорил — экранные технологии и аудиосистемы, то, что называется IT, и исчезает культура работы с письменным текстом. Эта минимизация усилия в значительной степени приводят к инфантилизации.

Инфантилизация, с одной стороны, с другой — очень скоростной, консьюмеристский ход дают эту рассогласованность, несинхронность развития. Эти мощные асинхронные процессы и приводят к напряжению. Мы сейчас размышляем над тем, как обнаруживать эти пороговые характеристики, потому что именно нечувствительность к порогам приводит к социальным взрывам.

— Нечувствительность кого?

— Прежде всего тех, кто принимает решения. Решения относительно модернизации, относительно бюджетирования, относительно политических процессов. Например, сейчас в Греции критическая ситуация. С одной стороны, правительство может принять решение, с другой — его просто снесут, и всё. И это решение просто некому будет исполнять. Общество уже другое, штыки тут мало помогают.

— Вот этот момент особенно болезненный. Мне кажется, мы не способны найти общий язык. При этом бесконечно участвуем в каких-то форумах, но от них очень мало прока. Выступления, где люди не слышат друг друга, плюс резолюции, приготовленные загодя и заключающие общие слова. Особенно угнетает, что чиновники и управленцы всех уровней уже с готовностью везде сидят, слушают «общественность», «заседают» вместе с нею, чаще всего сами эти заседания инициируют — но что из этого? Мы все несём в себе старый опыт работы и не способны найти эффективные формы работы. Почему? Нет инструментов или истинных намерений? В каких форматах следует работать большим сообществам, чтобы это было эффективно?

— Я думаю, что основным способом являются переговоры. Только настоящие переговоры, а не их имитации, которые сейчас расплодились в великом множестве и называются «переговорные площадки». Я сам уже много раз попадался в ловушку так называемых «переговорных площадок». Какие-то площадки, т.е. места, где о чём-то разговаривают, были, а вот переговоров или даже хоть каких-то попыток оформления интересов и закрепления их в соответствующих институтах я практически не встречал. По большей части это даже не диалогические формы, а такие параллельные монологи. И это ещё в лучшем случае, а в большинстве — просто спектакли с хорошо или не очень срежессированным исходом в виде мало чего значащего псевдодокумента.

Нам с коллегами несколько последних лет пришлось работать с крупной корпорацией, которая сравнительно недавно была преобразована из мощной государственной структуры. Выяснилось, что её сотрудники, от переговорной компетентности которых теперь фактически зависят основные результаты деятельности, просто не умеют этого делать. При этом пребывают в полной уверенности, что те встречи и разговоры, которые они ведут со своими партнёрами и заказчиками, называются переговорными процессами. Вот такое их заблуждение и самонадеянность влетает корпорации в копеечку со многими нулями.

— Есть ли сегодня в нашем обществе заказ на психологов? Нуждается ли оно в них?

— К сожалению, современный заказ на психологию своеобразный. Выглядит это примерно так: «Мы долго «голодали», теперь надо наесться всласть». И ситуация такая — с голодухи едят что попало.

Психология, особенно у нас в стране, была совершенно невостребованной. Я никогда не забуду, как в 1985 году мы проводили здесь большую конференцию. Университет принимал тогда стратегические решения по поводу формирования нового направления в образовании. Это сейчас педагогическое образование вернулось в классический университет, или его пытаются вернуть, но Красноярский госуниверситет первым начал возвращать педагогику в лоно классического образования. При этом не педагогику как педагогику, а педагогику как вершинную характеристику вообще профессионального образования. И ППФ — это был эксцесс, который возник раньше времени. Совершенный эксцесс, несвоевременный — вся страна жила в одном измерении, а Красноярский университет — в другом. Ну, и поэтому проект не выжил. Хотя эффект дал мощный; если посмотреть его продуктивность, то она просто фантастическая. Из каждого десятка выпускников шесть-восемь сделали сильнейшую карьеру и стали очень заметными персонажами.

Так вот, конференция называлась «Региональные общественные системы и развитие прикладных психологических служб», мне тогда запомнился один сюжет. Как я уже говорил, это был 1985 год, даже идеи перестройки ещё не звучали. И вот один корреспондент из газеты «Правда» искренне спросил меня: «А зачем на предприятии психолог, если там есть парторг?» (Смеется). То есть, психология была абсолютно невостребована...

А сейчас только ленивый не ссылается на психологов, употребляя такие выражения, как «психологи говорят», «психологи утверждают», то есть ссылка на психологическое становится просто фигурой речи. При этом непонятно, кто такие психологи, какие психологи...

Несмотря на то, что введены какие-то стандарты, это скорее иллюзия, что учат по стандарту. Учат по опыту и содержанию. Можно установить любые стандарты, но учитель, который приходит в класс, и преподаватель, который приходит в аудиторию, несут на себе содержание, и оно транслируется, воспроизводится. И если есть исследования (настоящие, серьёзные, фундаментальные или прикладные), то есть, что преподавать. А если страна в эту область не вкладывалась никогда — результатов не будет.

Всё это размножилось-расплодилось, потому что стало популярно и модно, и стали просто продавать бренд, в значительной степени копируя Запад. Поэтому реально едят что попало…

— Да, я как-то наблюдала по телевизору выступление психолога именно из тех, «кому не лень». Он в своей речи допускал такие ошибки, что даже неспециалист их мог заметить.

— У Станислава Ежи Леца есть такое выражение «Сказать «парень из кафе» — это ничего не сказать, если не сказать, из какого кафе». Так и здесь. И поэтому востребованность психологов — скорее иллюзорная, это мода и дань моде. Как подделки под известные фирмы. Эти суррогаты продают и покупают в значительной степени без ума.

Хотя потребность в реальном психологическом знании есть — благодаря тому, что мы из-за технологического прорыва стали материально существенно лучше жить. Этого не заметить невозможно. Например, мы стали обращать внимание на калории (смеётся). Когда кто на них обращал внимание? Это означает, что мы стали избирательны. Мы стали обращать внимание на реальное качество образования, потому что оно становится разнообразным, ну и так далее.

И потому, что жизнь становится лучше и богаче, возможностей становится больше — больше внимания уделяется самому человеку. Человек сам стал уделять себе больше внимания. Он стал реально беспокоиться о своём здоровье, о своём окружении, о том, что теперь принято называть «человеческим капиталом». И забота о «человеческом капитале» — это забота самого человека. Сказать, что об этом заботятся какие-то структуры, государство — ну, это вряд ли.

— Ваш институт предлагает ряд услуг — тренинги, семинары, психологические экспертизы. Что именно сегодня востребовано, и кто является заказчиком этих услуг?

— Сейчас наиболее продвинутые заказчики — это серьёзные корпорации, в первую очередь по менеджменту. Причём менеджменту высокого уровня. И самые хорошие заказы — это заказы, связанные с конфликтной компетентностью и переговорными технологиями.

То есть выясняется, что конфликты — это не просто случайные ситуации, а то, чем можно управлять. И что переговоры — это не просто «сели, поговорили и типа договорились».

Кстати, вот это вошедшее в язык «типа» очень распространилось и вошло в лексикон не только журналистов, но и первых лиц государства.

— «Типа» и «как бы». Подчеркивают иллюзорность этой жизни.

— Да, да. Поэтому и появляется заказ на то, чем мы сегодня занимаемся. А тематику конфликтной компетентности мы начали изучать с конца 70-х годов, как и переговорные технологии.

Ну, а все остальные заказы, они такие... смешные. Потому что с психологами, видимо, связаны какие-то иллюзии, и люди думают, что можно взять пять часов какого-нибудь тренинга, и у человека появится что-то вроде компетентности. Не появится. Заказывают: «Прочтите лекцию и проведите тренинг». И ждут эффекта от двухчасовой лекции. Но так не бывает. А всё из-за того, что, образно говоря, много есть специалистов, которые бреют крыжовник и продают за виноград. И есть люди, готовые покупать вместо винограда бритый крыжовник. Это довольно дорого, кстати, стоит — брить крыжовник.

— Сейчас модны HR-технологии — то есть гуманистические технологии. А на что они ориентированы — на деловую активность, результативность работы специалистов или на личное развитие?

— Технологии работы с персоналом ориентированы в основном на отбор актуально пригодных для каких-то видов деятельности работников. За этими словами часто скрываются установки так называемой «охоты за головами». Есть специальные приёмы, позволяющие обнаружить умные головы, иногда и с хорошими руками. Серьёзные профессионалы в этой области умеют не только констатировать что-то вроде интеллектуального потенциала работника, но и прогнозировать его эффективность в заданных условиях.

— Вы говорили, что основная проблема в образовании — межпоколенческий разрыв. А что это значит? И разве конфликт «отцов и детей» — не вечный?

— Вечный, конечно. Но дело не в вечности конфликта. Такого рода конфликты — необходимое условие развития цивилизации. Нужно только уметь их держать в соответствующих культурных институтах. До сравнительно недавнего времени в этом конфликте были посредники (это и есть культурный институт, за счёт которого конфликты имеют возможность быть конструктивными). Вспомните политические возрастные организации в истории нашей страны: октябрята, пионеры, комсомольцы, коммунисты. И они были связаны: пионеры — посредствующее звено между детством и юностью; комсомол — между юностью и зрелостью и т.д. Примерно таким образом устроены были и институты образования: между юностью и зрелостью, которые конституированы как поколения, была серьёзная прослойка — педагогическая молодость. Теперь молодёжь из этой сферы фактически выбыла. Физически молодые люди в ней есть, но это те, кто прошёл двойной, а то и тройной негативный отбор: сначала при выборе профессии и поступлении в соответствующий вуз, а затем при выборе места на рынке труда. Остаются те, кто сумел выжить, приспособившись, но потеряв то, что присуще молодости.

Для подрастающего поколения нет нормального, сравнительно недалеко ушедшего по возрасту значимого взрослого, чей путь может рассматриваться как образец. Причём образец близкий, а не экранно-боевиковый и не глянцево-журнальный. Образовательное событие, т.е. подлинная встреча с культурой у юношества не опосредствована сильными, успешными, красивыми молодыми людьми. И детство, и юность сразу встречаются не со следующим поколением, а с поколением «через…»

— Но ведь сейчас предпринимаются какие-то усилия в этом отношении.

— Это судороги. В значительной степени, изображение усилий.

В стране три беды. Не две, как говорили, а три. При этом дороги в список не входят, это беда, конечно, но устранимая. У нас же это — глупость, жадность и ложь. Изображают и врут снизу доверху. С выборами врут, руководству врут, нижнее руководство врёт верхнему, родители врут детям, дети врут родителям. Враньё на каждом шагу, и это невозможно совершенно! А в сочетании с глупостью и жадностью враньё даёт потрясающий эффект.

— Ещё Солженицын, до своей вынужденной эмиграции, призывал «жить не по лжи». Не пробило. А само не рассосётся?

— Нет, само не рассосётся. Тем более, совершенно утратила свою роль интеллигенция, её совсем не заметно. Критически мыслящие люди, много читающие — их почти не стало.

— Получается, гражданское сознание у нас в зачаточном состоянии?

— Я бы так сказал под занавес: люди, которые претендуют на мышление, образуют кружки. Люди, которые мышления избегают, сбиваются в стада и толпы.

— Ну, это просто XIX век какой-то — кружки...

— Тем не менее все прецеденты происходят через кружки. И если есть кружок, в нём начинает биться мысль, то есть шанс. И почему XIX век? Гораздо раньше в своё время такую функцию выполняли монастыри…

Елена НИКИТИНСКАЯ