Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
ноябрь / 2013 г.

Красноярск спасут конфликты

Тот, кто вырос в Сибири, почти всегда решает для себя вопрос: уехать или остаться. Как этот выбор связан с планированием города — об этом мы говорили с Еленой ЧЕРНОВОЙ, руководителем лаборатории социологии градостроительства РосНИПИУрбанистики. Именно этот петербургский институт в рамках подготовки нового генплана проводит социологическое исследование, цель которого — социальное обоснование проекта.

— Елена Борисовна, для чего новому генплану понадобились социологи?

— Для того чтобы у генплана действительно появилось новое качество. Сегодня в генпланах социум, горожанин учитывается как «население». Это статистическая абстракция, конструкция «минимума жизни» (термин Л. МАМФОРДА). В индустриальную эпоху она сыграла положительную роль. Ведь во времена ГУЛАГа человек вообще был неисчерпаемым «возобновляемым» ресурсом, о воспроизводстве которого не заботились. Но в 60-е годы людей на стройки социализма понадобилось привлекать уже с помощью идеологических или экономических средств. И в условиях тотального дефицита обещание минимума жилищной и социально-бытовой обеспеченности стало эффективным мобилизационным фактором.

Период перестройки в нашей стране совпал со сломом индустриального экономического уклада. Но российские проектировщики продолжали проектировать в прежнем подходе и неожиданно столкнулись с «градостроительными бунтами»: жители восставали против любых проектов, связанных с изменением городской среды. «Население всегда против» — такой диагноз поставили градостроители. Наша лаборатория была создана внутри «проектного цеха» именно для того, чтобы разрешать градостроительные конфликты.

Но мы сделали другой вывод — «населения» уже нет. Проектная деятельность не адекватна новому состоянию социума. Работая в реальных проектах, мы пошагово создавали новые элементы технологии, которые позволяют перейти от планирования для «населения» к планированию для социума и вместе с социумом конкретного города. Эти технологии мы готовы применить при разработке генплана Красноярска.

— А генпланы городов сегодня воплощаются в жизнь? Старый красноярский, кажется, так и остался на бумаге…

— Заказчики на генпланы — управленцы — в подавляющем большинстве мыслят в рамках индустриальной парадигмы: стране нужна промышленность, рабочие места, а если на улицах пробки, давайте строить магистрали. То есть люди, которые в обществе должны отвечать за развитие, воспроизводят прошлое. На Западе подход уже давно иной. Согласно ему стоит уйти от концепции города для движения к концепции города для человека.

В Красноярске администрация города решила, что требуется действительно новый генплан. Это означает, что не достаточно просто поменять лозунг «город для производства» на лозунг «город для людей». Нужно так организовать процесс проектирования, чтобы подготовка генплана стала не только делом профессионалов и власти, но и делом городского сообщества.

Кто строит город? В этой роли выступает каждый горожанин. Молодой человек, который принимает решение, где ему жить — в Красноярске, Питере, Таиланде, — тоже градостроитель, потому что строит дом, заводит семью. Тезис о том, что главным градостроителем является горожанин, впервые выдвинул Кевин ЛИНЧ. Поэтому предстоит задача вовлечь горожан в процесс планирования.

— Как создать генплан, который будет реалистичным и обязательным для всех?

— Нужно отказаться от планирования на основании прогноза, в котором город — это статичная расчётная модель. Признать, наконец, что будущее принципиально непрогнозируемо. Перейти к планированию в ситуации принципиально неопределённого будущего. Это можно сделать в рамках проблемно-конфликтного подхода.

При таком подходе город — динамическая модель силового взаимодействия, конфликта интересов, которые формируют реальный вектор градостроительных изменений. Это позволяет отказаться ещё от одного очень удобного приёма — подмены проектных решений образцами «лучшей практики», в результате которого генплан превращается в утопию. Поясню свою мысль.

Российские города отстали от европейских лет на 50. У нас сейчас и качество среды, и проблемы, и, увы, качество градостроительных решений — на уровне 60-х годов ХХ века. В такой ситуации существует большой соблазн скопировать то, что сейчас есть в Лондоне, Амстердаме, Париже — и в виде концептуального решения проблем предложить для генплана российского города. В результате получаются Нью-Васюки — нереализуемая утопия.

Кроме того, всё равно оказывается, что проектировщики скопировали уже устаревший образец. Таким образом, вместо того, чтобы с помощью генплана развивать конкретный город как уникальную совокупность ресурсов, в нём опять консервируется чужое прошлое. А проблемно-конфликтный подход позволяет спланировать шаг ближайшего развития именно для этого города, для решения его проблем.

Например, в Красноярске действуют правила землепользования и застройки (ПЗЗ). Как застройщики во всём мире используют их? Они решают задачу — какой тип проекта принесёт прибыль в рамках ПЗЗ. Как происходит у нас? Девелопер начинает проектировать от прибыли, которую хочет получить — и инициирует процедуру публичных слушаний, чтобы внести изменения в ПЗЗ, которые позволят ему получить эту прибыль.

В Красноярске я впервые наблюдаю освоение процедуры публичных слушаний застройщиками в своих целях в столь массовом масштабе.

— У нас такие алчные застройщики?

— Даже алчность может работать на общество, если частные интересы ограничены рамкой общественных целей. Тогда прибыль, которую получают застройщики, будет увеличивать капитализацию города, его градостроительную ценность. Сегодня же, за редким исключением, прибыль частного агента уменьшает градостроительную ценность территории в масштабе всего города.

Например, есть в городе исторический центр или зелёная зона, которые не подлежат застройке как территории максимальной общественной ценности. Но это одновременно и максимально инвестиционно привлекательные территории, т.к. позволяют получить максимальную прибыль. И туда идут инвесторы, которые освоили изменение ПЗЗ под свои интересы. В результате снижается градостроительная ценность исторического центра.

То же самое происходит, когда на берегу реки начинают строить типовое жильё. Красивый ландшафт перестаёт быть достоянием города, он приватизируется в покупке «видовой квартиры». В результате инвестиции не увеличивают, а снижают совокупную капитализацию города.

Думаю, все согласятся, что качество среды наших городов уменьшается с каждым годом. Российский город — это не место для жизни. Это — место для выживания. Поэтому город покидают «молодые, энергичные, грамотные» — в перспективе, самые платёжеспособные.

Я недавно говорила с одним таким молодым красноярцем, прекрасно образованным и успешным профессионалом-проектировщиком. Вот так он передаёт ситуацию: «Красноярск — мой родной город. И до недавнего времени он действительно воспринимался родным. Но сейчас я чувствую, что начинаю его ненавидеть. Я ему не нужен, я отвержен этим городом. Если меня что-то и держит здесь, то 2-3 незастроенных ещё пространства. Когда их застроят — уже ничего не удержит».

Инвесторы должны лелеять родной город как курицу, несущую золотые яйца. Если они будут и дальше уничтожать городское пространство, кто тут останется?

— Мы говорили о привлекательных территориях, о центре. А окраины?

— Окраины застраиваются «жилыми комплексами». Это ещё одно изобретение застройщиков, под которым подразумевается плотная застройка панельными многоэтажками эконом-класса. На Западе такие панельные жилмассивы после расселения взрывают целыми кварталами! Там уже запрещено строить не только массивы, но и отдельные дома «для бедных», т.к. они быстро превращаются в гетто. А процессы геттизации едины везде.

— И каковы же долгосрочные общественные интересы для Красноярска, которые одновременно будут приняты застройщиками?

— Общественные интересы я могу так сформулировать: создавать не только «квадратные метры», но и городскую среду на территориях нового строительства. И не разрушать, а улучшать городскую среду в сложившихся районах. Городская среда — это и есть воплощённый в материале общественный интерес. Но сегодня застройщик, за редчайшим исключением, не ставит цель создания среды городской жизни.

Мне очень нравится школьный пример из учебника биологии. Кролики, завезённые в Австралию, нежные и пушистые существа, сожрали весь континент и довели положение до экологической катастрофы. Каждый из них просто хотел как следует поесть, но это привело к уничтожению всего кроличьего вида. Неважно — кролики, волки, овцы… И зверь, и человек прекрасен, если действует в рамках им самим принятых заповедей.

Сейчас при попытке сформулировать общественный интерес теоретики заходят не туда, пытаясь противопоставить застройщиков-волков и жителей-овец. Для локальных ситуаций всё так, но если мы берём масштаб генплана, то общественный интерес у всех кроликов один — не так размножаться, потому что иначе погибнем. Так и застройщики должны сами сказать себе: давайте начнём регулировать процессы, ведь мы гробим ресурсы нашей деятельности на этой территории.

— Что же должны сделать социологи в рамках генплана?

— Выстроить рамки общественных ограничений на деятельность, которые будут удерживаться всеми участниками градостроительного процесса. Иными словами, если по одному участку инвестор инициирует «публичные слушания» (увы, в данном случае я могу использовать этот термин только в кавычках) с целью внесения изменений в генплан или ПЗЗ, это для всех других должно служить сигналом того, что приватизируется общественный ресурс. Тогда заработают процессы саморегуляции. Сейчас они не действуют.

А власть, даже самая замечательная, одна не в состоянии удерживать рамки общественных интересов. Прежний госплановский тип принятия решений можно сравнить с управлением ледоколом: включил атомный реактор и пошёл напролом. Сейчас управление городом можно сравнить с управлением яхтой. У меня был такой опыт длительного путешествия на яхте в открытом море. Яхта маленькая и хрупкая, она не может противостоять враждебным стихиям ветра, течениям. Но она может выстраивать свой курс и сохранять устойчивость, постоянно балансируя с учётом разных сил, в опоре на сопротивление враждебных стихий. Муниципальное управление тоже должно опираться на сопротивление разных сил, а не пытаться играть с бизнесом на поле торга, как сейчас: ты мне садик построишь, в обмен я тебе выдам техусловия.

И в этом смысле Красноярску нужны градостроительные конфликты. Конфликт — это такой тип взаимодействия, который позволяет в нашей российской ситуации тотального градостроительного произвола выстроить границы между частными интересами и общегородскими ценностями для данного города. Создать локальную норму, которая станет регулятором для всех.

Сейчас в российских городах примерно такая же ситуация, как в любом садоводстве: люди соблюдают и отстаивают границы между своими собственными участками, но каждый старается ухватить кусочек общего пространства, выходит за свои границы на дорогу. В итоге в садоводствах не остаётся общественных пространств, двум машинам разъехаться невозможно.

Мы не противопоставляем «хорошие» общественные интересы «плохим» частным. Проблема в том, что люди, реализуя свои частные потребности, не зафиксировали общественные интересы.

— А как установить эти рамки общественных интересов по отношению к городскому сообществу в целом?

— Нет никакого сообщества в целом. По моей первоначальной оценке, Красноярск — это «три в одном», три разных города на одном пространстве. Первый — Красноярск индустриальный, общественные интересы которого описываются в терминах «рабочие места», «промышленность», «градообразующая база». По отношению к этому «городу в городе» нужен свой тип проектных решений.

Второй — Красноярск постиндустриальный. В нём— свои горожане, у которых свои интересы и требования к качеству городской среды.

И третий — «Вечный Красноярск», миссия которого — воспроизводить «человеческое» на этой территории: ценности, культуру, этику. «Вечный Красноярск» — место человека во Вселенной, как в стихотворении О. МАНДЕЛЬШТАМА: «…Не город Рим живёт среди веков, А место человека во вселенной…». Это «место» сложное, состоящее из многих элементов. За каждый элемент и за их связь отвечают разные социальные и деятельностные группы горожан. То есть нужно проектировать разные городские среды под интересы и проблемы разных групп. Вот вы, журналист, наверное, к постиндустриальному сегменту относитесь.

— Я бы себя скорее к вечному отнесла, хотя бы по месту жительства.

— Да, есть ещё вопрос, кто к какой группе себя относит и как идентифицирует себя с местом. Кстати, когда я начала обсуждать эту модель с экспертами, они сообщили, что есть ещё доиндустриальный Красноярск, в котором люди заняты натуральным хозяйством. Т.е. у нас ещё нарисовался один тип горожанина, по отношению к которому нужно готовить проектные решения. А другой эксперт уверенно сказал, что «вечный Красноярск» — то общее, что соединяет в единство три «города», находится в основе идентичности каждого горожанина. В этом и состоит социологическая часть генплана — в выстраивании города как сложной социальной модели.

Есть ещё один актуальный аспект. Проектировщики закладывают проектную численность населения. При этом ничего не говорится о качестве этого населения. Я участвовала в одной проектной работе. «Нам нужен рывок!» — было мантрой региональной власти. А слоган молодёжи области был «Вырваться!». Какое качество городской среды нужно проектировать для молодёжи Красноярска, чтобы у неё был другой слоган? На этот вопрос тоже должен отвечать генплан. Но только молодёжь может задать специфические требования к тому, что для неё — качественная городская среда. Для этого молодёжь должна стать участником проектирования.

Сегодня нужно учитывать и миграционные процессы. В Петербурге, например, управленческие решения, принятые в индустриальной парадигме (превращение Петербурга во «второй Детройт», «амбициозные» стройки, затеянные администрацией В. МАТВИЕНКО), привели к форсированному притоку неквалифицированной рабочей силы для этих строек и производств, совершенно не нужных постиндустриальным жителям Петербурга. В итоге городской социум уже не может ассимилировать этот миграционный приток. Но его «оседлали» застройщики, которые создают гигантские переуплотнённые жилмассивы — будущие мигрантские гетто. Замкнулся порочный круг, спровоцированный неграмотным управленческим целеполаганием.

Если Красноярск «законсервируется» как индустриальный город, это будет иметь определённые последствия — население будет «вырываться», замещаясь мигрантами. Возможно, экономическим агентам, которые сейчас используют город как ресурс, всё равно, кто тут будет работать. А может, и нет. С появлением гетто города погибают, коллапсируют.

У вас пока другая ситуация с миграцией, но важно понимать, что закономерность едина: чем больше в городе принимается решений в индустриальной парадигме, тем больше в нём будет неквалифицированных мигрантов.

Таким образом, социологическая модель города — это основание для принятия сбалансированных проектных решений. Сегодня же используется маркетинговая типология, которая делит горожан на две группы: бедных и богатых. Для бедных строятся муравейники-жилмассивы. Для богатых создаются так называемые гейт-комьюнити — сообщества закрытого типа, с высокими заборами и закрытыми дворами. Идёт деградация городской среды, которая задаётся двумя одинаково негативными процессами — геттизации и феодализации города. Листая красноярские журналы о недвижимости, можно заметить, что одним из показателей престижного жилья у вас является его закрытость. А ведь современный европейский город — это абсолютная проницаемость!

— Да, у нас закрытый двор преподносят как большую ценность.

— Люди сильно ошибаются, когда думают, что закрытый двор — это безопасно. Истина всегда в парадоксах. Что делает улицу безопасной?

— Уровень культуры жителей.

— Неверно. Не уровень образованности жителей, не полиция, а возможность появления случайных прохожих. Это не моя мысль — Джейн ДЖЕКОБС. Человек, который ночью вышел из дому и идёт по улице, чтобы купить пачку сигарет, делает эту улицу безопаснее. Если мы закрываем пространство от случайных прохожих, мы делаем его опаснее в смысле возможности совершить насилие. То же самое в жилмассивах — там ведь нет улиц.

Чем плотнее в городе сеть улиц, тем менее город оказывается затратным в плане обеспечения безопасности жителей. Мне сейчас не важно, из какого кармана идут средства на обеспечение безопасности: из общегородского бюджета или её оплачивают сами жильцы. Хотя и это значимо, так как безопасность проживания начинает напрямую зависеть от уровня доходов. Это и есть возврат к феодализму, когда продолжительность жизни зависела от дохода.

Наши города чудовищно затратны, не только в плане теплопотерь, но и в плане времени, потраченного на стояние в пробках, потери здоровья, нервного истощения и пр. Учёт этих моментов и есть истинная экономика города.

Но сегодня в градостроительстве доминирует производственный экономизм. Это приводит к деградации городской среды, что в долговременном плане не нужно ни горожанам, ни самим экономическим агентам. Принцип баланса должен стать главным при принятии градостроительных решений. Скажем, в отношении транспорта — мы должны добиться баланса различных видов движения в городе: автомобильного, велосипедного, пешеходного, учесть интересы инвалидов. Не определять приоритеты, а найти баланс интересов разных типов движения.

— Как это сделать?

— Возьмём ситуацию в масштабе двора, где 10 автомобилистов паркуют свои автомобили в ущерб интересам остальных 90 жителей. Последние должны сказать первым: вы пересекли общественные границы. Пойти на конфликт. Нам вообще нужны конфликты.

— То есть власть должна конфликтовать с жителями, закрыв, к примеру, центр для проезда частного автотранспорта?

— Власть не сможет этого сделать до тех пор, пока не обретёт поддержку у значимой части городского сообщества, которая начнёт отстаивать это решение как общественный интерес. Численность горожан, которые хотели бы ездить на общественном транспорте по улицам, свободным от пробок, ходить по тротуарам и дышать чистым воздухом, а не выхлопными газами, больше, чем автомобилистов. А если к ним прибавить велосипедистов…

Сегодня же все расплачиваются своим временем и здоровьем за желание меньшей части пользоваться личным автомобилем. Одна группа интересов захватила всё городское пространство. Власть должна опереться на артикулированный протест другой части горожан, готовых отстаивать свои интересы.

Это не значит, что все должны отказаться от автотранспорта. Это значит, что нужно найти баланс интересов. Сейчас в крупных российских городах набирает силу движение «Партизанинг» — велосипедисты начинают отвоёвывать место для своего движения. Я считаю, что это очень позитивный процесс, в отличие от деятельности дальневосточных «партизан», которые, если помните, боролись с милицией. Но механизм, запускающий и велосипедный, и криминальный «партизанинг», один — проектные и управленческие решения принимаются в пользу только одной группы. Отсутствует баланс.

В городе нет абстрактно положительного или отрицательного. Если вектора интересов сбалансированы — мы получаем улучшение качества городской среды. Если баланс потерян — городская среда деградирует. Цель нашей работы — реализовать этот принцип в генплане Красноярска.

Татьяна АЛЁШИНА