Поэзия обыденности

Европейский взгляд на азиатское многоблочие

Китайцы проклинали недругов пожеланием жить в эпоху перемен. Поколения советских людей были прокляты жить в домах, сделанных по лекалам, одинаковым от Бреста до Владивостока. В этих неотличимых друг от друга бетонных лесах заблудился некогда герой рязановской «Иронии судьбы». И вот сейчас на наших глазах судьба иронизирует вновь — к нам, в Сибирь, приезжает молодой продвинутый поляк, поклонник русских поэтов-авангардистов, и начинает рассказывать нам о том, что мы, оказывается, живём в эстетически выверенном и стилистически законченном пространстве. Проще говоря, он пытается научить нас видеть в свинцовой суровости наших спальных районов определённого рода красоту и потаённый смысл.

Выступление польского архитектора предварил модератор Андрей КУРИЛКИН. Он рассказал об Институте медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», выпускником которого является Куба Снопек. Институт выпустил книгу Снопека о феномене московского микрорайона — «Беляево навсегда».

Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» представляет исследование урбаниста и архитектора Кубы Снопека (справа модератор Андрей Курилкин).
Фото Алины КОВРИГИНОЙ (Newslab)

Институт «Стрелка» был создан в Москве 4 года назад. Его основная сфера интересов — городское развитие. И институт разными способами, по словам Курилкина, «пытается сделать что-то с современным российским городом»: обучает студентов, просвещает горожан, консультирует власти и большие корпорации, издаёт книги.

По большому счёту, «Стрелка» — это организация, которая занимается изменением окружающего мира. Её издательская программа преследует те же цели — попытаться понять, как устроено окружающее нас пространство, что с ним будет происходить и что сделать, чтобы всем нам было комфортно в нём существовать.

Издательство «Стрелки» выпускает как бумажные, так и электронные книги, которые ориентированы на массового современного читателя. К сегодняшнему дню вышли несколько десятков книг, изданных по-русски и по-английски, их авторы — весьма известные исследователи Григорий РЕВЗИН, Борис ГРОЙС, Владимир ПАПЕРНЫЙ и совсем молодые — такие, как Куба Снопек, которому мы и даём слово.

О том, что «Черемушки» родом из XVIII века

— Я сегодня расскажу несколько историй, связанных с книжкой «Беляево навсегда». Она сейчас вышла на английском, скоро появится на русском. Книжка посвящается сохранению типовой архитектуры через сохранение нематериального наследия. Звучит немножко сложно, но на самом деле это простая история. Около 50 лет назад во всех городах мира появились типовые здания, появилась возможность собирать дома на фабриках. До этого архитектура, в большинстве своём, была уникальна, архитектор привязывал строение к месту. И вот появились одинаковые дома…

Надо сказать, что 50 лет – это такой период, за который успевает накопиться ностальгия, и в связи с архитектурой тоже.

Возьмём московский район «Дом Гончарова». Этот первый в истории города микрорайон был построен в 1956 году. Он стал основой вообще для всех микрорайонов, которые мы можем найти и в Москве, и в Красноярске, и во Владивостоке. И сейчас появились сообщества людей, которые хотят этот микрорайон сохранять, хотя он состоит из абсолютно неуникальных серий. Я имею в виду типологические строительные серии. Там прожили уже 2-3 поколения, жили чьи-то бабушки, дедушки… Но встаёт вопрос — как это сделать? Нет таких инструментов сохранения, поскольку серия не уникальная. И этому парадоксу посвящается моя книга. То же самое и в Красноярске. До 80% города может быть такой застройки.

Что вообще такое — микрорайон? Это такая компоновка зданий, которая появилась в 60-х и, самое главное, она основана на рациональном принципе. Специалисты, которые проектировали микрорайон, не думали про композицию, про эстетическое наполнение пространства, у них была совершенно другая задача — чтобы всё это работало, чтобы повседневная жизнь в микрорайоне была удобной. Они создавали зелёные зоны, вокруг них располагали здания, и самым главным было оптимальное расстояние между сервисами, школами, детскими садами, метро и домами. Поэтому принцип постройки микрорайона во всех советских городах одинаков, и он отличается от принципа, который в градостроительстве существовал раньше. Я вчера ходил по Красноярску и понял — здесь всё то же самое, а именно: большие дома находятся в пространстве, которое должно быть зелёной зоной. Правда, часто этой зоны нет.

Микрорайон — это мышление, которое появилось ещё в восемнадцатом веке, в эпоху Просвещения и индустриализации. В XIX веке некоторые архитекторы догадались о возможности делать некоторые элементы зданий на заводе. Интересный пример — кирпич. Кирпич существовал с давних времён, но в XIX веке немцы создали оптимальный вариант такого размера, что из него можно было делать всё, что угодно, и укладывать его абсолютно по-разному.

А в 1919 году появилось то, что изменило мир, — конвейер на фабрике Форда в США. И возможность делать типовой продукт, который следует по конвейеру, и в процессе к нему добавляются всё новые элементы. Это коренным образом поменяло производство. Появилось очень много архитектурных проектов, которые предлагали постройку городов, основанных на микрорайонах.

Возьмём всем известный проект Ле КОРБЮЗЬЕ для Парижа. Ле Корбюзье предлагал избавиться от старого Парижа и на его месте построить несколько высоких бетонных башен, окружённых парками. Это была архитектурная утопия. По тем временам проект был революционным, а сегодня мы смотрим на него с ужасом.

Заказчиком проекта выступал ВУАЗЕН, промышленник, который производил машины. Он просто хотел посмотреть, как будет выглядеть будущий «город для машин». Проект был заказан и сделан, но конечно, исполнить его никто не смог. А в Советском Союзе, уже позже, совпало всё — с одной стороны, появилась подобная архитектурная идея, с другой — уже была власть, которая смогла эту идею воплотить в жизнь.

Об архитекторе-новаторе по фамилии Хрущёв

— И так получилось, что исполнителем этого проекта стал Никита ХРУЩЁВ, у которого вообще была страсть к большим проектам, например, таким, как осушение Аральского моря. Именно Хрущёв совершил архитектурную революцию.
Во время режима СТАЛИНА на человека приходилось по 5-6 кв. м жилья. И мы, конечно, понимаем, что это очень и очень мало, потому что абсолютный минимум для того, чтобы хоть как-то существовать — это 9 кв.м.

И хотя мы все считаем, что сталинская архитектура престижная, качественная и так далее, она никак не решила проблемы с жильём. Жилья было мало с приходом Сталина и стало ещё меньше после него. Потому что в это время шла мощная миграция — множество людей приезжало из деревень в города, и скорость, с которой строились сталинские дома, была недостаточной. И только Хрущёву удалось решить эту проблему. В 1954 году на Всесоюзном совещании строителей он произнёс речь, в которой обозначил вектор грядущей строительной революции.

В первую очередь он хотел повысить темпы строительства, улучшить качество жилья и одновременно понизить затраты. И в этой своей речи он решил абсолютно все вопросы. Она стала отправной точкой в истории типовых спальных районов. Эта речь, с одной стороны, представляла собой реакцию на огромный дефицит жилья, а с другой — являла собой протест против затратности и идеологизированности «сталинского ампира». Она породила совершенно новый тип архитектуры.

Именно с этого момента в СССР началось массовое строительство типовых домов. Например, серия К-7, которая была одной из первых и производилась в Москве, была очень простой. Состояла всего из 24 частей, и эти части на заводе просто складывались в дом для 60 семей за один день!

В выступлении Хрущёв весьма конкретно высказался о задачах в этой области. Прежде всего, он предложил полностью отказаться от строительства кирпичных зданий и перейти на сборку домов из готовых элементов. Перевести архитектуру на заводы. Причём собирать там не только жилые дома, но и школы, детские сады, магазины, абсолютно всё должно строиться на фабриках. Кроме того, получилось так, что повторяться стали не только серии домов, но и целые жилые кварталы, которые строились по принципу: несколько домов, между ними школа, детсад, ещё что-то. И этот квартал несколько раз копировался в данном микрорайоне.

Хрущёв выступил за повсеместный переход к стандартным проектам, число которых должно было быть сведено к минимуму. «Почему сейчас используется 36 типовых проектов школ? — говорил он. — Нам следует отобрать небольшое количество типовых проектов жилых домов, школ, больниц, детских садов, магазинов и других зданий».

Кроме того, Хрущёв создал институты, которые проектировали эти дома. В Москве таким стал МНИИТЭП, много лет разрабатывающий серии, согласно которым шло строительство.

Я называю эту речь «хрущёвским манифестом» по всем вопросам архитектуры. Был создан новый тип архитектора. Такого, например, как Яков БЕЛОПОЛЬСКИЙ, который в своей жизни построил 18 миллионов (!) кв. м жилья. Он застраивал Юго-Запад Москвы, и я даже не знаю, с чем это сравнить; мне кажется, никто из архитекторов, включая Оскара НИМЕЙЕРА, который построил Бразилиу, не создал столько квадратных метров. И ведь Белопольский практически был никому не известен. Потому что, хотя он построил так много, главным архитектором этого времени остаётся Хрущёв. Я вижу его как самого большого архитектора русского авангарда, потому что все вещи, о которых он говорил — о честной архитектуре, новой эстетике, зелёном городе — обо всем этом дискутировали ещё архитекторы 10-20-х годов.

О Пригове, бульдозерах и пустоте

— Интересным образом Хрущёв, которому так нравилась современная архитектура, не любил современное искусство. В 1962 году он пришёл на выставку в Манеже. Выставлялись абстрактные картины современного искусства. Это был манифест новой реальности. Хрущёв оказался не готов воспринять это искусство и произнёс фразу: «Всё это не нужно советскому народу!». Так советское абстрактное искусство было запрещено. Оттепель в искусстве закончилась.

После этого часть абстрактных художников решила заниматься искусством неофициально, и таким образом появилось разделение на официальных и неофициальных — художников, скульпторов, издательства, выставки. Например, самиздат Дмитрия ПРИГОВА — это было неофициальное издательство концептуального искусства.

Первая неофициальная выставка прошла в микрорайоне Беляево, в Москве, в 1974 году. Несколько художников решило использовать пустырь между домами как выставочный зал и выставить там свои концептуальные картины. Не надо было долго ждать реакции властей — выставка очень быстро была уничтожена бульдозерами. Художники предусмотрительно пригласили на эту выставку иностранных журналистов, и именно они, увидев уничтожение картин, подняли мировой скандал.

Поэтому советское правительство пошло на уступки и решило впредь на подобные перформансы так бурно не реагировать. И когда через две недели появилась выставка в районе Измайлова, власть смолчала. Таким образом бульдозерная выставка стала началом второй оттепели в искусстве. Появилась некая серая зона, в которой могли существовать свободные художники. И вот этот микрорайон Беляево, о котором я постоянно говорю, он, по сути, является местом пересечения двух решений Хрущева: с одной стороны, он создал подобную архитектуру, с другой, добавил некую историю, создал эту энергию, которая привела к Бульдозерной выставке. Беляево является монументом этих двух политических решений.

И в этом микрорайоне жил Дмитрий Пригов — очень интересный художник и поэт. Я не знаю, насколько он известен в Красноярске, но в Москве к нему всё больше интереса. Сейчас Эрмитаж в Петербурге купил коллекцию его выставки в Венеции, и, я думаю, через несколько лет он будет одним из самых известных русских художников. Именно он заметил, что микрорайон — это новый тип среды, совсем новый город. У него есть стихи на эту тему, написанные в 1978 году, они называются «Апофеоз милицанера».

В этом стихотворении довольно сильно чувствуется атмосфера микрорайона. Пустота и повторяемость. Кроме того, что он писал про этот микрорайон, он делал для жителей экскурсии, показывал им эти серые дома-коробки и рассказывал истории, связанные с этими домами. Что и когда здесь случилось. Вот здесь жил ГРОЙС, а здесь жил Владимир СОРОКИН… И таким образом он добавлял слой значений этой скучной архитектуре.

Приговская графика — ещё один феномен. У него существуют целые серии на тему жития человека в хрущёвской коробке. Коробка при этом всегда одинаковая, но в ней всё время появляется что-то новое и неожиданное. Динозавр, например.

Пригов в этом был не единственным. Практически все художники московского концептуализма каким-то образом взаимодействовали с пространством микрорайона. Если посмотреть, например, на группу «Коллективные действия», они во всех своих перформансах использовали пустоту и пустотность как фон. Пустота присутствует везде. А это и есть имманентная черта микрорайона как архитектурной типологии.

Очень многие концептуальные художники, на самом деле, издевались над этой архитектурой. В серии работ о «типичном человеке» Виктор ПИВОВАРОВ доводит до абсурда реальные черты жизни в районе. Для своего среднестатистического «одинокого человека» он создаёт типовую квартиру, мебель, биографию, распорядок дня и даже мечты. Он практически сделал пародию на то, что сделали архитекторы. Спроектировал всю жизнь этого одинокого человека.

Микрорайон навсегда!

— Я хочу сказать, что некоторые микрорайоны, хотя они кажутся скучными с архитектурной точки зрения, могут иметь очень интересное и важное культуронаполнение. И это наполнение может быть тесно связано с этой архитектурой, и многое сказать о ценности этой архитектуры.

Вот, пожалуйста, картина сада Живерни под Парижем, где жил Клод МОНЕ и другие импрессионисты. Эта деревня не очень сильно отличается от других деревень. Но. Импрессионисты этот сад рисовали. Они оставили его запечатлённым.

Так вот: московский микрорайон Беляево по сути ничем не отличается от Живерни. Единственное различие — это то, что Живерни кажется красивым с самого начала, это визуальное искусство. Архитектурное пространство Беляева, как и искусство концептуалистов, менее визуальное, гораздо более абстрактное и непонятное, но культуронаполнение его не менее значимо, чем у Живерни.

Моя цель сегодня — обратить внимание на новый вид архитектуры, которая не визуальна, но которая может иметь другие ценности. Я исследовал возможности её сохранения — например, можно ли сохранить такой микрорайон? Обратился в ЮНЕСКО, потому что это ведущая организация, которая занимается сохранением. У них имеются две программы: первая занимается уникальными архитектурными объектами, такими, например, как Тадж-Махал, или Санкт-Петербург, или московский Кремль. Вторая программа — нематериальное наследие. Оно вообще никак не касается архитектуры. Нематериальное наследие — это некий ритуал. Допустим, в какой-нибудь африканской деревне есть люди, которые уже несколько веков танцуют родовой танец. Но таких людей становится всё меньше. И ЮНЕСКО старается этот танец, этот ритуал сохранить.

В этом списке есть архитектурные объекты, которые находятся там по какой-то ошибке. Например, в Литве есть холм, который полностью сделан из крестов. Люди приходят туда уже несколько веков и приносят кресты. И ЮНЕСКО сохраняет не сам холм, а вот этот ритуал.

Я же в своей книге предлагаю совсем новый, смешанный тип наследия, когда культурное и материальное рассматриваются вместе, и предлагаю несколько стратегий, что можно в этом случае предпринять. Потому что предложить сохранение микрорайона — это одно, а сделать практически —совсем другое.

После окончания лекции Куба Снопек ответил на несколько вопросов «СФ».

— Вы говорили о нематериальном наследии. Возможно ли, чтобы люди специально создавали его для определённого места?

— Конечно, его можно создавать. Это совсем новый тип наследия. И для начала надо найти место, где нематериальные элементы уже существуют. Именно поэтому я выбрал этот интересный район Беляево, потому что по архитектуре он никакой, а культуры там очень много. И она связана с московским концептуализмом. Но следующий шаг — создание таких рамок, в которых культура сама по себе может развиваться, и можно её специально создавать.

— Устройство городского пространства в Сибири должно отличаться от европейского?

— Оно уже отличается, потому что здесь совсем другие условия, связанные с погодой. Нельзя создать один и тот же город, скажем, во Франции и в Сибири. Условия жизни здесь очень отличаются от европейских.

— Получается, все различия в архитектуре сибирского города будут связаны только с погодой?

— Я думаю, только с погодой. Конечно, всегда есть некие местные культурные особенности, которые будут отличать именно этот город, но основные черты архитектуры будут присутствовать всегда. Грубо говоря, всегда будут стены, размеры, высота помещений. Эти вещи универсальны.

И люди сегодня тоже более-менее универсальны. Ну, а погода — это основное.

— В архитектуре сегодня в тренде малоэтажность, отказ от небоскрёбов. Как вы к этому относитесь?

— Да, на Западе сейчас ведётся очень оживлённая дискуссия по этому поводу. После 2001 года, когда террористы атаковали башни Торгового центра в Нью-Йорке, американцы вообще хотели отказаться от небоскрёбов, но до сих пор их всё-таки строят.

Первый аргумент за малоэтажность — боязнь терроризма. Ну, а позиция европейцев в этом вопросе: небоскрёб — это негуманно.

В Европе сейчас за основу при построении городов принята 3-5-этажная застройка, не выше. Но во всех остальных городах мира строятся высокие здания, и только европейцы считают, что это негуманно, что гораздо лучше делать низкие дома и создавать плотность другими способами. Не в высоту, а в ширину…

— Пирамидами или террасами?

— С террасами были эксперименты в восьмидесятых, но это технически сложно. В Европе считается, что гораздо лучше делать плотную, но низкую застройку, где гораздо меньше пространства между домами, чем высокую застройку с большими промежутками.

— Во многих городах мира есть специализированные кварталы: этнические, спальные, богемные, профессиональные... Как вы считаете, у этой специализации есть будущее, или все в конце концов перемешаются?

— Есть такая тенденция в архитектуре — всё перемешивать. Самая глобальная тенденция — то, что называется mix, и это касается не только архитектуры, но и пространства. Если посмотрим на Голландию, а это сейчас просто кузница прогрессивных архитекторов, то вот там как раз представлена самая лучшая архитектура, самые новейшие тенденции. И там у одного дома очень много функций. В одном жилом доме они стараются смешивать богатых и бедных, чтобы не делать гетто. Между домами стараются устроить пространство одновременно для машин, велосипедов, пешеходов — чтобы улица была для всех, а не только для машин или только для пешеходов.

Так что сейчас самая глобальная тенденция — это абсолютный mix.