Красота результата

— Тимур Рауфович, ваша компания на рынке уже 17 лет, пишете программы на заказ. А как в вашей сфере сейчас с работой, не чувствуете наступления кризиса?

— Кризис ощущается достаточно давно. Для заказных разработок он начался, когда у крупных корпоратов выстроились свои вертикали власти, и они начали заказывать все программы в Москве. Понятно, что там в разы дороже, чем здесь, есть проблемы с сопровождением, да и сами решения бывают неадекватными, но за них всё решили.

— В результате на местном рынке конкуренция обострилась.

— Нет, среди тех, кто остался жив, она не очень велика, все разошлись по сегментам. Насколько я знаю, масштабных прорывов ни у кого нет. Но работать можно.

— Вы сами давно в компании?

— Я начинал работать тут в 2004—2005 годах, затем ушёл в администрацию края, в минэкономики, но вернулся в «Инфотех» в 2010 году. По образованию я физик, закончил физфак КГУ.

— Почему не пошли работать по специальности?

— Как раз пошёл. Моя специальность — компьютерные методы физики, я программист с уклоном в естественные науки. Занимался численным моделированием и автоматизацией экспериментов.

— Диссертация у вас по экологии.

— Да. В аспирантуре я занимался математическим моделированием в экологии.

— То есть совсем другой темой.

— Ну как другой? В последнее время в своей компании я занимаюсь не столько программированием, сколько аналитикой, постановкой задачи, прикладным системным анализом. И в аспирантуре по большому счёту занимался тем же самым. Только там было моделирование лесных насекомых, а тут — бизнес-процессов в организации.

— А что вам больше всего нравится делать?

— Детский вопрос. Мне вообще нравится моя работа, и я сознательно двигался к ней. Занимаюсь именно тем, чем хотел.

— С детства решили?

— Нет, конечно. Какой ребёнок мечтает быть программистом? Он мечтает стать моряком, потому что форма красивая.

Детство у меня было самым обычным. Хорошо учился — в 41-й школе в Академгородке, потом поступил в университет на физфак. Родители — учёные, профессора, доктора наук. Мама родилась в Красноярске, а папа перевёлся на красноярский физфак из Самарканда.

Осознание того, чем я хочу заниматься, пришло в университете. Когда встал выбор — идти на кафедру радио­физики заниматься прикладными компьютерными технологиями или в чистую науку, я долго думал, что мне интереснее — писать программы или читать километры формул. И решил, что первое. Конечно, тогда я не особо представлял себе, чем занимаются программисты, что такое прикладные разработки.

По идее, если бы я слушал родителей, то тоже занимался бы наукой. И жил бы где-нибудь в Канаде уже лет десять.

— А почему не уехали? Многие люди вашей профессии уезжают.

— В аспирантуре думал о таком варианте. Но решил остаться. А сейчас и вовсе нет желания менять место жительства.

— В Красноярске достаточно возможностей для развития?

— Не знаю, как в других областях, но программисту для развития на начальном этапе не надо ничего особенного. Знать английский язык, уметь пользоваться Интернетом и хоть что-нибудь писать. Для дальнейшего профессионального развития — то есть чтобы зарабатывать этим на жизнь — тоже много не надо, достаточно работать в компании, которая занимается созданием программ на промышленной основе. В Красноярске их много, можно прийти и поработать несколько лет.

Конечно, и у нас в компании уезжают — один парень недавно переехал в Австралию, другой в Калифорнию. Друг мой уехал в Таиланд — в его бизнесе разрабатывают компьютерные игры для западных заказчиков, и любые поползновения в области регуляции Интернета вызывают панику у учредителей. Вот и уехали, аренда там даже дешевле.

Действительно, такова наша профессия: любой программист, который проработает в компании, подобной нашей, чуть больше года, легко найдёт работу за рубежом. Причём ещё на стадии рассылки заочных резюме его, скорее всего, возьмут сразу в нескольких местах. Конечно, для работодателей это сильная головная боль.

Если говорить о возможностях развиваться здесь: понятно, что компания, которая работает в Красноярске, будет заниматься достаточно прикладными задачами.

— То есть здесь программистам не очень интересно?

— Ну как неинтересно? Есть те, кому больше нравится работать именно в этой сфере, в производственной. Красноярские IT — это скорее производство. Такие маленькие заводики, которые делают программы. Конечно, если человек хочет заниматься чем-то более фундаментальным, на переднем рубеже computerscience, то надо ехать в Москву, в «Яндекс», например, куда вполне может устроиться выпускник приличного красноярского факультета.

— А вам, я так понимаю, именно прикладные задачи нравятся.

— Да. Помните цитату: беда с этими творческими личностями, все хотят быть поэтами, художниками, музыкантами, а производством труб большого диаметра потом занимаются посредственности. Так вот мы просто хорошо занимаемся производством труб. С полной отдачей и любовью к своему делу, так что получаются более-менее нормальные трубы.

Интересные проекты возникают из обычных, рядовых задач. С точки зрения потребителя всё выглядит достаточно банально. Есть базы данных и рабочие места. Одни люди вносят данные в базу, другие пользуются этими данными. Но это огрублённое представление, конечно.

На самом деле это сложно устроенный процесс со своими требованиями, который должен приносить конкретные результаты и быть увязан со всеми процессами организации, для которой пишется программа. Поэтому огромное значение имеет постановка задачи, работа аналитика: какие процессы заказчику нужны, какие нет, что требуется изменить, что нужно автоматизировать.

— Гуманитариям во всём этом сложно разобраться.

— На самом деле в прикладных разработках граница между техническим и гуманитарным взглядами искусственная. Потому что аналитика там скорее гуманитарная. Да, нужно знать какие-то методики, обладать навыками, но айтишный аналитик без хорошей гуманитарной культуры невозможен. В принципе, здесь требования как к нормальному юристу, потому что речь идёт о переводе наблюдаемой реальности в набор концептуальных моделей. Юрист, когда пишет закон, делает то же самое: сначала выводит концептуальные модели из реальной ситуации, а потом постулирует связи между ними законом.

Продвинутый юрист таким образом вполне может заниматься постановкой задачи для IT. И айтишного аналитика «переключить» на юриста можно достаточно быстро.

— Как компьютерные технологии меняют мир? Чего ждать лет через 30?

— Не возьмусь предсказывать. Заметьте, никто из фантастов прошлого не предсказал Интернет, ту реальность, в которой мы живём сейчас. В совсем недавних представлениях о будущем видеотелефоны казались огромным достижением, но теперь, когда каждый смартфон может гонять видеосигнал по скайпу в обе стороны, оказалось, что никому это особо и не надо.

Скорее всего, я думаю, технологии будут двигаться в сторону «материализации». Проекты умных домов, цифровых аптек, телефон в голове, 3D-принтеры как примета новой технологической революции. Думаю, мы доживём до того времени, когда какой-нибудь дверной ключ будем печатать себе на домашнем принтере.

Мне интереснее другое — как технологический прогресс будет уживаться с обществом, как оно будет меняться под влиянием информационных технологий. Социальные сети уже заметно изменили нас. Сайты знакомств убили ночные клубы в их первоначальном назначении. И вдохновение для прогнозов на будущее можно черпать в разного рода фантастике.

Когда Пелевин написал «Снафф», все думали, что война, специально создаваемая для показа красивой картинки, это что-то невозможное. И вот в последние месяцы все чуть ли не в реальном времени могли наблюдать работающий ГРАД… Задумываешься над тем, как быстро начинают сбываться прогнозы.

— Вы читаете фантастику? И какие книги вообще любите, кроме Пелевина?

— Фантастику — нет. Ну а Пелевин — это профессиональная необходимость. Читаю чаще всего классику, русскую и зарубежную.

— А время, в котором мы живём, вас устраивает?

— Как будто мне есть с чем сравнивать. Вообще, устраивает. К вопросу о том, почему я не уехал. Сейчас многие говорят, что здесь всё плохо, жить невозможно, пармезан отменили… При этом есть моя бабушка, которая родилась в хакасской деревне, приехала в начале войны на завод по комсомольской путёвке, всю войну там работала, ели непонятно что, жили непонятно как, но нарожали детей, вырастили, дали им образование. И как я могу, глядя на бабушку, говорить, что сейчас жизнь плохая и тяжёлая?

Кстати, спросишь у неё, говорит: всё было нормально, были молодыми, иначе всё воспринимали. То есть если хочешь убедить себя в том, что тебе не повезло со временем, это можно сделать независимо от того, в какой эпохе находишься.

— А в науку вернуться не собираетесь? Или преподавать?

— В науку уже поздно. А преподавать подумывал. Хотя тут есть проблемы. У меня был опыт преподавания физики в технологическом институте, когда я ещё учился в аспирантуре. Но преподавание как идея, то, о чём ты помнишь со времён лекций на физфаке, которые читали легенды красноярской физики, и то, что ты видишь внутри, эти конструкты, называемые системой образования, — настолько разные вещи, что для занятий преподаванием добровольно нужно иметь очень сильную мотивацию.

— И бюрократической работы там много.

— Сама по себе она не зло. Там, где нет бюрократии, возникает хаос, она единственное от него спасение, и никто ничего другого пока не придумал. Только бюрократия должна быть построена в нужном направлении.

С образованием же нашим никто не знает, кого, зачем и чему учить. Спросите любого ректора, он вам не ответит. Но, опять же, это проблема не Красноярска или России, а всего мира.

— А вам вашего образования хватило?

— Нет, конечно. Нас учили системному мышлению и умению самообразовываться, то есть быстро находить нужную информацию и работать с ней. Потренировавшись так на статистической физике, можно почти то же самое делать и в любой другой специальности. Сейчас свобода самообразования максимальная — есть большой Интернет, можно научиться всему.

— Чему вы учитесь сейчас?

— Я много учился в первые 10 лет после окончания университета. Сейчас просто читаю: книги, статьи. Давно, ещё студентом, разговаривал
с отцом, спросил у него, какую книгу мне прочитать, чтобы решить одну сложную задачу. Он посмотрел на меня и сказал: я тоже в молодости долго искал книгу, в которой умные люди описали бы мне, как всё устроено, а потом понял, что такой книги нет и быть не может. Так что тебя спасут арифметика и собственные знания — либо ничего. Те мифические «люди-которые-всё-объяснят», они по большому счёту такие же, как и ты.

У меня сейчас есть теоретические знания и представления о нашей проблеме в других местах, собственный опыт, старый и текущий. Мы как коллектив всё это увязываем. И тут коллективное образование существует не в смысле «как найти правильное решение», а в смысле «правильное решение надо придумать». Есть чёткое понимание того, что нигде в далёком Интернете нет такого дяди, который расскажет, как правильно. Под наши задачи готового ничего нет, в конце концов всё надо придумывать самим.

— Есть ли у вас мечты, которые не сбылись пока?

— Мечта сказочно обогатиться, например. Любой человек, который занимается бизнесом, думает об этом. Хотя прикладные разработки — не тот способ, которым можно сколотить состояние…

Как и у многих программистов, есть мечта написать «универсальный конструктор всего», который похоронит программирование как область деятельности. Конечно, она тоже не сбылась. Но мы над этим работаем.

— У вас есть семья?

— Да, жена и двое детей.

— Хотят ли дети заниматься тем же, чем вы?

— Не спрашивал пока. Но вряд ли буду содействовать тому, чтобы они занимались тем же. Это достаточно специфическая область деятельности, которая занимает уйму времени. Для любого IT-специалиста редко реализуется вариант, когда приходишь домой и забываешь о работе. Это работа с серьёзным вовлечением, заниматься чем-то параллельно почти невозможно. И от чего-то приходится отказываться.

— От чего, например?

— Ну, я бы посвящал больше времени спорту и альпинизму. Семье. Тем же играм компьютерным, это такая большая часть реальности, очень недооценённая.

— В горы ходите без семьи?

— С женой, она у меня альпинистка. А дети пока маленькие, остаются с бабушками.

— Про свои увлечения готовы всем рассказывать — или это остаётся вашим внутренним переживанием?

— Я вообще интроверт и социопат — для IT-специалиста это как критерий профпригодности. Мы в компании с этим боремся, развиваем коммуникативные техники. Вот, например, у продажников противоположная проблема — чтобы все замолчали и поработали. А программистов сложно побудить к общению между собой.

— С компьютерами вам проще общаться?

— Конечно. Но прикладные разработки — вещь, очень сильно завязанная на общение с людьми, политические вопросы. Теперь общение меня не напрягает. И работа для меня — не как необходимость потратить время на зарабатывание денег, чтобы потом жить настоящей жизнью. У меня работа настоящая жизнь и есть.

— А директор вы хороший? Есть у вас какие-то секреты, правила, принципы управления?

— Ну, раз не уволили пока, и народ не разбегается, значит, нормальный. Принципы управления в такой компании, как наша, отличаются от стандартных. При формировании команды ставка делается на мотивированных людей, которым должно быть интересно их занятие, которые стремятся к самореализации, а компания помогает им достичь задуманного. Программисту, у которого мотивация пропала, надо заниматься чем-то другим. В этой специальности есть куда уйти — на каждом производстве имеется должность начальника отдела автоматизации, и разработчика с опытом возьмут сразу.

Так вот, из того, что ты работаешь с мотивированными сотрудниками, на которых отрицательные стимулы вообще не действуют, а положительные очень непросто придумать, и возникает специфика управления. Мы пытаемся использовать не столько административно-командное воз­дей­ствие, но работаем в рамках модных нынче «гибких» методик, предполагающих ставку на самоорганизацию команды, ориентацию на общий результат и так далее.

— Встречаются ли проблемы, которые кажутся неразрешимыми?

— Бывает. Можно написать любую программу, придумать самую хорошую идею, но если организация-заказчик не готова к изменениям, проблемы будут. Часто проблемы возникают из-за несовершенства нормативной базы. Конечно, всё разрешимо, но процесс идёт долго и тяжело.

— Не хотелось всё бросить и заняться чем-то другим?

— Пару раз бросал. Уходил в министерство экономики: работал на государственной службе. Научился там писать на канцелярском языке приказы и распоряжения. Кстати, учиться этому языку стоит, потому что за многими его нормами есть вполне разумные основания.

Затем я пошёл работать в Красноярскстат. Предполагалось, что не буду заниматься там программированием, но кончилось всё тем, что мы с сотрудниками нашего сектора написали систему автоматизации базового технологического процесса, и это решение там до сих пор работает. После чего я понял: надо смириться с судьбой и заниматься программированием дальше.

— Почему всё-таки ушли из чиновников?

— Это оказалось не совсем моё. Мне хотелось менять окружающий мир гораздо интенсивнее, чем это можно делать на госслужбе. Бизнес, которым занимаюсь сейчас, вполне удовлетворяет мои желания. Да, весь мир мы корёжить не можем, но какие-то куски в меру собственного воображения — вполне.

— Расскажите об альпинизме. Он помогает вам в работе?

— Помогает только в том смысле, что физические нагрузки полезны для умственной деятельности. В течение года тренируюсь, поддерживаю форму на скалодроме, хожу на Столбы.

Вообще альпинизмом в душЕ занимаются. Можно даже в горы не ездить. Если серьёзно, то был в Ала-Арче, Туве, Ергаках.

— Почему именно альпинизм?

— Есть гипотеза, что в основе этого хобби лежат редкие психические отклонения. Шутка. Я пришёл к альпинизму из туризма. В начале 2000-х купил велосипед, и у нас образовалась тусовка — ездили на покатушки, которые становились всё длиннее и плавно переросли в велотуризм. Потом я понял, что можно ходить в походы и без велосипеда, можно ходить на лыжах. Затем были дальние Саяны, поход на пик Грандиозный и на Кинзелюкский водопад. Посмотрел горы, поговорил с друзьями-альпинистами, которых всегда было много. И выяснилось, что альпинизм даже веселее — идти до горы меньше, а ощущений больше. Занимаюсь им два года.

— Поставили какие-нибудь личные рекорды?

— Нет. Это же не бег или прыжки. Тем, кто занимается альпинизмом, просто нравится ходить в горы. Постепенно нарабатывая опыт, навыки, ходишь на более интересные маршруты. Для меня на самом деле это не спорт, а возможность походить с друзьями по горам.

— Вид отдыха такой?

— Да. Когда все нормальные люди едут в Таиланд греться на солнце, некоторые отправляются в Ала-Арчу и мёрзнут на чётырёх тысячах.

— А вообще путешествовали в другие страны когда-нибудь?

— Когда учился, ездил на научную конференцию в Париж. Один раз были на Хайнане. Тепло, солнечно, китайцы. Ничего особенного.

— А от альпинизма какие самые сильные впечатления?

— Сложно сказать. Есть поговорка, что альпинизм — это лучшее сочетание неприятного с бесполезным. Альпинисты едут черт-те куда, ходят по горам при недостатке кислорода, вокруг холодно, дует ветер, а ещё надо что-то делать: ведь когда висишь, например, на ледовой стенке только на двух ледобурах, то лучше их закрутить правильно. Снаряжение при этом стоит очень дорого, всему надо учиться, постоянно тренироваться…

Зачем, спросите, я этим занимаюсь? Конечно, есть некие внутренние мотивы, но я не озадачиваюсь тем, чтобы рационализировать их для себя. Кончатся — брошу. Мне нравится сам процесс, на всех его стадиях.

— Ты залез, ты это сделал.

— Нет, ты лезешь и ты это делаешь.

— А в компьютерных разработках процесс тоже интереснее результата?

— Отчасти. Процесс там — это такая потенциальная, ещё не существующая реальность, она по кусочку появляется и потом становится реальностью не только для тебя, но и для других людей. А когда всё уже сделано, ты всегда знаешь, что у любого готового решения куча недостатков. Результат всегда хуже той идеи, с которой всё начиналось.
Разочарования по этому поводу часто посещали меня в молодости. А сейчас уже понимаешь, что далеко не всё можно сделать так, как хочешь. Если что-то получилось, уже хорошо. Пользу приносит — тоже хорошо. И даже если просто красиво вышло, это неплохо.

— Вас греет сознание того, что вы делаете что-то полезное?

— Да, это мотивирующий фактор. Но со временем более мотивирует красота результата, даже если он бесполезен. Заказчикам лучше этого не читать.

Конечно, мы не делаем ничего, не применимого в реальности. Но очень хорошо мотивирует, когда эта сконструированная нами виртуальная реальность устроена логично и красиво. Из этого следует, что ей удобно пользоваться, и она действительно помогает решать поставленные задачи. При этом сплошь и рядом сдаются косые решения — но тут ничего не сделаешь. Если, например, закон написан криво, это так или иначе отразится на конструкции программы, которая в соответствии с ним работает.

Сложно объяснить, но вот если платоновский мир идей виделся как отражение, в котором всё абстрактно «хорошо», то создаваемая информационная система — это тоже мир идей, но в котором всё должно быть «хорошо» очень конкретно и измеримо. Наверное, у меня есть некая вера в то, что если в информационной области всё будет логично и правильно, то она вынужденно потащит за собой реальность. Конечно, в жизни чаще всего не так.

— Вы чувствуете себя счастливым человеком?

— Да. Жизнь даётся один раз, и прожить её надо.

— Там есть продолжение.

— Мне кажется, без него звучит лучше.

Татьяна АЛЁШИНА