Индивидуалисты проиграют

— Что такое сегодня образование в России?

— Вопрос крайне сложный. Фактически современную эпоху нужно отсчитывать с 60-х годов прошлого века, когда произошёл качественный скачок в темпах накопления знаний и получения новых концепций и картин мира, — всем знакомая научно-техническая революция. При всей ангажированности термина в нём точно отражается взрывообразный рост количества идей, концепций, технических устройств, которые резко меняют форматы и образ жизни, влияют на мироощущение человека. Более того, для части людей эти изменения становятся страшными и неприемлемыми. И эта эпоха сейчас только устанавливается, настолько крупные изменения осваиваются человечеством на масштабах 100-200 лет.

На это налагается вторая особенность: когда НТР фиксировали как социально-экономический феномен, то рассматривали страны Западной Европы, США, Японию и СССР со странами СЭВ. Но с тех пор геоэкономическая реальность изменилась. Сегодня лидерами становятся азиатские страны.

И в разговоре о российском образовании нужно рассматривать два рисунка: один — планетарного масштаба, где продолжается экспоненциальный рост количества знаний, концепций, точек зрения. А второй — геоэкономическая реальность, приведшая к тому, что наша страна изменила положение в мировом разделении труда.

— Однако образование в 60-х и сегодня — это совершенно разные явления.

— Конечно, и даже сравнивать их некорректно. Здесь мы сталкиваемся с необходимостью обсуждения определённых социально-культурных идеалов.

В 60-е в образовательной практике существовали идеалы, связанные с прогрессом, с тем, что развитие разума — это магистральное направление развития человечества. Именно на пике этой точки зрения были развёрнуты сети физико-математических школ, летних образовательных школ, интенсивных семинаров как форм работы в образовании.

В то же время существовал другой сегмент, где работали учителя, которые в основу брали идеи дисциплины, соответствия норме, сохранения социально-экономического уклада. И они делали ставку на аккуратность, послушность. Таким образом в советской системе сосуществовали разные варианты образовательных практик: с одной стороны, развивающего обучения (на основе идей теоретического мышления В.В. ДАВЫДОВА) и коммунарских практик, которые были построены на идеях коллективности А. МАКАРЕНКО, с другой стороны — методики жёсткой дисциплинарной школы.

Сегодня же у значительной части школьников и родителей основной идеал — потребление. И в рамках этого идеала образование выполняет функционально-сервисную роль, поэтому с их точки зрения нет смысла делать ставку на какое-то развитие.

— То есть вы считаете, что современное образование не должно брать на себя функцию ценностного воспитания?

— Сегодня в образовании ситуация неопределённости. В силу социальной неоднородности современного общества мало кто берёт на себя ответственность формулировать ценностные ориентиры для всего общества. Если они и звучат, то на таком обобщенном уровне, который невозможно перевести в педагогическую практику: будь толерантен и инициативен (но не слишком, чтобы не задевать другого), уважай чужое мнение…

С другой стороны, реальная политика государств, образовавшихся после распада СССР, зачастую направлена против этих ценностей. Так, в Прибалтике есть класс людей, имеющих статус неграждан. Где же здесь толерантность, равенство прав и возможностей? Такое противоречие между декларируемыми ценностями и реальной жизнью небезобидно.

— Вы имеете в виду, что нельзя сформулировать ценности для педагогической практики, пока они не сформулированы в обществе?

— Образование сегодня стоит перед двойным вызовом: нужно ответить, каким оно должно быть, ориентируясь на свой внутристрановой контекст, но принимая во внимание и внешний контекст. Потому что заметная часть людей, получающих образование в России, уезжает за границу, а оттуда приезжают люди, получившие образование у себя на родине. Сегодня это довольно заметные цифры — миллионы людей. И эта проблема соотнесения - вызов, с которым образование раньше не имело дела.

Если её не решать, возникнут проблемы в социально-экономической ситуации. В той же Украине в течение последних двадцати лет активно продвигалась идея о том, что «москаль» — враг. И это — ответственность образования, сформировавшего поколение, которое смотрит на граждан России как на врагов.

Другой пример: сегодня значительная часть иностранных инвестиций в Китай приходит от эмигрантов либо их потомков. Они давно покинули родину, но считают необходимым делать всё, чтобы она развивалась. И такое отношение — в значительной степени результат деятельности их системы образования.

То есть снова два аспекта в подходах к образованию: государственный и с точки зрения человека, которому важно понимать, какое у него должно быть образование, чтобы эффективно встроиться в те компании или производства, которые позволят лучше реализовать себя. Как это совместить в рамках одной образовательной системы? Никто толком не знает.

В Китае, где государство играет доминирующую роль, но частный сектор тоже достаточно силён, образование выстраивается под экономическую систему, продвигающую Pax China — китайский мир. У нас фактически воплощается другой идеал: каждый человек сам отвечает за свою судьбу.

— Разве персональная ответственность — это плохо?

— Я бы скорее назвал этот идеал — конкурентно-индивидуалистическим. Это «пусть неудачник плачет», «ничего личного, просто бизнес», «всё решает рынок». В радикальной форме в публичном пространстве эту идеологию выражают ЧУБАЙС и КОХ. Сама по себе идеологема хороша, но лишь для сильных людей. Тех же, у кого нет столь серьёзных социальных, интеллектуальных преимуществ, она выталкивает на обочину.

Сторонники этого идеала отвечают в образовании за продвижение тех способностей и качеств, которые позволяют человеку лучше конкурировать. Но есть сферы, где конкуренция — осложняющий фактор. Там, где важна кооперация, индивидуальное «геройство» часто приводит к разрушениям. Если рассмотреть наши реформы в образовании, на мой взгляд, они направлены в большей степени в сторону реализации как раз этого индивидуалистического идеала.

— Так может, и не нужна способность к командной работе в наше время? Где она востребована?

— Везде, где необходима серьёзная интеллектуальная работа, результат которой складывается из результатов работы многих профессионалов. Там важно уметь взаимоусиливать высказанные другим человеком идеи, предложения. А человек с конкурентной установкой будет искать способ добиться маленького, но собственного успеха.

Недавно агентство «Эксперт-РА» провело интересное исследование мнений работодателей относительно того, каких компетенций не хватает выпускникам. Все отметили, что они слабы в групповой работе и не имеют ясных представлений, как работать в организации.

В понимании коллектива молодые люди часто используют метафору семьи, где есть взаимопрощение и прочие эмоциональные составляющие, либо метафору дворовой компании, в которой есть вожак, а механизмы взаимодействия — потолкаться, выделиться и т.д. А понимания, что есть деловые отношения, необходимость в сложной организации деятельности противопоставиться кому-то не личностно, а точкой зрения, попытаться сформулировать суждение, опираясь на сильные аргументы другого человека, — этого вообще нет. Исчезло понимание организационной культуры сложной работы.

— Раньше оно было?

— Да. В одном из последних номеров «Эксперта», совместного с «Русским репортёром», приведено любопытное исследование эволюции ценностей на постсоветском пространстве в сопоставлении с рядом европейских стран. Основной тезис: российское общество по результатам почти двадцатилетних исследований продолжает достаточно быстро смещаться в сторону всё большей индивидуализации (expert.ru/russian_reporter/2014/41/bratya-ilichuzhaki). В то же время 41% населения Германии имеет сильно выраженную установку на кооперацию, и сохраняется тенденция к дальнейшему росту этой цифры. То есть немцы дрейфуют в сторону социальной солидарности и открытости к изменениям, а мы — к индивидуализму. При этом Германия является мировым лидером по выпуску сложной промышленной продукции. И там главные требования к работнику — уметь встраиваться в команду профессионалов, знать свои сильные и слабые стороны.

Наше образование продолжает подчёркивать ультралиберальный акцент на конкурентности, индивидуальности. Это уже несовременно, но люди, которые сегодня у власти, по-прежнему продавливают реформы, которые способствуют воспитанию именно индивидуалистов.

В упомянутом исследовании от агентства «Эксперт-РА» все работодатели отметили, что по предметным знаниям у них к выпускникам нет претензий. Но для сложных производств или интеллектуальноёмких видов бизнеса направленность образования на индивидуальность в ущерб командности неприемлема.

— Зато из индивидуалистов, наверное, могут получиться хорошие топ-менеджеры?

— Самое смешное, что и современный менеджер — командный игрок. Это одна из ключевых характеристик, по которой оценивают его перспективность в крупных европейских компаниях. Если человек не способен сотрудничать, на нём в профессиональном смысле ставится чёрная метка, в дальнейшем его задействуют только на небольших автономных участках производства, вне общей сложной работы, с совсем другим карьерным потенциалом.

Ваш вопрос по постановке — типичный для ультралибералов, считающих, что человек — демиург, вершитель. Именно так ведёт себя Анатолий Чубайс, игнорирующий советы специалистов и предпочитающий всё решать сам. И к чему это приводит? Сегодня в электроэнергетике фактически происходит откат от выстроенных им позиций, поскольку они оказались нереалистичными, его оптимистичные прогнозы о результатах реформ не оправдались. Почему я на этом останавливаюсь? Потому что один из существенных конфликтов и пример незрелости общественного сознания в том и состоит, что ни правящий класс, ни заметное количество людей не понимают, насколько сегодня критически важно уметь солидаризироваться и кооперироваться.

Индивидуализм может привести к локальному выигрышу для человека, но на следующем шаге глобальный проигрыш нивелирует прошлый успех. Примеры этому — массовые переводы доходов от бизнеса собственниками в офшоры. У людей, работающих на крупный бизнес, постепенно возникает к нему отчуждение. И какие-то идеи по его улучшению они даже не будут пытаться формулировать. Но отечественные собственники этого не понимают. В отличие от бизнесменов в той же Германии, которые делают всё, чтобы работники почувствовали себя соучастниками процессов принятия решений, получали долю доходов компании и т.д.

Кто это понимание закладывает? Образовательная система. У нас же выделился целый сегмент школ, воспитывающих исключительно конкурентных индивидуалистов.

— Что это за школы?

— Элитные, с большим родительским взносом, где основной упор делается на наращивание индивидуальных возможностей, обеспечение безопасности и комфорта.

— Но ведь таких — лишь небольшой процент от общего количества образовательных учреждений?

— Конечно, но общее образование тоже расщепляется: есть школы, пытающиеся реализовать хорошее предметное образование, ориентируясь на олимпиадные движения и прочее, а социально-культурные навыки там не развиваются совсем.

— Почему?

— Нет социальных практик, из которых можно было бы взять эти навыки в образовательную систему как идеал. Но всё небезнадёжно, идеал постепенно складывается. Например, в Новосибирске, где высокая концентрация интеллектуалоёмких компаний, эти идеалы востребованы и уже как-то просвечивают. В Красноярске же таких компаний очень мало.

— И снова — почему?

— Красноярск, к сожалению, оказался центром сырьевой провинции. И губернаторы, приходившие к власти в крае, не проявляли должного упорства и старания в формировании интеллектуалоёмкого высокотехнологичного сектора производства. Даже энергичный и талантливый управленец А. ХЛОПОНИН фокусировал деятельность на инициативах в области добычи и иногда первичной переработки.

В Новосибирске же губернаторы всегда делали упор на поддержку высокотехнологичных производств. И в результате новосибирский сегмент предметного образования имеет неплохие шансы вырасти в систему, которая сможет давать ещё и целый ряд компетенций, помогающих молодым людям встраиваться в высокотехнологичные бизнесы.

— В Интернете всё больше видео уличных опросов, в которых прохожие демонстрируют отсутствие элементарных базовых знаний. Если у нас всё хорошо с предметным образованием, откуда берутся эти люди?

— Такие опросы любопытны и забавны, но там обычно рассматриваются вопросы научно-популярной тематики, связанной не с общим образованием, а скорее с государственной политикой в средствах массовой информации и дополнительным образованием. В советское время издавалось гигантское количество научно-популярной литературы, позволявшей людям поддерживать довольно высокий общий уровень знаний. Сегодня же вместо этого транслируется реклама и развлекательные программы.

Вот ещё почему сложно сравнивать советское образование и современное: заметная часть усилий в рамках становления человека в советской школе решалась не средствами образования, а теми же СМИ и другими информационными каналами. Например, в моём становлении как человека образованного школа не играла доминирующую роль. Большее влияние оказали научно-популярные журналы, заочное обучение в физико-математической школе, участие в выездных летних школах.

Обсуждать образовательную систему достаточно сложно ещё и потому, что наряду с образованием нужно обсудить и экономический контекст, который тоже выступает мотивирующим фактором. Например, в советское время опросы показывали, что большинство младших школьников хотели стать космонавтами. В 90-х годах XX века — сенсационные тогда данные! — до трети учеников начальной школы хотели стать киллерами и проститутками. Это известные факты и далеко не безобидные, ведь это показатель, на чём человек фокусируется, на чём сосредотачивается; идеалы играют важную роль в его становлении.

— А современные школьники чего хотят?

— Очень популярны чиновники, на втором месте — менеджеры. Причём ещё несколько лет назад менеджеры лидировали.

Вообще же высококачественное образование сегодня востребовано в двух сферах: исследования и высокотехнологичные производства, интеллектуальные виды бизнеса. Но при этом в России доминирующее положение занимают сырьевой бизнес и сфера услуг, наименее требовательные к уровню и качеству результатов.

— То есть качественное образование сегодня не так и нужно?

— Это ни в коем случае не похороны образования, а дифференциация. У нас идут разработки в области биотехнологий, появляются новые информационно-коммуникационные услуги и возможности, всё это приводит к появлению новых форм работы и даже профессий. В этом смысле сектор, где востребовано образование, может очень быстро расшириться. То есть сложившаяся на сегодня картинка может измениться в любой момент. А вот в каком направлении — зависит и от нашего правительства, и во многом от того, как самоопределится критическая масса предпринимателей и управленцев.

Если они определятся по отношению к России как к месту, где возможно развернуть высокотехнологичные бизнесы и производства, то появится социальный заказ и возможность развития системы образования. Если же нет… В любом случае произойдёт биотехнологическая революция и появятся новые производства,
связанные с качеством и продлением человеческой жизни, где тоже нужны будут образованные люди.

Революция в сфере биотехнологий, кстати, уже происходит. Ещё пять лет назад женщины тратили массу усилий в борьбе с увяданием кожи лица. Сейчас инъекции гиалуроновой кислоты легко справляются с этой проблемой, причём это не дорогостоящее эксклюзивное лечение, а распространённый и общедоступный метод. Или то, что делают в Краснодаре: благодаря мегагранту Правительства Российской Федерации там работает группа учёных в области регенеративной медицины под руководством профессора Паоло МАККИАРИНИ над выращиванием гортани. В 2012 г. они уже успешно трансплантировали пациентке искусственную трахею. Во всём мире такие операции сегодня умеют делать только в России. Пока — лишь в Краснодаре, возможно, через пять-семь лет — и в Красноярске, и в Новосибирске. Или компьютерная томография: чтобы работать с подобными приборами, нужно обладать определёнными компетенциями, симпатичного человека с улицы за него не поставишь. Значит, востребованность образования возрастёт.

— Но подходы к нему меняются. Ещё лет 20-30 лет назад человек получал высшее образование и в течение всей жизни развивался в однажды избранной сфере. Сегодня обычное дело — иметь два-три высших образования. С чем это связано?

— Всё с той же НТР. При взрывообразном росте идей и концепций нужно помнить, что весь освоенный тобой профессиональный инструментарий безнадёжно устаревает за какие-то 8-10 лет. А это означает, что институт высшего образования должен измениться.

Поэтому появились так называемые корпоративные университеты, которые фокусируются на передаче тех образовательных компетенций, формировании таких образовательных результатов, которые позволяют компании оставаться в лидерах бизнеса, выигрывать. Другой подход — когда человек, чтобы оставаться востребованным в профессиональной сфере, самостоятельно обнаруживает какой-то свой образовательный дефицит и восполняет его.

Появилась куча дополнительных профессиональных курсов, которые работают исключительно по потребностям, преобладающим на рынке труда. Классический пример — бухгалтер, которому кроме базовых знаний понадобились международные стандарты бухучета, и ему нужно пройти такой узкоспециализированный курс. То есть выявляется потребность и под неё оформляется образовательный модуль.

Сегодня такая образовательная конструкция доминирует, и высшее образование приобрело статус стартового.

— Раз знания нужны только базовые, да и те быстро устаревают, то массовый переход от специалитета к бакалавриату оправдан?

— Да. Сопротивление идёт лишь со стороны тех специальностей, у которых стартовый объём компетенций настолько велик, что изучение лишь какой-то их части лишает смысла такое образование. Медики, например.

— С другой стороны, среди сегодняшних работодателей не так много способных оценить уровень образования сотрудника. Что тогда должно мотивировать студента?

— Мотивация часто обусловлена идеалистическими факторами: человек чувствует себя частью прогресса, и это побуждает его учиться. Другой тип связан с материально-социальными факторами: зарплата, премия, статус, профессиональное признание.

Но здесь другой вопрос: кто это будет материально поддерживать? Зависит от идеала ведения бизнеса, который сформирован у управленца. Если это нечто систематическое и нормативное, образование не очень и нужно. Если же он заинтересован в совершенствовании бизнес-процессов и производства, постоянном развитии, тогда образование — обязательная составляющая. Первых пока заметно больше.

И конечно, в конкурентных на мировом уровне и высокоинтеллектуальных производствах (как строительство самолётов, например) уровень вашего образования — весомый фактор при устройстве на работу.

Всё-таки трудно говорить об образовании в целом, его реальность сегодня многоаспектна, и попытки говорить о нём упрощённо, как делают некоторые политики, некорректны.

— Что вы имеете в виду?

— Заявления о том, что нынешнее образование — «никакое в сравнении с советским». Тогда как советское образование было всего лишь более однородным в силу большей социальной однородности общества и ясности декларируемой тогда идеологемы. Сегодня же и идеологем больше, и возможностей. А поскольку образование — социальный институт, оно тоже дробится, фрагментируется.

— Сегодня достаточно редко встречается восприятие процесса получения знаний как удовольствия. Почему?

— Раньше во всех СМИ тиражировались позитивные образы людей, открывающих что-то новое — учёных, исследователей, конструкторов и т.д. А образ гедониста подавался как заслуживающий порицания и жалости. Сегодня же активно продвигается именно образ гедониста, такого кайфолова, общественный идеал — простая растительная жизнь с получением разнообразных удовольствий (яркий образ такого стиля жизни задан в «Дом-2»). И этот общественный идеал поглощает ту энергию и силу, которая раньше у большинства уходила на процесс получения знаний. Поэтому часть современных студентов даже не подозревают о таком явлении.

Александра КАЗАНЦЕВА