Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
декабрь / 2015 г.

Бестселлер про науку

В книжных магазинах всё больше появляется книг об эволюции человека, «химии» любви, космосе, а писатели этих книг всё чаще занимаются популяризацией научных знаний, читая лекции и встречаясь со своими читателями. Что представлял из себя научпоп в России до 90-х и как он развивается сегодня? Сложно ли писать научно-популярные книги? Об этом на минувшей КРЯКК мы говорили с Асей КАЗАНЦЕВОЙ, научным журналистом, автором книги «Кто бы мог подумать! Как мозг заставляет нас делать глупости», которая в 2014 г. была удостоена премии «Просветитель».

— В последние годы появляется большой интерес к науке у самых обычных людей. Например, после выхода «Интерстеллара» люди стали повально интересоваться сингулярностью, читать про космос. Разделяете ли вы это ощущение? И с чем это может быть связано?

— Это началось задолго до фильма «Интерстеллар», скорее, наоборот, этот фильм стал ответом на «вброс» научных знаний в общество. Как биолог я могу сказать, что все живые существа реагируют не на модуль, а на градиент, всех живых существ интересуют не столько абсолютные числа, сколько ощущение того, в каком направлении эти абсолютные числа меняются. Амёбу не очень интересует, сколько сахара вокруг неё в капле воды, её интересует плыть на тот край воды, где сахара больше. То же самое с научной журналистикой. Действительно, есть ощущение, что её становится всё больше, интерес к науке всё сильнее, так что, безусловно, есть положительный градиент.

— В чём он проявляется?

— В 90-е годы популяризация науки в России практически вымерла, теплились отдельные бедные издания типа «Химия и жизнь», но и у них аудитория сократилась на порядки. С начала «нулевых» ситуация начала медленно улучшаться, и этот процесс становится лавинообразным: каждый человек, заинтересованный в науке, заинтересовывает в науке ещё трёх своих друзей. В огромной степени это заслуга Фонда «Династия», который с начала «нулевых» стал сознательно и целенаправленно возрождать научно-популярную журналистику в России, завёл сайт elementary.ru, который задал планку качества для научных новостей и пересказа профессиональными учёными и журналистами свежих научных публикаций из хороших журналов.

Фонд на свой страх и риск запустил книгоиздательскую программу и начал активно переводить научно-популярные книжки — в те времена, когда никто из издательств ещё не понимал, что вообще-то нужно переводить, что их будут читать. Но благодаря этой программе люди начали потихонечку читать научпоп. И если бы я давала вам интервью полгода или год назад, то я бы говорила о том, что с популяризацией науки у нас вообще всё великолепно. Сейчас я могу говорить об этом с оговорками (в июле 2015 года Фонд «Династия» принял решение о самоликвидации, — прим. автора).

Наука действительно меняет нашу жизнь, приносит нам множество великолепных технологий, и люди начали осознавать, что об этих технологиях вообще-то хорошо бы знать — чтобы просто понимать, какие возможности у нас есть. Например, все говорят о ГМО, и популяризация науки нужна в том числе для того, чтобы объяснить, что это такое и почему этого бояться не надо.

— А массовая культура не упрощает научные знания?

— Безусловно. Но мне не кажется, что это так уж плохо, потому что массовая культура выводит ту или иную проблематику в зону общественного внимания, после чего общество становится более восприимчиво к научным популяризациям. Вокруг научно-популярных фильмов, будь то «Интерстеллар» или «Марсианин», проводится много мероприятий, на которых физики, астрономы объясняют, что в этом фильме научно обосновано, а что нет.

Кроме классической популяризации науки (рассказать людям, как всё устроено) есть задача создать эмоциональное ощущение, что наука — это хорошо, что она улучшает жизнь.

— У нас в стране тесное сообщество научных журналистов? Оно может действовать как единая сила? Или в целом всё разрозненно?

— Сообщество профессиональных журналистов в значительной степени консолидировано. Но другой вопрос, что кроме условно 50-ти человек, которые друг друга знают и пишут достаточно профессионально, есть огромное количество людей, которые пишут что-то про науку (например, про медицину), зачастую делают это низкокачественно, но при этом тоже считают себя научными журналистами.

Популяризаторы науки — это очень широкий спектр. Есть люди, которые получили естественно-научное образование и профессионально занимаются популяризацией науки 24 часа в сутки. Есть учёные, у которых основная деятельность — научная, но при этом время от времени они читают публичные лекции, иногда даже пишут книжки, что особенно здорово. А есть непрофессиональные научные журналисты, люди без профильного образования, без серьёзного опыта работы, которые тоже пытаются писать про науку в связи с тем, что на это есть спрос, и создают, как правило, менее качественный контент. Но в общем и целом, если этот контент не содержит чудовищно грубых ошибок, то это, скорее, тоже хорошо, потому что в целом научное сообщество не конкурентно. Мы всегда приветствуем коллег, не считаем, что мы друг у друга отнимаем кусок хлеба, потому что нас просто очень мало. К примеру, в западном обществе более сильная традиция научной журналистики.

Мы не конкурируем за аудиторию, потому что весь смысл нашей деятельности в том, чтобы эту аудиторию расширять. Когда мы говорим, что научпоп в России развивается, с точки зрения градиента — да, он развивается, дела обстоят лучше, чем было 5-10 лет назад. Но если мы смотрим на абсолютные цифры, то всё намного более мрачно. Есть, например, сильный бестселлер «Эволюция человека» Александра МАРКОВА или моя книжка «Кто бы мог подумать!...» Тиражи у нас порядка 30 тысяч, это считается много для российского научпопа. Но понятно, что 30 тысяч плюс 100 скачанных в Интернете — это почти ни о чём, если сравнить с населением России.

— Есть ли традиция преемственности между разными поколениями научных журналистов?

— Возможно, не все коллеги со мной согласятся, но я считаю, что современный российский научпоп ни в какой степени не является наследником советского научпопа. Традиция практически полностью вымерла.

Современная научная журналистика в большей степени строилась по западному образцу. Мы все читаем на английском, мы все формировали своё представление о том, как нужно популяризовать науку, из английских передач, статей, книжек, адаптировали западные подходы, форматы, модели. И что важно — мы взяли западный стиль работы с источниками, понимание, что основной источник — это не эксперт, а научная статья.

Год я работала шеф-редактором журнала «Здоровье», того самого советского, он ещё худо-бедно существовал, хотя утратил свои научно-популярные функции в обществе. И в течение этого года, в том числе на момент моего присутствия, пришёлся юбилейный выпуск, связанный с 60-летием журнала. В связи с этим я много читала старые подшивки. Из знакомства с архивом журнала у меня и сложилось впечатление, что советская научная журналистика была в полной мере журналистикой экспертов.

Советские научные журналисты либо сами были учёными, либо общались с учёными и рассказывали широкой публике о том, что учёные им сказали. Это хорошо и полезно, но связано с тем, что тогда был сильно затруднён доступ к научным публикациям, и научный журналист мог даже не читать на английском; сегодня это немыслимо.

Сегодня существуют две конкурирующие школы, отчасти даже враждебные. Школа журналистики публикаций — это люди, которые немного общаются с учёными, а главным образом читают статьи-первоисточники и пересказывают их широкой публике. И есть журналистика экспертов, где человек по-прежнему берёт у экспертов интервью, но здесь всё очень сильно зависит от того, насколько качественных экспертов он умеет выбирать и насколько умеет читать научные публикации.

— Интеллект, знания — это капитал будущего? И то, что они сейчас в моде, может позитивно отразиться на нашей жизни? Люди, например, захотят больше учиться, читать, будет меньше агрессии из-за того, что мы сейчас просто не разбираемся во многих вещах, где большую роль играет наука.

— Возможно, на эту тему лучше говорить с социологами, которые исследуют общество в целом. Мне интуитивно представляется, что существует два разнонаправленных процесса. С одной стороны, есть достаточно широкая и расширяющая прослойка населения, у которой действительно есть очень сильный запрос на знания, мода на интеллект. Но, с другой стороны, возможно, что мы — это заповедник гоблинов, совершенно нерепрезентативная выборка и крайне узкий слой, страшно далёкий от народа. Другой вопрос, что вся практика развития цивилизации показывает: общества, в которых знания ценятся, более успешные, спокойные, безопасные, сытные, комфортные, менее криминальные и так далее.

— Мода на отечественный научпоп среди читателей может повлиять на то, что у нас появится больше авторов среди учёных, общество «войдёт во вкус»?

— Когда Фонд «Династия» запускал в 2008 году премию «Просветитель», само экспертное сообщество премии выказывало сомнение, что книжек хватит для того, чтобы их награждать. Но с 2011 года стало понятно, что подаётся очень много заявок на премию, и с каждым годом выбирать лучшие среди хороших книжек всё сложнее и сложнее. Началось с перевода западных изданий, потом подтянулись и российские авторы. И здесь гигантская заслуга Александра Маркова, наверное, самого известного популяризатора биологии в современной России. Он заведует кафедрой эволюции в МГУ и написал три великолепные книги об эволюции. Его «Эволюция человека» — это не только эталон научпопа, это ещё и бестселлер. Марков показал, что написав научно-популярную книжку, вы просветите человечество и ещё заработаете на этом. Под его прямым или косвенным влиянием — и, смею надеяться, отчасти под моим, потому что я показала пишущей общественности, что даже юная тёлочка может написать книжку, — пошла огромная волна.

В ближайшие полгода выйдет пять крутейших книжек по биологии. А только что вышла книжка астронома Сергея ПОПОВА.

— Да, а вот как обстоят дела с физикой, астрономией?

— Физику сложнее популяризовать. Но тем не менее самые успешные мировые бестселлеры — это, как ни странно, не книги ДОКИНЗА, а книги Стивена ХОККИНГА, которые вышли тиражом в миллионы экземпляров. Его «Краткая история времени» на голову сложнее, чем основная масса научпопа, и при этом она проще, чем всё остальное, что написано о том, как устроена вселенная, как устроено время и пространство, это и сделало её бестселлером.

— Готовы ли были вы к ответственному званию «популяризатор», принимаясь за первую книгу?

— «Здрасьте, я родом из Бобруйска. Я — гуру, по-вашему значит: учитель», — была такая песенка у Майка НАУМЕНКО. На самом деле, нет. Когда я писала свою первую книжку, я ни к чему такому готова не была, и её успех многократно превзошёл все мои ожидания. Я написала её просто потому, что у меня была несчастная любовь, и я рассчитывала, что сейчас напишу книжку, её издадут маленьким тиражом, у меня будет одна презентация, о которой я напишу в Фейсбуке, а объект моей несчастной любви прочитает и поймёт, какая я крутая.

Тут есть пара хороших биологических метафор. Во-первых, про то, что нужно грызть палочку. Японский учёный Масатоси Танака провёл в
1999 году эксперимент. У него было две группы крыс, он этих крыс бил током и смотрел, каким образом выделяющиеся гормоны стресса влияют на здоровье, на состояние иммунной системы, нервной системы, желудочно-кишечного тракта. Но между двумя группами крыс была разница. У одной из групп была деревянная палочка, которую можно было грызть. И вот учёный обнаружил, что если у вас есть деревянная палочка, то стресс в гораздо меньшей степени действует на ваше здоровье разрушительно, вы остаётесь намного более здоровым и благополучным.

Нужно придумать себе какое угодно занятие и предполагать, что когда вы это сделаете — защитите диссертацию, напишете книжку, научитесь плавать — то ваша проблема решится. Но даже если она не решится, по крайней мере, вы при деле, вы веселы, у вас остаётся навар.

Второе биологические обоснование моей деятельности — это смещённая активность, есть в биологии такое понятие. Например, если дерутся две птицы, и никто из них не может победить, и они не понимают, какая расстановка сил, то у них возникает сложная стрессовая ситуация. Тогда они могут внезапно прекратить драку и начать делать мирные действия, например, клевать что-то, или собирать палочки для гнезда, или чистить перья, а потом с новыми силами вступают в драку.

Когда у вас непонятная ситуация, вы можете совершенно рационально начать внезапно делать привычные действия, потому что само по себе их выполнение позволяет вам успокоиться и собраться с силами. И в каком-то смысле написание моей первой книжки — это пример смещённой активности.

Но я к тому времени была уже научным журналистом и рассказывать баечки про биологию — это то, что я лучше всего умела. Поэтому писать первую книжку было легко и приятно: вижу цель — не вижу препятствий. То, что книжка стала бестселлером и получила премию «Просветитель» и то, что меня второй год таскают на лекции, это все было для меня совершенно неожиданным побочным эффектом.

— Почему вы выбрали темой следующей своей книги лженауку?

— Моя вторая книжка — это некоторое сочетание удочки и рыбы. С одной стороны, я беру двенадцать особо распространённых, приближенных к жизни и опасных заблуждений и рассказываю, какие конкретно про них есть научные исследования. Почему научное сообщество предполагает, что гомеопатия не работает, ГМО безопасны, почему не надо дискриминировать геев по признаку сексуальной ориентации? С другой стороны, я стараюсь в каждой главе тщательно показать, как именно эти научные исследования были проведены, рассказываю о некачественных исследованиях.

Вторую книжку писать было гораздо сложнее, это требовало колоссального напряжения сил и воли, я так ни разу и не словила чувство потока, поэтому я думаю, что она будет в общем хуже с литературной точки зрения, сложнее и зануднее, потому что в значительной степени вытянута из меня клещами. Я волнуюсь, жду, она выйдет в феврале.

— Что самое сложное в написании книги?

— Боюсь, что у меня нет универсального ответа. Пожалуй, сложнее всего человеческий фактор, существо, которое живёт в твоей собственной голове и которое хочет вовсе не писать книжку, а выращивать помидоры или играть в компьютерные игрушки. В своё время я ушла в научную журналистику, потому что я, скорее, человек, которому проще работать на коротких дистанциях, чем на длинных. Книжка — это самое объёмное, что есть в нашей профессии. Это означает, что ты минимум полгода (ну или 4 месяца, если ты торопишься и очень много работаешь) занимаешься постоянно одним и тем же без получения отдачи. Это сложно.

Мне это было относительно просто с первой книжкой, потому что я видела в ней способ выйти замуж за человека, за которого в итоге вышла замуж. Со второй книгой было сложнее, потому что не было прямого биологического стимула. Я вообще очень люблю биологические инстинкты, тёмную природу, потому что их можно обуздывать, как дикую лошадь, и ехать на них туда, куда надо.

Сейчас у меня довольно хорошая жизнь, я уже статусный научный журналист, у меня счастливая семья, у меня нет финансовых проблем, у меня всё настолько спокойно, что писать книжку уже ужасно сложно. Потому что мозг — ленивая скотина, он думает, что и так всё хорошо, зачем ещё писать книжку? Это история про мотивацию в первую очередь. Всё остальное — дело техники, всё остальное практикуется по ходу ежедневной рабочей деятельности. Немножко таланта, немножко везения, а в остальном — железная задница, как в любой работе.

Анна ГРУЗДЕВА