Сибирь как тыл: взгляд из Болгарии

Фото_ Александр Михайлов, A-specto

— Дарина, немного неожиданно, когда иностранец рассказывает тебе про твою же идентичность. Но, с другой стороны — вы, похоже, знаете русскую интеллектуальную мысль лучше многих из нас…

— Я бы не сказала, что знаю лучше вас, но мой взгляд со стороны может быть вам полезен, ведь «большое видится на расстоянье». Я давно занимаюсь историей русской общественной мысли, моя кандидатская диссертация — это история русского либерализма 80-х — 90-х гг. XIX века, как раз время Александра III. Потом, после либералов, мне захотелось изучить другую сторону русской историософии — и я увлеклась исследованием идеологов раннего евразийства (Николай ТРУБЕЦКОЙ, Георгий ВЕРНАДСКИЙ — самые оригинальные из всех евразийцев) как части русской эмигрантской мысли после 1917 г. И не только потому, что они чисто географически прошли через Болгарию, и первые их сборники выпускались у нас. Это очень любопытный пласт русской консервативной мысли, который отрицает европоцентризм как ведущий взгляд на русскую историю. И вообще, само сочетание слов «русская национальная идея» влечёт за собой такие значимые имена — ДОСТОЕВСКИЙ, ТЮТЧЕВ, Константин ЛЕОНТЬЕВ, ДАНИЛЕВСКИЙ. А с другой стороны — Лев ТОЛСТОЙ, Владимир СОЛОВЬЁВ, Александр ПЫПИН...

— Вам близка русская национальная идея?

— Россия меня завораживает. Моя мама филолог-русист, училась в МГУ после смерти СТАЛИНА, у нашей семьи много русских друзей. Для меня это родные люди. Я была в Москве и в советское время, ребёнком. И погружение в русскую мысль — это особая, глубокая и абсолютно непредсказуемая вещь. У меня нет рационального объяснения тому, что меня так связывает с Россией.

А в идеях каждый видит что-то своё. Если настаивать только на своём взгляде, то получается идеология, а это ни к чему. Мне интересны различные взгляды, и у русских они разные — и на себя, и на Россию.

— На каком языке вы изучали русскую философию?

— На русском, конечно. У нас было обучение русскому языку, правда, в обычных школах не на очень хорошем уровне, но читать и понимать все люди моего возраста умеют, а вот когда я уже поехала в Москву стажироваться в качестве
аспиранта, тогда и заговорила благодаря Маргарите Ивановне — это мамина подруга, москвичка, художник с особым стилем и красивым русским языком.

— Где вы учились в Москве?

— На истфаке МГУ. У нашего Софийского университета очень тесные связи с МГУ, и я очень люблю там работать. Историческая библиотека ГПИБ — «Историчка» на Старосадском переулке в Китай-городе — моя любимая.

— Евразийство ведь до сих пор популярно. Какие его имена, на ваш взгляд, влияют на сегодняшний день?

— Современное евразийство — это геополитическое понятие, не историософское, как у ранних евразийцев. И Евразия — тоже геополитическое понятие, это связано с вашими интересами на Востоке. Вы так компенсируете ситуацию, когда Запад изолирует вас, и это естественное состояние России.

Среди основных личностей, которые представляют неоевразийство, я очень люблю Александра ПАНАРИНА. Но он славяно-евразиец, его идеи в этом ключе. В его работах встретила великолепное наблюдение: «У России есть одно загадочное свойство: сплачивать слабых против сильных. Русское призвание в мире — унизить сильного за его наглость». И ещё: «Главный оппонент сильных мира сего — Россия и её русская идея. Вот почему их цель, во-первых, лишить нас русской идеи, во-вторых — завалить нашу государственность». Я бы добавила — только бы сами русские власти не завалили русскую идею, так как не стоит идеализировать современную Россию, которая, как мне кажется, все ещё имитирует Запад. В сфере образования все реформы подчинены Болонскому соглашению, виден коммерческий подход, так называемая оптимизация ухудшает гуманитарное образование, оно ведь «не целесообразно», не приносит деньги. От этого вам поскорее надо избавиться...

— Кто симпатичен вам из современных исследователей, с кем вы работаете?

— Из тех, кто пишет о XIX веке — это мой научный руководитель в МГУ профессор Николай Иванович ЦИМБАЕВ, без которого я бы не стала историком общественной мысли. Ещё Вера Михайловна БОКОВА, доктор исторических наук, заведующая отделом XIX века в Государственном историческом музее — очень тонкий и серьёзный исследователь, я давно её знаю, и это уже близкий мне человек. Также профессор Нина Степановна КИНЯПИНА, у неё был личный интерес к Болгарии, она писала о наших взаимоотношениях.

Среди молодых историков — очень тонкий знаток Болгарии и проблемы Болгаро-Македонии Дмитрий ЛАБАУРИ. Кстати, преподаёт в Уральском федеральном университете. Македонцы — это как ваши украинцы. Точно так, как поляки не смогли сделать русских поляками и сделали их украинцами, так сербы не смогли сделать болгар сербами, но сделали македонцами — при помощи Советского Союза и при болгарском политическом безмолвии, конечно. Но это уже продукт ХХ века, у вас это случилось пораньше.

Есть ещё связи с МГИМО, с профессором Владимиром ДЕГОЕВЫМ — это один из интереснейших исследователей Кавказа.

— Я видела у вас несколько публикаций с Еленой ПОНОМАРЁВОЙ…

— О, Елена Георгиевна! С профессором Еленой Пономарёвой я познакомилась в 2013 году, когда она приехала в Софийский университет и прочла у нас лекцию. Это было благодаря Фонду Горчакова, с которым мы организовали первый «Балканский диалог». Пономарёва — специалист по современной истории, исследует и знает очень глубоко наши Балканы, её студенты организовали «Балканский клуб» МГИМО, там я выступала с большим интересом и при очень живой дискуссии.

У нас в публичном пространстве Болгарии копируется односторонняя американо-европейская модель, когда о России либо плохо, либо ничего. А нужно говорить адекватно, чтобы не морочить людям голову. Поэтому мы сделали несколько интервью с Еленой Георгиевной, а также с Андреем ФУРСОВЫМ — они оба выступали с лекциями у нас на историческом факультете. Чтобы болгары услышали иной взгляд вживую, не только в сети, где только и осталось пространство свободы от «демократической» цензуры.

— Вы занимаетесь ещё и журналистикой?

— Нет, если пишу, то только историческую публицистику и в основном о России. Началось всё после Украины 2013 года, разлома в общественном сознании, начала так называемой гибридной информационной войны… Нельзя было молчать, когда Россия не в чести.

— Наши лекторы читают в Болгарии на русском или на английском?

— Конечно, на русском! Кстати, лекцию Пономарёвой и Фурсова приехали слушать болгары из Добрыча — это 5 часов на автобусе от Софии. Такой интерес к лекторам у нас — это нетривиально.

— А русофобские настроения в Болгарии сильны?

— Русофобия есть на политическом уровне и среди демократов-неофитов, которые не любят вспоминать о своей биографии времён Тодора ЖИВКОВА, перевёртыши — отсюда и страсть доказывать свою «демократичность» и принадлежность к атлантической вере, отсюда и русофобия как психическое расстройство — есть и такое проявление, без преувеличения. Своеобразный дурдом в узких кругах, но с крышей в иностранных посольствах, на кормление от грантов, и при власти.

А народ абсолютно русофильский, и всё больше — именно из-за тенденциозности СМИ. С другой стороны, когда исследуешь русский XIX век, во многом объясняешь себе те идейные поиски, которые Россия ведёт сейчас.

— Это что, признак молодой растущей нации?

— Нет, просто уникальность русской нации в том, что русскость — это не этничность, это принадлежность культуре. Вы — национальность, которая всё время переоткрывается, нация-феникс. Не этническая, а по принадлежности культуре.

Русская культура — это своеобразное сочетание европейской культуры, православной духовности при терпимом отношении ко всем другим вероисповеданиям и восточной, евразийской государственности, сверхцентрализованной; из-за огромных пространств это неизбежно, но именно поэтому власть в России ответственна за всё.

— Здесь, на конференции в СФУ был доклад представителя из Казахстана, где сейчас принято решение перейти на латиницу — вроде как это поможет казахам лучше влиться в мировое сообщество. А в Болгарии не обсуждается переход на латиницу?

— В Болгарии это было бы всё равно что отрезать себе голову. Кириллица — это дело святого Климента Охридского. Климент Охридский — болгарский просветитель, духовник. Он был учеником Кирилла и Мефодия в Охриде — а это часть Болгарской средневековой державы, и практически сразу после того, как мы приняли христианство, у нас был свой алфавит. Через век мы передали книги на церковном болгарском языке средневековой Руси. Можно сказать, это наш вклад в православную культуру. Потому что церковно-славянский остался языком богослужения, он не испорчен административными и другими влияниями.

Кириллица — это алфавит именно для славянских языков. Посмотрите на чехов, которые пишут на латинице — им приходится добавлять всякие загогулины, чтобы объяснить звуки, то есть они мучают себя. Но мы-то сами создали кириллицу! Ведь мы не пишем на глаголице Кирилла и Мефодия, а при помощи алфавита св. Климента Охридского. Отказаться от него — всё равно что отказаться от души.

— А в Болгарии есть такой же раскол в обществе, как у нас в России, скажем, по обсуждению путей развития?..

— То, что об этом спорят в России — это нормально, не думаю, что это плохо. А будущее Болгарии, как бы сказать помягче, на данный момент не зависит от болгар. Есть такое понятие: страна с ограниченным суверенитетом. Чтобы не сказать острее. Грустная тема.

— Когда-то было по-другому? Во время «советской оккупации», как это сейчас иногда называют, вы были свободнее?

— В Болгарии никогда не было советских военных баз. Мы были «младшим братом». Конечно, решения согласовывались, но было взаимовыгодное сотрудничество, и соблюдался наш национальный интерес. Хотя с точки зрения идеологии — конечно, большой свободы не было. Любая идеология позволяет либо искать будущее, либо возвращаться в прошлое. Бежать впереди или сзади, лишь бы не думать о настоящем и при этом не признавать никаких других идей. То есть идеология — это средство манипулирования обществом.

Но тогда у государства была социальная политика. Сейчас эта политика — антисоциальная. Идеология Европейского Союза, так называемые евроатлантические ценности. Это неолиберальная идеология тирании толерантных. Это беда.

— Давайте поговорим о том, когда в ваше смысловое пространство вошла Сибирь. Вы ведь приезжали к нам в качестве эксперта на диссертационные защиты в прошлом году?

— Да, в конце октября 2016 года я приехала на PhD-защиту по культурологии, и мне подарили монографию «Сибирская идентичность в зеркале литературного текста». Это понятие я увидела тогда впервые и очень удивилась. Мы были на Енисее, увидели тайгу — это потрясающее впечатление. Плюс многонациональная русскость Сибири — всё это на меня произвело большое впечатление. Это то самое умение России быть не узкоэтнической страной, а когда русским становятся через ПУШКИНА, Толстого, ЧАЙКОВСКОГО — через культуру как видимый слой и через веру как глубокое основание Руси. И тогда я впервые поняла, что я слишком европоцентрично знаю Россию. Общественная мысль времён Российской империи, которую я изучала, была питерская и московская. А, оказывается, и здесь были поиски путей развития, было богатое интеллектуальное наследие.

— Вы будете продолжать изучение Сибири?

— Конечно. Это на всю жизнь. Буду теперь накапливать свои знания на эту тему — в этом суть историка.

— Дарина, так сибирская идентичность или сибирская русскость?..

— Сибирь — это тыл России. Если внушение Збигнева БЖЕЗИНСКОГО о том, что Россия без Украины не может быть империей, потерпело неудачу после майдана и Крыма (2014), обратное остаётся в силе — Украина не может выжить без России. Россия, однако, без Сибири не может быть не только империей, она не может просуществовать долго, поскольку Сибирь — это тыл России. При мировом военном конфликте тыл спасает и даёт время и ресурсы для изгнания противника с территории, это показала Вторая мировая война. В то же время Сибирь не больше России, и здесь не идёт речь о географии. Россия больше Сибири, без России Сибирь останется всего лишь географией.

Отсюда и мой ответ на вопрос «сибирская идентичность или сибирская русскость» — сибирская русскость является более целостным понятием, нежели «сибирство», более широким, чем «сибирскость», и более безопасным, чем «сибирская идентичность», которая может трансформироваться в геополитической, смысловой, психоисторической редакции, проросшей в текстах этнополитологов.

Сибирская русскость соответствует и сибирскому парадоксу — как география Сибири создаёт областничество и чувство специфической сибирской общности, так и огромное пространство защищает от реализации сибирского сепаратизма — любая попытка затеряется в тайге.

Русская культура, как я говорила, является европейской, и Россия европеизирует Сибирь, а Сибирь европеизирует/русифицирует Азию.

Сибирь может быть центром и «большой Европы», и «большой Евразии» — последнее понятие утвердилось после введения санкций ЕС в отношении РФ в 2014 г. Отсюда и важность Сибири как символического футуристического вектора на Востоке для освоения «Русской Азии», что уравнит сибирскую периферию с центром и положит конец напряжению «метрополия-колония». Гибкие границы Сибири создают и гибкую идентичность: сибирская русскость как тыл, на который будет опираться Россия и для того, чтобы избежать изоляции по-европейски, и для реализации глобализации по-русски.