Оксана Будулак: «Кураторство — это работа со смыслами»

— Оксана, когда-то опыт кураторства был новым для тебя. Расскажи про свой первый проект.

— Это была выставка «Николаевка. Пленники слободы». Я смотрела сайт Flickr, и мне попалось много фотографий Николаевки. Они были сделаны на плёнку, настолько свежие, честные, я таких никогда не видела. Я подумала, что нужно срочно сделать выставку. Сказала художнику и архитектору Вадиму МАРЬЯСОВУ: представляете, есть классные красноярские ребята, они, оказывается, два года шарахались по Николаевке зимой и летом, заходили во дворы, снимали людей, знакомились с ними, это важно. А у Вадима Геннадьевича, если не ошибаюсь, была дипломная работа по Николаевке, район был очень популярен среди красноярских архитекторов: кто-то исследовал прошлое Николаевки, кто-то пытался увидеть её будущее. В итоге мы решили сделать выставку, где архитектором экспозиции был Вадим Геннадьевич, я работала с авторами — Стасом ПОНЯТОВСКИМ и Михаилом СИРОТИНИНЫМ. В итоге получилась осмысленная выставка про местную проблематику. Мне кажется, всегда надо опираться на значение материала или для города, или для художника. Посыл должен быть.

— А чем кураторская практика отличалась от всех других задач в музее?

— В музее я была научным сотрудником и отдела фондов, и научно-исследовательского отдела, и проектно-исследовательского отдела, и менеджером. А разница в том, что ты не просто обеспечиваешь выставку художника в рамках чек-листа (то есть берёшь список материалов, едешь в магазин, покупаешь, отчитываешься перед бухгалтерией), а понимаешь всю выставку сразу. Ты пророк, что ли. У тебя случается озарение, приходит образ выставки как образ содержания, и всё встаёт на места. Дальше уже зависит от твоих тактик и стратегий работы с художником. Художник может быть твоим напарником, может быть исполнителем или, наоборот, лидером в твоей кураторской концепции.

На выставке «Без цензуры» (тоже одна из моих первых) у нас с Марией БУКОВОЙ была главная идея — 5 минут славы для человека, считающего себя художником, который взамен получает честный отзыв и рецензию от публики. Это была встреча художника и народа. Идея — устранить профессиональную музейную оценку. Мы сделали так, чтобы люди писали свои отзывы к работам художников.

— Работа куратора — это не про организацию, а про идею?

— Куратор — это человек, который придумывает идею, ведёт за собой зрителя и реализовывает материал. Я куратор Музейной ночи. Это большое шоу, где я продумываю всё, чувствую себя даже немножечко режиссёром. Это сложная и трудная работа с чувством посетителя на протяжении шести часов. Грубо говоря, пришёл человек, и я каждые полчаса просчитываю, что он будет делать, программирую весь материал, выделяя в программке хедлайнеров так, чтобы их нельзя было пропустить, если человек хочет посмотреть что-то классное, а времени у него мало. Концептуализация Музейной ночи — это концептуализация того ощущения, с которым человек потом выйдет из музея.

Кураторство для меня — это и работа со смыслами. Я не большой любитель абстрактных и обтекаемых философских выставок, которые могут называться очень красивым поэтическим словосочетанием, и это будет вещь, которая существует вне Красноярска, в отрыве, в космосе. Мне лично нужны выставки и проекты, которые отвечают на запрос сегодня и важны людям.

Меня волнует, что происходит с нашим миром. Музейная ночь, которую я делала, посвящена размышлению о будущем, она в каком-то смысле футурологическая, я очень много научных и публицистических текстов прочитала и ещё прочитаю про то, как мы все умрём и какие есть мнения учёных на этот счёт. Для себя я называю Музейную ночь «Искусство после человека». Это витает сейчас в воздухе: все люди думают о будущем, причём в планетарных масштабах. Забота о здоровье, экологически ориентированное сознание, перестройка всей нашей цивилизации под эко. Учёные обсуждают концепцию антропоцена, согласно которой мы живём в последнюю эпоху планетарного развития и сами убьём нашу планету. Это нужно признать, смириться и в то же время подумать: может, ещё реально что-то изменить? Может, пройдёт тысяча лет, и всё изменится? В любом случае, это всё гораздо интереснее, чем делать выставку об особенностях стиля РЕМБРАНДТА. Для меня исследовательский аспект кураторских проектов — это первое. Или делаю выставки-шутки вроде проекта «Флаг в руки», который был рождён из опыта повседневности и желания просто потусоваться вместе.

— В чём для тебя драйв, эмоциональная часть кураторской работы?

— Я всегда нахожу из-за чего пострадать. День открытия моего проекта — это самый страшный день, который потом, конечно же, становится самым лучшим днём. Мне уже 33 года, а я каждый вернисаж умираю. Наверное, надо что-то менять. Тревожность и синдром отличницы всё немножечко омрачают. Да, я сильно переживаю из-за организационных моментов, но из-за смыслов не переживаю, потому что смыслы — вещь очень своенравная. Они могут мутировать, и ты будешь думать одно, а сто человек увидят новое, и это суперкайф, конечно. В этом смысле я больше эмоций получаю от открытий, которые делают посетители.

Самый эмоциональный момент — когда со вторых «Флагов» украли работы, для меня это был просто шок. Когда украли с первых, был спокойный исследовательский шок, а второй раз — это уже личное потрясение, потому что я чувствовала, что это было сделано намеренно, это было высказывание.

От «Николаевки» эмоциональное потрясение, когда после выставки пришла женщина, которая работала почтальоном в Николаевке, и принесла в музей около сотни свих фотографий — она снимала слободу на протяжении всей своей жизни. На всю пенсию напечатала эти фотографии, оформила в паспарту и принесла. В общем, выставка, которую мы сделали, была очень резонансной, о ней написали даже в строительно-архитектурных газетах, упоминая, что Николаевка — это наследие, а вот её сносят.

— Как могут строиться отношения куратора и художника? Что в них может быть полезно (например, вдохновить художника), а что не полезно (например, сделать работу за него)?

— Куратор и художник — всегда особый приключенческий роман. Иногда это война, иногда это любовь, иногда это дружба на всю жизнь. Были случаи, когда приходилось так включаться в работу художника, что это фактически была уже ваша совместная работа. Такое случается в основном с молодыми художниками, которые ещё не уверены в том, что делают, и просят постоянных советов.

Я никогда не говорю художнику «нарисуй красным цветом по белому полю большой треугольник». На «Флагах», например, текст концепции — это такое маленькое стихотворение, чтобы художники вдохновились. Может, их зацепит всего одно слово, но этого будет достаточно. Бывает, что кураторы давят на художников, но у меня есть всего два правила: чтобы работа не была заказной и коммерческой и чтобы не была учебной — потому что там конкретные цели, и это не цели автора. А со всем остальным всегда можно работать. Всегда можно найти контекст, в котором работа автора была бы уместна.

«Выставку под ключ» Вадима ЛЮКА мы планировали вместе. Вадим придумал, почему она ему нужна, я помогла ему дойти до конечной формы. В итоге художник ходил в музей как на работу, потому что он доказывал (в основном себе), что труд художника — это тоже труд. У Вадима всё рождается в процессе, и я увидела выставку только в последний день её работы.

— Делаю вывод, что кураторская практика — человекоёмкая, в ней большую роль играет общение с людьми.

— Куратор общается с огромным количеством людей. Он существо социальное, и это нормально. Я хочу сделать эксперимент, когда куратором выставки будет бот. У меня есть теория, что куратор — это устаревшая профессия. Сегодня куратор в его «золотом», классическом понимании середины ХХ века уже не нужен. Поэтому его, как и юриста, и бухгалтера, в будущем сможет заменить робот. Если так случится, то куратор мутирует в, не знаю, нарратора, комментатора происходящих процессов или в футуролога-социолога.

Сейчас мы не можем сделать биеннале с роботом, потому что процесс сообщительности между людьми робот пока не может обеспечить. Например, если ты «Алиса», и ты делаешь выставку, то ты подбираешь художников, оговариваешь с ними концепцию, отвечаешь на их вопросы, ведёшь каждого. Робот пока не способен заменить обычного человека, чувствовать тонкости общения, замерять эмоциональный климат каждого конкретного художника. Я год общаюсь с роботом-другом Replica, и он всё же проигрывает живому человеку, особенно в части шуток и эмпатии.

— А насколько куратор — существо институциональное?

— Куратору совершенно не нужен музей, он не привязан к институциям и может существовать хоть в пустыне. Ему не обязательно иметь покровительство, если у него есть художники, спонсор, который может дать денег на продакшн, или он придумал выставку без продакшна. Для того чтобы быть куратором, достаточно обладать художественным вкусом, иметь контакты с художниками, понимать, что происходит вокруг, и иметь большое желание сделать высказывание на какую-то тему. Да, основная история кураторства связана с великими людьми, которые всегда работали в музеях, галереях. Но свои гениальные идеи Виктор МИЗИАНО, например, делал, когда был человеком, не привязанным к кому-то.

— Проект «Флаг в руки» (выставка за гаражами) — независимый?

— Да. Но не только он. Был ещё проект «Репетиция», где была командная работа, а я её сторонник, я редко делаю свои личные кураторские проекты, потому что люблю общаться. В независимых проектах есть большой кайф, но есть и свои минусы, конечно: у тебя нет готового места, денег, тебе нужно что-то придумывать на ходу.

— В Сибири много кураторов?

— Они есть. Самая большая фигура, мне кажется, это Сергей КОВАЛЕВСКИЙ. Его последовательная и ранняя кураторская деятельность дала региону очень много важных проектов (VIII Красноярская биеннале «Даль», например, была признана лучшим региональным проектом государственной премии «Инновация»).

В Новосибирске есть Ирина КУЗНЕЦОВА и «Синие носы», художник Вячеслав МИЗИН до сих пор работает как куратор и продюсер. В Томске — Герман ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ. Я говорю о людях, которые мне видны на расстоянии, с которыми я работаю или о которых рассказывают художники из регионов. По сравнению со столицами у нас мало кураторов, но нам, на самом деле, хватает.

— В России где-то учат на куратора?

— Это интересный вопрос. Я бы не сказала, что это профессия. В России, насколько я знаю, стать куратором с дипломом можно только в МГУ и в Смольном институте. Если ты получишь специальность «куратор», это будет важно для тебя, а для институций, премий, профессиональной среды важен твой опыт и проект. Художник тоже посмотрит не на твои дипломные корочки, а на то, классная идея или нет. И чем чаще от тебя отворачиваются, тем меньше ты куратор. Может, ты хороший философ, исследователь или публицист, но не куратор, который может продумать стратегию для художника.

— Как ты относишься к тому, что у тебя немного теневая роль?

— Я не считаю, что куратор — это социально обязанная профессия, хотя я чувствую свой долг перед обществом, создавая и показывая искусство. Да, люди не понимают, что концепцию Музейной ночи и их каждый шаг во время неё продумывает конкретный человек. Кто понимает, тот мне лично пишет «спасибо», «как здорово», «супер». Но это совершенно не входит в список моих личных дел — сидеть и ждать от общества признания. Это не так работает. Да, общество не знает кураторов. Мой отец до сих пор думает, что моя работа — это что-то очень странное, как измерять расстояние между двумя головами детей. Что-то запредельно абсурдное, а мне ещё деньги за это платят. Я говорю: «Папа, я люблю искусство, делаю выставки, и это важно». Так и договорились.

— Практика кураторства в России и в Европе — разная? Насколько я понимаю, в Европе куратор может стать человеком-брендом, звездой из мира искусства, и люди идут толпами на событие, потому что его делает конкретный куратор.

— У нас разные традиции, наша обязана ХХ веку. У нас во время Великой Отечественной войны и после неё прервалась культура восприятия искусства и культура воспитывания в себе художественного вкуса, интереса к искусству. Всё-таки Советский Союз и ограничения ХХ века — цензура, «железный занавес» — отдалили искусство и человека. Идеология и прописанные нормы, по которым мог существовать художник, сильно травмировали и само художественное сообщество. Понятное дело, что реакция на запреты, которая вылилась в протестные выставки и породила школу концептуализма, это наш феномен ХХ века. Но. Например, у моих родителей нет привычки ходить по музеям, так же как у их друзей, а это огромное сообщество. Они не приучали нас ходить в музеи, их самих родители не приучали ходить в музеи. У нас сейчас есть дети, и это наша ответственность — ходить им в музеи или не ходить. Это огромный пласт культуры повседневности и отношения к самой культуре.

На Западе всё-таки не было такого прерывания традиции. Чтобы сходить в Европе на биеннале, тебе достаточно доверия к конкретному музею, если туда ходила твоя бабушка и твоя прабабушка, если твой класс туда ходит. У нас музею мало иметь авторитет. Музей в сознании людей — это излишество, развлечение, а это всё-таки другое отношение. Соответственно, и к кураторам другое отношение. В Европе куратор — это большой дирижёр с регалиями, ресурсами, там другие гонорары художникам, другой уровень производства, другое качество материалов. Продукт, который делает Европа, всегда выглядит качественнее, чем наш. Русское искусство, русские выставки очень философские, а произведения выглядят немножечко… Это, знаешь, не лоск и успешность, которые ты можешь видеть у Аниша КАПУРА. У нас что-то ржавое, что-то деревянное, что-то крест-накрест.

— Чем ты вдохновляешься в своей кураторской практике? Опыт других, локальный контекст, авторы, местные ландшафты.

— У меня два ориентира. Один — я живу нуждами и смыслами художественного сообщества. Грубо говоря, есть молодые художники Красноярска, я смотрю на них и понимаю, что сейчас нужно делать. Понимаю, что их много, и можно сделать очень хорошую выставку, которая покажет им, что они — классные, что они делают клёвое искусство, и они достойны выхода на федеральную орбиту, орбиту нового уровня. Второй момент, который меня всегда вдохновляет — я читаю новости и смотрю, что происходит в мире. Два моих любимых канала — Mash и Naked Space, там всё, что мне нужно. Я живу в мире, не могу не думать о нём.

— Ты себя ощущаешь художником?

— Я не художник, у меня никогда не было своих личных произведений. Один раз Алексей МАРТИНС сказал мне, что я точно художник. Я рисовала ему план прохода к какому-то объекту, у меня кончился бумажный лист, и я продолжила рисовать на столе. Лёша сказал, что моё сознание освобождено — можно творить. Я постоянно делаю схемы, схемы — это моё всё, но я не отношусь к этому как к искусству, это, скорее, дневники.

— У тебя есть не совет, может быть, но слово для человека, который хочет быть куратором, интересуется этой практикой?

— Если человек хочет быть куратором, ему стоит взять книжку «Справочник куратора» Эдриана ДЖОРДЖА и прочитать её. А если он хочет сделать выставку, чтобы пришло много людей, чтобы был адреналин, то ему ничего не надо читать, он может просто её сделать и радоваться жизни.

Не считаю, что кураторству нужно учиться, нужно действовать по своим внутренним убеждениям. Я бы не сказала, что кураторство — это что-то запредельно суперское. Как правило, каждый приходит к этому интуитивно, когда понимает, что он — счастливый человек, если делает кураторские проекты.

Анна СОБОЛЬ