Уехать, чтобы остаться

— Вообще-то я новосибирец. В девяносто первом поступал в Новосибирский государственный университет на физфак, но не добрал баллов и оказался в Новосибирском электротехническом институте на факультете, где готовили специалистов для Института ядерной физики. Там, надо сказать, я получил довольно хорошую теоретическую подготовку в области матанализа и линейной алгебры.

Летом следующего года приехал погостить в Красноярск. Город меня заинтересовал, и я пошёл в деканат на физический факультет просить документы для перевода. Мне тогда зачли все курсы и взяли на второй курс.

— Чем же вас заинтересовал Красноярск? И как вы сегодня оцениваете своё тогдашнее решение?

— Заинтересовал неформальной атмосферой, скажем так. Здесь я общался с людьми театра, с музыкантами. Потом и сам играл на гитаре в местных рок-группах. И мне очень понравилось, как здесь всё было устроено. Ну и на Столбы меня, конечно, сводили. Всё это поразило и очень полюбилось. Сейчас могу сказать, что решение остаться в Красноярске хоть и было спонтанным, но оказалось правильным.

Когда настал момент выбирать специальность, я выбрал нелинейную оптику. Как это получилось, уже не помню. То ли нам сделали экскурсию в Институт физики в лабораторию когерентной оптики, то ли кто-то из сотрудников выступал в университете, рекрутируя студентов. Помню только, что было очень интересно. И мой профессор Александр Кузьмич ПОПОВ, мало того что отличный физик (школа нелинейной оптики в Красноярске была создана его усилиями, а это достаточно мощная команда), так ещё сразу стал нас настраивать на то, что нужно говорить и писать о науке на английском языке. К концу пятого курса мы его уже более-менее освоили.

Так что всё складывалось очень удачно, и когда речь зашла об аспирантуре, передо мной не стоял вопрос, куда поступать. Всё было понятно — в Институт физики, в лабораторию когерентной оптики. Кандидатскую защитил 6 июня 2000 года. Интересно получилось — в тот день два Александра Сергеевича защищались — я и КРЫЛОВ. Он сейчас старший научный сотрудник лаборатории молекулярной спектроскопии института физики им. Киренского. И это был день рождения Пушкина. Потому и запомнилось.

Потом я получил возможность поехать в Королевский технологический институт в Стокгольме и через два с половиной года защитился. Это была лаборатория квантовой химии, так что мне тогда пришлось немного поменять направление научной деятельности и овладеть квантово-химическими программными пакетами. Это значительно расширило моё научное мировоззрение. Тот научный аппарат, которым я овладел, позволил мне смотреть на вещи с двух разных точек зрения, позволил сравнивать и выбирать тот метод, который наиболее адекватен поставленной задаче.

Здесь надо сказать, что мне тогда очень повезло. Моим научным руководителем по диссертации в Стокгольме был Фарис Хафизович ГЕЛЬМУХАНОВ — учёный с мировым именем в области рентгеновской спектроскопии. У него есть замечательное качество — он умеет объяснять сложнейшие вещи буквально на пальцах. Может любому школьнику рассказать, чем занимается.

— А вы можете так, на пальцах, объяснить читателям, чем занимаетесь?

— Если описать одним словом, то мы в нашей лаборатории занимаемся нанотехнологиями. Это сегодня у всех на слуху. Все понимают, что нано — это что-то невидимое невооружённым глазом. Мы сейчас больше занимаемся материаловедением, причём с двух противоположных направлений — с точки зрения эксперимента (синтеза, грубо говоря) и с точки зрения теории — теоретического описания новых свойств материалов, которые мы производим. Поскольку это объекты системы с размерами, невидимыми глазу, то все свойства этих материалов не похожи на свойства обычных предметов, которыми мы пользуемся. Здесь возникают новые эффекты, новые свойства, и это всё интересно не только с теоретической точки зрения, но и с практической.

— Сейчас вы приехали в Красноярск погостить или есть какие-то перспективы сотрудничества с Сибирским федеральным университетом?

— Изначально намечалась частная поездка. Но ещё до отъезда она быстро переросла во вполне деловую. С Сергеем Петровичем ПОЛЮТОВЫМ, руководителем Научно-исследовательского института нанотехнологий, спектроскопии и квантовой химии СФУ, мы вместе работали в лаборатории в Швеции. Он мне ещё года три назад предложил сотрудничать. Для начала хотя бы курс лекций на английском прочитать.

Тогда это всё на словах и осталось. Но вот сейчас, похоже, вполне возможно появление хороших совместных проектов. Мне это интересно и как учёному, и как человеку. Я возвращаюсь в родные стены. Это моя альма-матер. Мне было бы приятно внести какой-то вклад в развитие университета, потому что… Ну, скажем так, сентиментальные чувства.

— Вы были здесь последний раз четыре года назад. Какие-то перемены для себя отметили?

— Изменения гигантские. Они ещё более заметны, когда смотришь на теперешних студентов. Насколько я вижу, они более раскрепощённые. У них, можно сказать, глаза горят. Сегодня, когда у нас был семинар в лаборатории Сергея, аспиранты, молодые учёные — все понимают английский. Задают вопросы, с ними вообще интересно общаться. И видно, что им нравится заниматься наукой.

— О совместных программах вы говорите очень осторожно…

— Пока всё в работе. Но направления обозначены. Скажу только, что все они будут в области нанотехнологий. Этим сильны мы, и это интересно Сергею Петровичу. У него большинство ребят-аспирантов — теоретики, а у нас есть ещё и эксперимент. И очень часто получается так, что когда к нам приезжает теоретик, он начинает и руками что-то делать. Это касается и химиков, и физиков, которые обсчитывают какие-нибудь измерительные системы, приборы. Они могут сами попытаться эти приборы создать, так как у нас очень хорошая инструментальная база. И получить материал с заданными свойствами, который они уже просчитали и понимают, для чего он может пригодиться.

— Из Стокгольма вы уехали в Штаты. Этот переезд многое значил в вашей научной карьере. А смогли бы вы достичь того же, если бы остались?

— Вопрос сложный. В девяностые здесь приходилось просто выживать. Заниматься в то время только наукой было невозможно. Я знаю, что мои одногруппники, которые остались, совмещали научную работу с преподавательской. И не только. Работали и менеджерами, и программистами. У кого были семьи, тем уж совсем было тяжело. А с точки зрения научной… Дело в том, что Александр Кузьмич Попов, который руководил моей диссертационной работой, в 1999 году уехал в Америку, получив достаточно стабильную работу в одном из университетов. И здесь стало совсем неуютно. Задачи, которые тогда перед нами ставились, имели не очень большое прикладное значение. Мы занимались фундаментальными вещами: атомной спектроскопией и нелинейной оптикой в атомных системах, и было сложно получить финансирование под эту работу. Вообще, вопрос состоял не в том, оставаться или нет в стране. Надо было решать — оставаться в науке или уйти из неё.

— И вы решили уехать, чтобы остаться. Сейчас живёте в Баффало. Что это за город?

— Это в штате Нью-Йорк, на границе с Канадой. Практически в часе езды от Торонто. Наша главная достопримечательность — Ниагарские водопады. Они от нас буквально в двадцати минутах езды. Очень красивый штат. Огромное количество национальных парков. Сам-то Баффало равнинный, а немного отъедешь — горы, каньоны. Всё в зелени, всё очень красиво.

В своё время Баффало был индустриальным городом. Там был канал, который соединял все Великие озёра с Гудзоном, позволяя выйти в Атлантический океан. После кризиса, когда закрылись многие металлургические предприятия, канал оказался заброшен и превратился в туристический объект.

Теперь Баффало опять на подъёме, но уже не за счёт производств. Начали развиваться медицинские технологии, нанотехнологии. В Баффало основали научно-медицинский центр по изучению онкологических заболеваний. Наш университет очень плотно сотрудничает с этим центром. В нашем городе сейчас три кампуса — Северный, Южный и отдельно Медицинский. За счёт огромного притока студентов (и не только американских) Баффало становится университетским городом. Так что мы теперь не город сталеваров, а город высоких технологий.

— Александр, учёные старой школы, по определению Даниила Гранина — «зубры», были очень разносторонними людьми. А как сегодня? Вы и ваши коллеги полностью погружены в свою науку или за её пределами для вас тоже что-то существует?

— Хотя мы и не зубры старой школы, но всё же получили ещё классическое образование. Обучение на младших курсах было не только про науку. Например, у нас был отличный курс музыкальной культуры, который читал Евгений Андреевич ЛОЗИНСКИЙ. Благодаря ему мы бесплатно ходили в Малый зал филармонии на вечера классической музыки. Ещё был курс философии искусства с Владимиром Ильичом ЖУКОВСКИМ.

— Вы это тогда ценили?

— Да, мы ценили это и тогда. Лозинский умел заинтересовать. Что касается курса философии искусства, то он нам казался слишком сложным, и мы не очень понимали, какое это всё имеет отношение к нам, физикам. Но сейчас я понимаю — это значительно расширило кругозор.

— А если сравнить с кругозором сегодняшних студентов? Вы сказали, что они кажутся более свободными. В чём эта свобода проявляется?

— Я здесь со студентами на отвлечённые темы много не общался. Их свобода для меня выражается чисто внешне — они стали более раскованы. Если мы выглядели приблизительно одинаково, то они совершенно разные. И это не просто из желания выделиться, а от какой-то внутренней раскрепощённости, которой у них, несомненно, больше, чем когда-то было у нас. И ещё у них больше информации.

Вместе с тем, хотя моё мнение может быть опровергнуто, мне кажется, они более поверхностны. Им приходится воспринимать очень большие объёмы информации, а в этом случае трудно сфокусироваться. Может быть, они меньше читают, меньше слушают академической музыки. Тем не менее радуют даже эти внешние проявления внутренне свободных людей.

— Александр, а в будущем вы себя видите там или здесь? И возможно ли в России создать такие же условия для работы, которые привлекают наших учёных за границей?

— В данный момент я себя вижу там, так как уже пустил, что называется, корни. Есть дом, есть круг друзей, есть подруга, есть достаточно далеко идущие планы. А если говорить об условиях — думаю, чтобы люди не уезжали или возвращались, мало одной зарплаты. Необходима комбинация — хорошие условия для работы плюс социальный комфорт. И возможность путешествовать, а не сидеть на одном месте.

Лично для меня нет такого места, где бы я остался на сто процентов. Мне интересно путешествовать. Поработать там, поработать здесь… Тем более, что сейчас можно и дистанционно работать. Главное, должен присутствовать внутренний комфорт.

— И вам за границей комфортно…

— Я уехал достаточно молодым человеком, и мне было очень легко интегрироваться в среду. Вообще, я не из тех, кто приезжает и общается только на русском. И при этом постоянно жалуется, что ему скучно. Мне и в Россию всегда комфортно возвращаться. У меня здесь родители, много друзей. Никакого неудобства я не испытываю. Может, это потому, что меня всегда здесь принимают с распростёртыми объятиями?

Но и в Америке у меня есть круг друзей, с которыми много общих интересов. Я уже говорил, что играл на гитаре. Там хоть и не играю, но общаюсь с музыкантами в местных клубах. Есть и с кем ходить в походы. Я побывал в Южной Америке, на Аляске, на западном и восточном побережье США.

Мне нравится дикий туризм, с палаткой. Правда, совсем уж дикого туризма сложно ожидать от такой страны, как Соединённые Штаты. Там всё достаточно зарегулировано.

— Ваши друзья тоже занимаются наукой?

— Друзья у меня совершенно из разных социальных слоёв. Есть и коллеги, конечно, но есть и такие, кто от науки и вообще от интеллектуальных кругов очень далёк. Плотники, охотники, рыбаки. Я достаточно легко схожусь с людьми такого типа.

Несколько лет назад мне очень повезло подружиться с человеком, по образованию скульптором, который берёт подряды на ремонт и перестройку жилых и коммерческих зданий. Я иногда помогаю Майклу, когда есть свободное время. Просто интересно заняться чем-то новым, и я иду, допустим, с ним перекрывать крышу. Или занимаюсь сваркой медных труб. Это работа руками. А поскольку я теоретик, моя жизнь проходит в кресле перед компьютером, и мне нужно чем-то заниматься, чтобы не потерять моторные навыки. Вот я и занимаюсь.

Ещё надо сказать, что коллективы там, как правило, многонациональные. Конечно, больше всего из Юго-Восточной Азии. Много из Индии, из Китая, много русскоязычных. Это и Украина, и Белоруссия, вообще все бывшие республики. Они там числятся русскими. Говоришь по-русски — значит, русский.

Но и все американцы — иммигранты в каком-то поколении. И они это всегда подчёркивают, гордятся своими корнями. Если корни итальянские, то ты ходишь на итальянские фестивали, машешь итальянским флагом, ешь пиццу. Если ты немец, то ты ешь сосиски и пьёшь пиво. Если ирландец, то пьёшь… тоже пиво, но ещё и виски. И всё доброжелательно — своим хоть и гордятся, но ни в коем случае не дискриминируют другую национальность. И это не только в научной среде.

— Вы сказали, что получили классическое образование, и в определённой степени этим объясняется ваша способность адаптироваться к возникающим вызовам. Но на Западе совсем неклассическая система. «Узость» им не мешает?

— Да, моя научная карьера развивалась, скажем так, скачкообразно. Сначала занимался нелинейной оптикой, потом какое-то время рентгеновской спектроскопией, потом квантовой химией, теоретическим материаловедением.

Мне сложно сказать, кто я сейчас: физик, химик, материаловед? Ко всему прочему коллектив, где сейчас работаю, завязан на биологию и медицину. Интердисциплинарные исследования — это то, чем мы сегодня занимаемся.

Возможно, узкие области ещё сохранились. Скажем, кристаллография. Но даже традиционная кристаллография достаточно расширилась за счёт того, что там и биологические системы исследуют. Вообще, находясь на определённом уровне, легко переходить из одной области в другую. Возможно, это говорит о качестве образования, которое мы в своё время получили.

На Западе система несколько другая. В университетах нет обязательной программы. Ты сам выбираешь те курсы, которые хочешь пройти. Надо сказать, это палка о двух концах. С одной стороны, ты можешь стать хорошим специалистом, а с другой, пока ты ещё не совсем взрослый, то просто не можешь с методологической точки зрения понять, что тебе нужно и что потом пригодится. Бывает, они узкое берут, а что-то общее упускают. Или, наоборот, берут слишком общие курсы. Смогут ли они свободно переходить из одного направления в другое? Думаю, смогут. Просто тип мышления у них будет немножко другой.

Если у тебя есть интеллектуальные способности, чтобы самому изучить предмет, то почему нет. Но здесь важна скорость. Одно дело, когда специализированные курсы дают тебе разложенную по полочкам информацию в дозированном виде, и она входит в твой мозг, как пазл, а другое, когда ты сам ищешь эти крупицы, перелопачивая горы. Очень затратный по времени процесс. И в этом смысле всегда лучше работать с преподавателем, который знает, как тебя научить. Или с научным руководителем.

Всегда должна быть научная школа. Должен быть человек, который тебе передаст знания, даже секреты какие-то, о которых ты в книгах ничего не найдёшь. К тому же существует информация, которая по ряду причин, например, из-за традиционной политики журналов, вообще остаётся неопубликованной. Конечно, это может показаться странным в наш информационный век, но это так. Иногда, как в далёкие времена, одна научная группа не знает, к чему пришли в другой, занимающейся той же темой. В результате в редакции приходят статьи со схожими данными, и начинается война за приоритет, как лет двести назад.

Поэтому нужна мобильность, поездки на конференции. Это вопрос эффективности. На Западе этой мобильности хватает. Надо, чтобы и наши ребята ехали, учились, потом возвращались и создавали свои научные школы именно здесь. И люди такие есть.

Да, люди есть. И хотя сокращение финансирования и наше тридцать пятое место в мире по затратам на исследования и разработки в процентах к ВВП особого оптимизма не вызывают, всё же хочется надеяться, что люди эти останутся в науке. И чтобы остаться, им не придётся уезжать.

Галина ДМИТРИЕВА