Сюжеты профессора Шмелёвой

Иногда требуется взглянуть по-новому

— Татьяна Викторовна, что такое для вас «жизненный опыт»? И насколько он в цене? Сегодня ставка делается на энергию молодых.

— Мне кажется, жизненный опыт — это осадок, который у каждого остаётся после каких-то занятий, он приводит к автоматизму в решении серийных задач. Например, если раньше на статью мне требовалось две недели, то сейчас могу написать и за два дня.

Но автоматизм ничего не гарантирует. В начале каждого учебного года — а я преподаю больше 40 лет — у меня бывает какой-то психоз (я его называю «синдром первого сентября»), когда кажется, что на этот раз не получится: не смогу расположить студентов, заразить их лингвистическими идеями. Но 2 сентября это проходит. Наверное, опыт включается на второй ступени.

Сегодня опыт, действительно, несколько дискредитирован. Считается, что молодые лучше сделают. Не знаю, можно ли кого-то убедить в обратном. Опыт — амбивалентная вещь: с одной стороны, помогает, с другой — поддерживает инерцию и сопротивление новому. То есть иногда опыт мешает. И сейчас наш советский и ранний постсоветский опыт воспринимается как помеха. Возможно, в этом есть какая-то правда.

Я не склонна преувеличивать значимость опыта («у меня же опыт!»), и я за сопротивление автоматизму, вот этому «я всегда так делаю». Другое дело, что сегодня я вижу новизну, но обаяние её на меня не действует: новое не сулит изменить всё к лучшему.

— Что вы считаете необходимым опытом для человека, для женщины, для преподавателя, для ученика?

— Самое главное для каждого — это умение общаться с людьми и понимание, что люди разные. И в этом действительно важно приобретать опыт. Что касается остального, например, так называемого женского опыта, я считаю, что его не существует. Вот тебе кажется, что ты умеешь выстраивать отношения с противоположным полом, а в какой-то ситуации это не работает.

— Но ведь для женщины важен опыт семьи, детей…

— Это так. Но тут у меня опыт небольшой: одно замужество и один ребёнок. Сын у меня хороший, и я счастлива, но не уверена, что этот опыт может быть повторён. То есть опыт ещё и неповторим, даже с собственными детьми. По-моему, мудрость — не полагаться на свой опыт, не считать: я всё знаю и сделаю как надо.

Узлы времени и места

— Если разделить вашу жизнь на этапы, то по какому критерию: возраст, место проживания, близкие в тот или иной момент люди?

— Пожалуй, моя биография соединена с географией. Целая эпоха связана с Кубанью, где я родилась и выросла и даже работала год… помощником киномеханика. Огромный отрезок жизни в Москве — 11 лет учёбы и преподавания в МГУ. Большое-большое время жизни в Красноярске (когда я поняла, что в Новгороде уже 25 лет, а в Красноярске прожила 14, я изумилась; но там я была молодой, а время молодости всегда объёмней, что ли). Ну и новгородский этап с перерывом на работу в Польше, где я жила целых четыре года.

То, что Бахтин называет хронотоп (связь времени и места), я реально ощущаю в своей жизни: перемещаясь в пространстве, я открываю новые качества своего существования и при этом его единство, неразрывность всех этих частей своей жизни. Например, везде я рассказываю про язык, изучаю город. У меня есть статьи про Красноярск, про польский город Быдгощ, а сейчас вот выпустила книгу «Великий Новгород: ономастический портрет». Это то, что я не сделала в Красноярске. Ведь как только я приехала в Красноярск, то остро почувствовала, что надо изучать язык города.

— То есть тему «Язык города» вам подсказал Красноярск?

— Да. Я же приехала туда синтаксистом, стала читать всю грамматику русского языка. Но Красноярск с его речью, названиями меня захватил, мне стало ясно, что это надо изучать, описывать. С Кирой Петровной МИХАЛАП, у которой был больший опыт красноярской жизни и изучения диалектов, мы сочинили программную статью. Реализовать эту программу удалось в очень небольшой части. Но из неё вышло два кандидата наук — Лида КИСЕЛЁВА и Лиля ПОДБЕРЁЗКИНА.

И от грамматики я не ушла. Меня как-то встретил коллега, который читал мои работы, и строго спросил: «Почему вы ушли из синтаксиса? Здесь столько проблем нерешённых!». А меня в то время вело в другие пределы — речеведение, словесность. А вот сейчас мы с Татьяной Ивановной СТЕКСОВОЙ из Новосибирска работаем над проектом про изъяснительные предложения. Это же синтаксис. Кто бы мог подумать!

Можно смело сказать: то, что ты приобретаешь, занимаясь какой-то темой, не уходит навсегда, а вдруг выскочит и окажется нужным. Иначе говоря, любой опыт не напрасен.

— Что самое важное и ценное вы узнали в жизни?

— Важным и ценным для меня была встреча и долгое сосуществование с моим научным руководителем Верой Арсеньевной БЕЛОШАПКОВОЙ. Она как-то рассказывала, как во время войны встретила в Тобольске Виктора Владимировича ВИНОГРАДОВА (его туда сослали как неблагонадёжное лицо) и поняла, что жизнь (которая у неё тогда была трагической) может быть заполнена мыслями о русском языке. Это изменило её судьбу. Так и долгая встреча с Верой Арсеньевной научила меня в итоге, что жизнь может быть заполнена напряжёнными размышлениями о русском языке и стремлением привлечь к этому других. От неё же я научилась тому, что необязательно, чтобы твои ученики думали как ты, не в этом состоит ученичество. И что люди важнее науки.

Школьная грамматика застряла в XIX веке

— Можете вспомнить самую первую вашу научную радость или открытие?

— На втором курсе я писала работу про слова типа «весело», «странно». В семинаре Белошапковой было так заведено: сначала выступаешь с докладом, потом пишешь курсовую. Делая доклад, я доказала, как мне представлялось, что эти слова — наречия. А пока писала и читала лингвистические работы, пришла к выводу, что они — прилагательные. Для меня стало открытием, что можно думать так, а потом посмотреть по-другому. И не могу сказать, что это принесло мне большую радость. Было страшно: вдруг Вера Арсеньевна скажет, что я меняю свои точки зрения с лёгкостью. Но она сказала: «Вот Таня молодец — пропустила через свою голову две концепции».

— Так слова «весело», «странно» — это прилагательные?

— Да. Меня убедило в этом слово «людно» — оно же не может быть наречием, а «весело» и «странно» могут: «Он выглядел весело и странно». Но они же могут быть и прилагательными. Смотрите: «Её лицо было весело и странно» — это прилагательные? Согласуются со словом «лицо» в единственном числе, среднем роде. А если убрать это слово, то будет «Ей было весело и странно». Что это? Значение, конечно, другое, но по существу это то же прилагательное, только без существительного. Это похоже на безличные глаголы, сравните: «Ветер ломает деревья» и «Её ломает». Эту идею — о безличных прилагательных — высказал Михаил Викторович ПАНОВ, я её «пережила» и увидела логику и красоту грамматики. Это и было моё открытие.

Кстати, недавно я выступала оппонентом докторской диссертации в Саратове, в которой доказывалось, что всё это наречия. Я удивилась: ко мне вернулся этот сюжет? И написала в отзыве, что мне такое решение кажется шагом назад.

— Но в школе учат именно так. И надо ли «последнее слово науки» тащить в школу? Ведь если от детей требовать понимания того, в чём сами лингвисты не разобрались, ребёнок вообще запутается.

— Во-первых, не такое это последнее слово: статья М.В. Панова опубликована в 1960 году! А во-вторых, в школу не надо. Я даже думаю, что и в вузе это не требуется. Знаете, если есть восемь точек зрения, то когда ты дойдёшь до четвёртой, студент уже отключится и просто возьмётся за телефон. Я считаю, что нужно дать непротиворечивую картину, а потом уже, возможно, рассказать про другие точки зрения и почему они возникали.

Но всё-таки удручает, что школьная лингвистика у нас стоит на уровне XIX века. Да, подлежащее и сказуемое тогда стали открытием. Но сейчас очевидно, что в них практически нет объяснительной силы. Зачем это вбивать в голову школьникам? Нужно просто говорить: есть субъект как действующее лицо и есть возможности обозначить его разными способами. Кстати, дети легко понимают это. Если «я (мёрзну)» — это подлежащее, то почему «мне (холодно)» или «меня (знобит)» — не подлежащее? Это одно и то же лицо. И один и тот же смысловой элемент предложения, добавлю.

Можно говорить: есть форма, есть содержание, и они описываются собственными рядами понятий. Я защищала кандидатскую диссертацию, не упомянув про подлежащие и сказуемые. И никто меня о них не спросил. Если характеризуешь языковой материал, когда и без подлежащего понятно, где лицо или предмет, то оно не нужно.

— Школа на уровне XIX века — это впечатляет. А школьную реформу в этом отношении лингвисты обсуждают?

— Когда я говорю, что надо более реалистично учить студентов, коллеги возражают: выпускники ведь пойдут в школу, как они будут объяснять детям! И это замкнутый круг. Школа — как будто непреодолимая преграда. Меня это огорчает и повергает в пессимизм. А сейчас вообще не надо понимать, просто угадать. Подлежащее или сказуемое? Ура! Угадали, пошли дальше. Что тут обсуждать лингвистам?

Темы, подаренные Красноярском

— Что бы вы назвали своим самым серьёзным достижением в науке?

— Сейчас есть РИНЦ — Российский индекс цитирования. И там можно узнать разные показатели, в том числе выявить наиболее востребованные работы. Так что могу сказать про три свои самые цитируемые публикации.

Первое — семантический синтаксис, который я преподавала в Красноярске. С тех пор, как я в 1988 году издала маленькую учебную книжечку об этом, другого системного изложения этого предмета нет. Люди защищают диссертации и до сих пор (фантастика!) ссылаются на эту работу. Конечно, я виновата, что серьёзную научную книгу на эту тему не написала. Но хотя бы показала, что семантический синтаксис — это то, о чём можно говорить со студентами, это система понятий, а не просто наблюдения над отдельными предложениями.

Второе — я придумала, точнее почитала БАХТИНА, и перечислила признаки речевого жанра. Эти признаки известны в науке как «анкета Шмелёвой». Про это я тоже читала спецкурс ещё в Красноярске, и уже Володя ОЛЕЙНИКОВ писал работу про деловые жанры, Юля ЩУРИНА — про жанр шутки. Из наблюдений над речевыми жанрами выросло лингвистическое направление — жанроведение со столицей в Саратове и своим журналом «Жанры речи».

Третье — это ключевые слова текущего момента. До сих пор поражаюсь, как это получилось — без компьютера, без измерения частотности употребления. Это тоже цитируемая вещь.

Кстати, всё, что я придумала, случилось в Красноярске.

— В газете «Московские новости» вели нечто подобное — рубрику «Слова и антислова»: какие из них наиболее характеризуют сегодняшнюю жизнь, а какие конкретному автору лично претят. Есть такие 5 слов и антислов для вас сегодня?

— Современную жизнь характеризуют прежде всего слова коммуникации: набери меня, скинь на почту, заскань, переведи в ПДФ, запланируй встречу в зуме. Их невозможно было представить себе, вообразить даже такие действия, а сейчас это наша повседневность. Кстати, все переживания по поводу «позвонишь /позвОнишь» скоро исчезнут, все будут говорить «наберёшь меня».

Что касается антислов, то я стараюсь не культивировать словоненавистничество, которое сейчас в моде. То вдруг все набросятся на ни в чём не повинное слово «кушать», то кому-то не понравится «адекватный». Всё-таки негативные эмоции вызывают не сами слова, а то, как с ними обращаются. Из таких слов могу назвать проект, компетенции, коллаборации, стартап, иноагент.

— В целом вы всю жизнь наблюдаете за речью. Какие явления в современной речи вас радуют?

— Современная речь меня радует свободой. Вот на днях посмотрела интервью Кати ГОРДЕЕВОЙ с педиатром Фёдором КАСАТОНОВЫМ. Просто наслаждалась речью героя: свободная от штампов, интеллектуальная и в то же время домашняя — червячок, кабачок, фигня какая-то… и дихотомия. Современный интеллигент.

Конечно, есть и обратная сторона свободы. Она видна в графических текстах, скажем, на Яндекс Дзене, где редакторов нет в принципе. Пунктуация такая, что читаешь и морщишься. А деепричастия… а предлоги… Но зато как оно есть, без редакторских прикрас. А может быть, и не стоит так переживать: эти тексты характеризуют авторов? Подлежащее и сказуемое они, небось, умеют найти.

Русисты не заметили

— Если говорить о современной российской лингвистике — каково её состояние, актуальные задачи?

— Два года назад примерно такой же вопрос мне задала Оля КУКУШКИНА (мы вместе учились). Для форума исследователей русского языка в МГУ она попросила сформулировать задачи современной русистики. Я написала доклад и думала, что он взорвёт научный мир. Но никто не заметил! Вот что мне кажется плохим в современной лингвистике: низкий уровень реальной дискуссии.

Я опубликовала этот доклад в «Профессорском журнале», перечислив некоторые нерешённые задачи современной русистики. Русистика пережила ряд бумов: семантический, прагматический, бум интереса к разговорной речи, к тексту. Но ни один из этих бумов не изменил наших общих представлений о русском языке и его преподавании. Например, семантическое описание русского языка и в школу могло бы прийти, сделав уроки более полезными и интересными. Но этого не случилось.

Одно дело — заниматься чем-то, а другое — реальный результат. Вот принципиально новых результатов нет. Но когда об этом говоришь, люди обижаются. Например, после того доклада одна коллега сказала мне: ты многих обидела.

При этом последняя грамматика русского языка вышла в 1980 году — прошло 40 лет. Мы какие-то успокоенные, много пишем про одно и то же, а время идёт. Постоянно издаём сборники — памяти учёных или к их юбилеям. Это не плохо, я сама участвую в таких сборниках, например, к 100-летию Н.Ю. ШВЕДОВОЙ, которая руководила созданием грамматик 1970 и 1980 годов. Но надо двигаться дальше, прилагать коллективные усилия для решения масштабных задач.

— И всё-таки есть сегодня топ-3 имён лингвистов, которые войдут в историю русистики?

— РИНЦ одно время публиковал топ-100 самых цитируемых специалистов во всех областях. Но там в одном ряду и ныне живущие, и почившие. Есть, конечно, люди, которых я всегда читаю. Например, Андрей Петрович РОМАНЕНКО в Саратове, мой товарищ по аспирантуре. Он изучает советскую словесность, современную словесность. Мне симпатична эта тема и всё, что он пишет, но последователей за ним я не вижу. Мой коллега Михаил Юрьевич ФЕДОСЮК пишет интересные статьи о синтаксисе, недавно о названиях улиц очень интересно. Но опять: нет школ и нет их диалога, вот в чём беда. Не вижу людей масштаба АРУТЮНОВОЙ, ГАКА.

— Какие перспективы для науки, для высшего образования вы видите?

— К сожалению, сейчас никого не интересует содержание. Ни содержание наших занятий, ни содержание наших текстов. Высшая школа перешла в разряд спорта, где важны голы, очки, секунды. Не вижу перспектив при таком подходе. Перспектива — только всё это отменить. Наверху должно что-то измениться.

Но люди уже привыкли годами не думать о содержании, а только о количестве того, что они производят. Содержание даже раздражает, обижает, как было сказано. Но интересно, что и количества не много.

— Да, 2-3 статьи в год считается неплохо. А вы сколько пишете?

— 15-17 статей. Это не считая публикации в СМИ. Правда, сейчас я почти не пишу для СМИ. У меня были рубрики в газетах, на радио, и я действительно писала по 30 публикаций: 15 научных, столько же популярных.

— Сейчас вы ещё стали редактором научного журнала…

— Да, руководство НовГУ им. Ярослава Мудрого решило, что у нас должен быть собственный журнал, в перспективе скопусовский — «Verba. Северо-Западный лингвистический журнал». Я согласилась быть его главным редактором. Там скромные показатели — два выпуска в год, 10 публикаций в каждом. Летом вышел первый номер. Надеюсь, это будет интересно лингвистам.

— К авторам журнала нет требования писать по-английски? В Сибирском федеральном университете серия научного журнала «Гуманитарные науки» принципиально печатается на английском, чтобы статьи были более доступны международной аудитории.

— Мне давно присылали предложение написать в журнал СФУ. Я ответила, что не пишу по-английски. «Мы вас переведём». Боже упаси! Что в результате получится, я не смогу проконтролировать. В «Учёных записках НовГУ» одну мою статью перевели. Сын говорит: мама, это же почётно. Но я считаю, что это ужасная ситуация. ЛОМОНОСОВ вырабатывал язык российской науки, чтобы Россия была в научной сфере. А мы свёртываем всё, что было сделано для этого. Свёртываем научное присутствие русского языка в мировой науке, убиваем своими руками. Это не только не патриотично, но даже глупо. И если для физиков, химиков, биологов, экономистов это ещё возможно, то для русистов зачем? Те, кто в мире занимается русским языком, знают этот язык и читают на нём.

Я как-то писала в Томский университет статью про синтаксические скрепы «если не…» в предложениях типа «Это прекрасный фильм, если не шедевр». Сделала автоматический перевод аннотации, потом перевела обратно. Получилось, что я писала про «скребки». В английском нет синтаксического термина «скрепы». Как вам это нравится?

Приложите труд

— Что из прочитанного за последнее время вас задело, понравилось?

— Я постоянно читаю, но должна сознаться, что среди этого мало художественной литературы. В основном — научные статьи, книги, дипломные, работы аспирантов. Это бесконечный вал. В весеннем семестре прочла четыре диссертации, две по 800 страниц, две по 400.
Из художественной литературы несколько лет назад на меня большое впечатление произвела книжка Александра Павловича ЧУДАКОВА «Ложится мгла на старые ступени». Мне её подарили, и у меня поначалу было какое-то сопротивление: я знала автора, слушала доклады этого лингвиста и боялась, что художественное произведение — это какая-то самодеятельность. Но книга оказалась потрясающая, я не могла оторваться. Яркий талант памяти, памяти детства.

Ещё впечатление, конечно, ВОДОЛАЗКИН. Я прочла все его книги, когда валялась после инфаркта. Потом Водолазкин приезжал к нам в университет и тоже не разочаровал.

Вообще это феномен. Нас учили, что есть рациональное восприятие, а есть художественное. А Чудаков и Водолазкин опровергают такое представление. Водолазкин ведь специалист по древнерусской литературе, ученик ЛИХАЧЁВА, пронизан рациональным восприятием древнего мира. А потом пишет «Лавра».

Стараюсь не пропускать и новинки, которые обсуждают студенты. Например, книгу Андрея ГЕЛАСИМОВА «Чистый кайф», прототипом которой послужил рэпер БАСТА. Но прочла лишь 50 страниц, мне показалось это как-то искусственно. Может быть, ещё вернусь.

— Если бы вам предстояло как Бродскому или Стиву Джобсу выступать перед молодёжью с напутственной речью, какую истину вы бы передали?

— Боюсь назидательности и таких речей. Но я бы сказала: не полагайтесь ни на чей опыт, приобретайте свой. Не бойтесь, главное, приложить труд. Приложите труд, и вам воздастся.

Сейчас ведь студент пошёл экономный. «Прочитайте 5 страниц» — «А можно три?». Как заметил один критик, вдруг пропало слово «трудящиеся». А только труд даст радость жизни, других вариантов нет. Да, жизнь сейчас другая, но и на Фейсбуке можно умственно трудиться, думать над тем, что там пишут, отнюдь не всё там ерунда.

— Время, в которое мы сейчас живём, какое для вас?

— Жизнь на глазах нашего поколения очень обновилась — технологически. В то же время ожидания, которые связаны с этим обновлением, не оправдываются. Это самое печальное. Нам казалось, что когда все знания человечества будут в кармане школьника, то школьники будут подобны Леонардо да Винчи. А этого не происходит. У студентов не то что нет головокружительных знаний — они не знают элементарного. Вот задача времени: чтобы полученные нами технические возможности использовались, расширяли наши знания.

Пессимизм присутствует и по другим поводам. Мы так гордились нашей страной в 1980-е, а теперь опять страх заполняет нашу жизнь. Люди боятся перепостить чужое мнение. Журналист должен писать текст и постоянно оглядываться, так ли его поймут.

В прошлом году я участвовала в суде над Светланой ПРОКОПЬЕВОЙ, псковской журналисткой, которая попыталась размышлять, почему произошёл этот ужас — студент техникума взорвал себя в Архангельске у дверей ФСБ. Она написала колонку о том, что в репрессивном государстве сужается возможность разговора с властью и остаются такие страшные жесты. Ей инкриминировали оправдание терроризма. И военный суд решал, дать ей 6 лет тюрьмы или штраф. В результате присудили минимум — 500 тысяч штрафа, что можно считать нашей большой победой.

Значит, мы живём в другой стране, если можно поплатиться за то, что ты написал или перепостил! Более того, без суда и следствия блокируют счета. Человек должен просто умереть с голоду. У той же Светланы Прокопьевой до суда были заблокированы все счета, и только раз в месяц ей позволяли с них заплатить за ЖКХ — государство же не должно пострадать. Конечно, коллеги ей помогали всё это время. Но ведь даже если человека в тюрьму сажают, его там кормят. А этот уровень негуманности меня поражает.

— Что в вас меняется с возрастом?

— Главное моё ощущение возраста — убавление сил. Мои жизненные аппетиты не уменьшаются, а возможности — увы. Я бы сделала и то, и это, а уже не могу. К тому же я не владею техникой отказа. Мне говорят: как ты могла согласиться на четыре диссертации? Так вот: отказалась от пятой.

Кардиолог выговаривает: «Нельзя столько работать! Опять я видела вас на телевидении». Я обещаю, но понимаю, что не могу исполнить все обещания. Хотя писать десятки рецензий на публикации прекратила.

***

...Пока мы беседуем, на экране компьютера появляется кот, а с ним, конечно же, сюжет: «Как вам мой кот? Ему долго выбирали имя: Барсик, Мурзик. Я отвергла эту традицию. И назвала его Яндекс». У кого ещё есть кот с таким именем?

Валентина ЕФАНОВА