О своей профессии доктор геолого-минералогических наук Сергей СЕРДЮК рассказывает образно и эмоционально. В свою первую экспедицию он отправился четырнадцатилетним подростком. С тех пор были десятки выездов в самые разные уголки нашей страны.
Все профессиональные достижения Сергея Станиславовича сложно перечислить. Он автор более 200 научных работ, в их числе — 19 монографий и 123 статьи. Инициатор идеи создания и организации Красноярского научно-исследовательского института геологии и минерального сырья. Специалист, который всю жизнь совмещает преподавательскую и практическую работу.
Сейчас Сергей Сердюк — профессор кафедры геологии месторождений и методики разведки Института горного дела, геологии и геотехнологии СФУ, главный геолог ООО «Сибирская компания разведки недр».
— Профессия геолога неразрывно связана со словом «романтика». Это повлияло на ваш выбор будущей специальности?
— Дело в том, что я родился в семье геологов. Недалеко от Ужура есть село Кулун, где размещалась Западная экспедиция Красноярского геологического управления. Сестра моей мамы и её супруг работали там геологами. А мама была учительницей, в Ужур она перебралась вместе со мной поближе к сестре. Маме дали место в районном отделе народного образования, она много времени проводила в разъездах по деревням, зимой передвигалась на дровнях — под тулупом. Морозы тогда были под сорок градусов.
Романтика профессии геолога сразу захватила меня, ни о чём другом я и не думал. В 1964 году, когда мне было 14 лет, состоялась первая экспедиция — в Туву. В геологической партии у меня была должность «маршрутный рабочий». Так что мой производственный стаж велик.
После этого в экспедиции я ездил ежегодно. Даже в прошлом году уже с внуком мы были в Туве. Хотели попасть в Монголию, но обстоятельства помешали.
— Внук хочет выбрать вашу профессию?
— Не очень. Но он с большим интересом сопровождает меня, во всём помогает. Рад, что он неравнодушный и энергичный. С ним легко и палатку ставить, и кашу варить, и в маршрут идти, и камни таскать.
Возвращаясь к вашему первому вопросу: в общем, моя профессиональная жизнь длинная, много чего я «натворил» — и в практике, и в теории.
Наш регион — Енисейская Сибирь — по объёмам и разнообразию ресурсов занимает одно из первых мест в России. И чем больше вкладывают в изучение недр, тем больше он отдаёт. Простой пример: Олимпиадинское месторождение. Когда «Полюс» начинал работать, там было порядка 500 тонн запасов золота. С 1996 года до сих пор добыто более 500 тонн, а в подкарьерном пространстве прирастили ещё около 800 тонн.
— Как это — «прирастили золото»?
— Любое месторождение изучается в пределах экономически значимого объёма. Сначала его исследуют для открытой обработки карьера — в пределах 300-500 метров в глубину. Но на этом нередко рудные тела не заканчиваются, а карьер уже подходит к экономически значимому параметру: расширять его не выгодно, слишком много вскрышной породы придётся извлекать из недр. Но можно перейти на подземную отработку.
Тогда начинается следующая стадия изучения месторождения. Таких стадий может быть несколько, а процесс изучения может идти и 100, и 150, и даже больше лет. Олимпиаду вообще сначала разведывали как сурьмяное месторождение. Только в 1974 году геолог Л.В. ЛИ, с которым я имел счастье быть знакомым, опробовал старый керн от бурения и выявил, что там есть золото. Так началось изучение одного из крупнейших месторождений золота России, а по качеству руд — одного из самых богатых. Среднее содержание золота в них — до 4–5 граммов на тонну руды. Другие крупные объекты больше по масштабу, но содержание золота в них нередко ниже — 2–2,3 г/т.
В целом Красноярский край давно является лидером России по золотодобыче. У нас добывают более 50 тонн в год.
— Многие ваши работы посвящены именно изучению золота. Почему выбрали этот ресурс? И может ли геолог самостоятельно выбирать, изучением чего он хочет заниматься?
— Другие полезные ископаемые были менее востребованы — и тогда, и сейчас. Если посмотреть финансирование работ за счёт федерального бюджета, значительная доля в разделе «твёрдые полезные ископаемые» идёт именно на золото. Потому что это валютный металл, который составляет золотой запас страны и хранится в Центральном банке РФ. От него зависит мощь государства, как бы сейчас ни говорили, что рубль не имеет золотого обеспечения. На самом деле золотовалютные резервы страны имеют огромное значение.
Когда Россию довели до ручки, золотого запаса у нас оставалось только 200 тонн. Это ЧП в государстве. Сейчас резерв нарастили примерно до 2300 тонн. В мире мы занимаем четвёртое — шестое место по запасу. Для сравнения: у США — восемь с лишним тысяч тонн, у Германии — три с лишним тысячи. Почему же мы хуже? Ведь в той же Германии золото не добывают.
Такая могучая страна, как наша, должна иметь золотой запас на уровне пяти — семи, а лучше десяти тысяч тонн. Это будет гарантией стабильности, прекрасной подушкой безопасности и обеспечением рубля. К государству с таким запасом и к его валюте относятся с уважением.
Но последние два года Центральный банк почему-то перестал закупать золото, напротив, продаёт его. Золотодобытчикам выдают лицензии на продажу этого металла напрямую за рубеж. Что за этим стоит? В финансовых тонкостях я не очень разбираюсь, но примерно понимаю. В последнее время золото дорожает, даже достигало максимальной цены. Закупочная цена рассыпного золота — четыре с лишним тысячи рублей за грамм. Где-то недалеко и стоимость рудного золота, которое добывается из месторождений.
Конечно, геолог может выбирать свою стезю. Но и жизнь тоже подсказывает, по какому направлению идти. Мне пришлось много заниматься золотом, поисками, оценкой и разведкой месторождений — и в Красноярском крае, и в Иркутской, Кемеровской областях.
Как правило, принципиально большой разницы в изучении месторождений разных ископаемых нет. Методики исследования этих объектов в значительной мере близкие. Как и технологии. Они отработаны опытом советской геологии, а затем российской, конечно, с учётом последних международных веяний. Наши технологии не хуже западных, но они не были такими механизированными в плане использования ЭВМ.
Тем не менее государственная комиссия по запасам, которая находится в Москве, и территориальные (они есть в каждом регионе) всё равно подсчитывают запасы по российским методикам. А контрольные подсчёты делаем по зарубежным — с использованием ЭВМ. Это неплохо — получается контроль разных методов счёта.
В чём смысл запасов? Этот экономический показатель говорит о том, что данный блок полезного ископаемого будет эффективно извлечён при таких-то ценах, глубинах, мощностях.
— Это тоже геолог считает?
— Конечно, а как же иначе. Мы проводим геолого-экономическую оценку объекта. Если кондиции, по которым считают запасы, просчитаны в современной экономической среде, объект-месторождение будет эффективно использоваться. Кондиции — это содержание, мощность рудных тел, блоки, параметры, прослои пустых пород.
— То есть нельзя просто сказать: здесь есть золото?
— Нет, конечно. Чтобы объект стал объектом, нужно столько всего сделать! В том числе используя высокотехнологичные исследования. Провести химические анализы полезного компонента, его расчёты, среднее содержание. Просчитать методики опробования рудных тел, бурения, просчитать потери — это грандиозные комплексные показатели. Объект будет экономически эффективным, только если мы его качественно изучили.
— Вы говорите: «мы изучали, работали, разведывали». Вы всегда совмещали преподавательскую, научную и практическую деятельность?
— Да, всегда. Например, сейчас работаю главным геологом в Сибирской компании разведки недр. Практика даёт возможность познакомиться с материалом, привлечь студентов, понять и изучить тонкости, о которых в учебнике не прочитаешь. Эти знания должны быть «руками пройдены», головой обдуманы.
— Могут ли полезные ископаемые совсем закончиться? Сейчас, например, говорят о том, что запасы нефти в России подходят к концу?
— Та лёгкая нефть, о которой идёт речь, действительно в ближайшем будущем закончится. Не зря американцы стали заниматься добычей тяжёлой — трудной нефти, которая извлекается гидроразрывом пластов. Просто так: пробурить скважину, закачать воду, и нефть поднялась — на таких месторождениях не получится.
У нас пока развиваются именно месторождения лёгкой нефти. В числе новых — группа объектов «ВостокОйл» на севере нашего края — на берегах Енисея, в бухте Север. Её ожидаемый потенциал — пять миллиардов тонн нефти. Хотя ещё не всё разведано. «Ванкор» уже даёт 25 миллионов тонн в год, и эта нефть лёгкая. К 2030 году годовая добыча нефти в нашем крае может достигнуть ста с лишним миллионов тонн.
Но я боюсь за Север. Сам отработал 25 лет, хорошо знаю, к каким печальным последствиям может привести деятельность человека.
Кстати, в 1998 году именно в бухте Север американцы планировали сделать подземное хранилище для нефти. Я был в числе тех, кто работал над этим проектом, но в итоге он не состоялся. Теперь российские фирмы с привлечением индийских компаний будут заниматься этим делом. В перспективе там смогут работать до ста тысяч человек. Новые посёлки создадут в пределах месторождений. Представьте, какая это армия людей! Будут построены дороги, аэропорты, трубопроводы. Бухту Север оборудуют для ледокольного флота, который будет перевозить сырую нефть. Планы грандиозные, но как при этом сохранить природу? Особый вопрос.
К слову, если говорить об экологии края. Наш регион богат и природным газом. Но вот трубопровод идёт в обход Сибири. В этом обида. Почему мы имеем такие ресурсы, а кормим газом Европу? Так нельзя. Ведь природные богатства принадлежат населению, почему мы не можем пользоваться ими как следует? Почему нам — только уголь и копоть от него?
Кстати, уголь — отдельная большая тема. Я с коллегами написал двухтомник «Минеральные ресурсы Красноярского края». В нём затрагивалась и проблема угля. Его не надо просто добывать и сжигать, как мы это делаем. Есть интереснейшие наработки по глубокой переработке угля в разные продукты, в том числе и топливо. Но мы это не развиваем или развиваем слабо. Хотя из угля можно получать и промышленный газ, тогда не будет такой сажи над головой.
— Такая переработка дорого стоит?
— Если не заниматься продвижением новых технологий, всё будет дорогостоящим. В Германии уже в годы Второй мировой войны из угля делали жидкое топливо! И мы можем, нужно только поощрять этот процесс — изучать и осваивать.
— Помимо нефти, золота и газа какими ископаемыми, востребованными на мировом рынке, богат наш край?
— Безусловно, поскольку мы включены в мировой рынок, вынуждены реагировать на его запросы. И нам нужно развивать такие объекты, как, например, месторождения редких земель.
Сейчас монополистом является Китай, он захватил этот рынок, пока мы спали; наладил добычу, переработку и получение редкоземельных металлов.
Всего редкоземельных металлов семнадцать. К ним относятся, например, церий, неодим, празеодим, самарий, европий. Все гаджеты, современная электроника, включая батареи, состоят из редких и редкоземельных материалов.
И в нашем крае есть крупнейшие объекты таких металлов. Например, Чуктуконское месторождение в Богучанском районе. Там уже проведены поисково-оценочные работы и подсчитаны запасы — 2,8 миллиона тонн редких земель и 441 тысяча тонн пентоксида ниобия. Это гигантское месторождение находится в зоне влияния Богучанской ГЭС, значит, есть энергия для его освоения.
Пока не выставляют на торги. В своё время Горно-химический комбинат проявлял интерес к этому месторождению. И Норильский комбинат лет двадцать назад пытался приобрести его, но тогда запросили слишком высокую цену — 800 миллионов рублей. Сейчас это месторождение будет стоить больше миллиарда.
— И эта цена окупится?
— Не то слово. Ведь это комплексные металлы для высоких технологий. Без них ни одна страна не может развивать свою промышленность. Такие объекты — жемчужины, и они у нас есть.
Ещё одно месторождение редких земель — Карасугское — находится в Туве прямо на федеральной трассе. Как раз там мы были с внуком в прошлом году. Причём северное месторождение более трудное в плане переработки, а в Туве — более технологичное.
Золотые месторождения нашего края уже практически все разобраны. Всего их порядка 300, из них около 60 рудные, остальные — россыпные.
Так что будущее — за другими полезными ископаемыми.
— Есть в нашем крае территории, пока не исследованные?
— Такие территории есть, ведь процесс геологического изучения довольно неоднородный. То одни приоритеты называются, то другие.
В целом изученность территорий — важный критерий. Без этого невозможно прогнозировать что-либо. Важно, сколько денег на изучение квадратного километра площади вкладывалось в течение истории, какие работы были выполнены, а их множество, в том числе — геологическая съёмка, геофизическая съёмка
Есть работы прошлых лет, эти исследования проводились, когда не было ни геофизики, ни геохимии. Поэтому те площади слабо изучены. И таких территорий изрядное число, даже в наших старых горнорудных районах, например в Северо-Енисейском.
Повторю простой пример по Олимпиаде: чем больше денег вкладывается в поиск, оценку и разведку, тем больше прирастают ресурсы.
— Насколько вероятно геологу открыть своё месторождение?
— На самом деле это коллективная работа. Геолог может сделать находку какой-либо руды и считаться первооткрывателем. Но всё-таки реально месторождение откроют те люди, которые разведают его и поставят на баланс.
Считаю, что повезло тому геологу, который участвовал в разведке и оценке хотя бы одного месторождения. Мне повезло неоднократно, чему я очень рад. Например, в 2003 году по заказу «Полюса» я подготовил десять лицензионных площадей на территории края — на Енисейском кряге. Участвовал в поиске и оценке на одном из них. Это месторождение недалеко от Раздолинска, сейчас там более 100 тонн золота.
— Как много времени вы проводили в экспедициях?
— Иногда уезжал на Таймыр в мае, а возвращался в ноябре. Оба моих сына родились без меня. Один из них, кстати, занимается бурением в районе Норильска. Уезжает на вахту по три месяца. Как раз недавно вернулся, рассказывал, какие снега, какая пурга на Севере. Они сто километров шли полтора месяца, тракторами тащили буровые установки.
— И он снова хочет вернуться на Север?
— Да. Мальчишкой я брал его в поле. Он прикипел к такой работе, но всё-таки ушёл в бурение, геологом не стал.
— Изменились ли студенты за годы вашей работы в университете?
— Изменились. Я вспоминаю своих сверстников. У нас было непреодолимое стремление к изучению на практике — хотелось уехать как можно дальше и работать как можно дольше, чтобы и к сессии не успеть вернуться. Преподаватели нас не наказывали за это, относились с пониманием. Сами приезжали к нам в поля: смотрели, помогали, подсказывали, образцы вывозили.
В студенчестве мы побывали на уникальных объектах. Однажды я работал на руднике Горная Чуя в Иркутской области. Мой образец — огромный кристалл мусковита — до сих пор хранится в геологическом музее Цветмета. Он такой гигантский, что его не принимали на почте. Пришлось умолять, объяснять, что кристалл — неразделимый. Разрежешь на части — потеряет свою ценность. Слово «Москва» произошло от названия этого кристалла. Там «остекляли» окна этой тонкой прозрачной слюдой… В итоге обшил мой образец сатиновой тряпкой и отправил в Красноярск.
Среди нынешних студентов тоже есть ребята увлечённые, сумасшедшие в хорошем смысле этого слова. Они многое умеют делать на компьютере, но не всегда, к сожалению, ценят полевую работу. А она очень важна для геолога. Правильное описание пройденных канав и траншей, составление разреза пород, изучение скважин — это та первичная работа, которой обязательно должен владеть геолог.
Да, с помощью компьютерных программ они могут строить разрезы, перешли на другую стадию — мы это делали руками. Сегодня в университете есть множество аппаратуры, которая нам, студентам, и не снилась. Норильский комбинат создал для геологов целый центр, оснастил его на многие миллионы рублей.
Возможности современной аппаратуры гигантские, они сильно обогащают исследовательский потенциал. Но микроскопы, на которых мы работали, требовали больше знаний и именно практического опыта.
— Профессия геолога не потеряет своей актуальности со временем?
— Без геологии невозможна жизнь. Простой пример — питьевая вода. В Красноярске она одна из лучших в стране. Я объездил всю Россию, Советский Союз — такой воды нет нигде. Красноярску очень повезло — у нас подземный водозабор прямо в русле реки. И сам Енисей чистый, несмотря на ГЭС. Считаю, что это лучшая река в мире.
Но в остальных населённых пунктах края вода в основном низкого качества. И, к сожалению, мало что делается для изменения ситуации. Нужно изучать подземные источники, а это сфера деятельности гидрогеологов.
Так что без геологии нам не обойтись. Как и без природных ресурсов.
Софья АНДРЕЕВА