Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
сентябрь / 2018 г.

Зоя

С каждым годом становится сложнее отвечать на вопрос: «С чего начался интерес к Зое?». Простой ответ «Я не помню» расспрашивающих почему-то не удовлетворяет. Приходится придумывать красивую историю.

Сначала, конечно, было слово. «Повесть о Зое и Шуре», прочитанная едва ли не в детском саду, неизвестный рассказ, опубликованный в военном сборнике, обжигающая поэма Маргариты АЛИГЕР «Зоя» — помню, как хлюпала носом и как слёзы расплывались по страницам. Позже я выучила поэму наизусть целиком. Ещё позже выяснила, что всё-таки не целиком — из моего издания 60-х годов была изъята глава, посвящённая СТАЛИНУ. Потом я узнала, что по тому же принципу были «почищены» и другие книги — из «Повести о Зое и Шуре» исчезла глава, посвящённая первому военному выступлению вождя.

Фото на комсомольском билете

Фото на комсомольском билете

Меня, человека справедливого и литературоцентричного, эти детали не могли не задеть. К тому же хотелось прочитать изъятое. Благо мир стремительно менялся — наступала эра Интернета. Кстати, именно в редакции университетской газеты КГУ я впервые забила в поисковик имя Зои Космодемьянской, и тот выдал мне кучу разбросанного по ссылкам материала, в том числе знаменитую статью военкора Петра ЛИДОВА, с которой началась посмертная история героини. Были там и фотографии казнённой девушки; разумеется, эти страшные снимки не публиковались в детских книгах.

Тогда же я узнала о том, что Зоя была не одна, и интерес вспыхнул с новой силой. Вера ВОЛОШИНА, Клавдия МИЛОРАДОВА, Борис КРАЙНОВ, Павел ПРОВОРОВ — они были в одном отряде и почти все погибли, защищая Родину. Поиски мои были ограничены местом проживания, и тогда я решилась на переезд. Да, в Москву меня потянуло не литературное призвание, а историческое любопытство. Там находились архивы и музеи, проживали современники Зои и исследователи её подвига, которые могли рассказать что-то важное — я и представить не могла, что именно.

В разговоре с такими же сумасшедшими доморощенными историками (дело было на одном из военных форумов) пришла идея сайта, посвящённого Зое и её товарищам по части №9903. Сначала это была просто мечта, потом оказалось, что она вполне исполнима. Я скрупулёзно собирала обрывки информации и любовно складывала их в папки на компьютере, но мало было моего личного знания, подлинное, живое лицо человека, выдержавшего бесчеловечные пытки, должны были увидеть все. О том, чтобы написать книгу, мысли не приходило — слишком мало было опыта и в прозе, и в жизни. Московские друзья помогли с разработкой, и мой сайт www.1941-1942.msk.ru ожил. В данный момент он переезжает на другую платформу, но, надеюсь, вскоре вся информация снова станет доступной.

Благодаря историку Екатерине ИВАНОВОЙ я попала на «декабрьскую встречу» — ежегодный сбор бойцов части №9903 и их родственников в день начала контрнаступления советских войск под Москвой. «Декабрьские встречи» проводились в московской школе № 1272, там же действовал музей части, в которой воевала Зоя. От волнения я ужасно стеснялась и ни с кем толком не познакомилась, о чём сейчас безумно жалею — рядом со мной сидели живые свидетели и участники тех самых военных событий. Они, как и Зоя, переходили линию фронта, мёрзли в заснеженном лесу, минировали дороги, резали связь, уходили из-под обстрела врага. Они, как и Зоя, были готовы выдержать все пытки, но не выдать товарищей. Сейчас уже почти никого не осталось.

29.11.1941 г.

29.11.1941 г.

Но время делало своё дело: я подружилась с однополчанкой Зои Маргаритой ПАНШИНОЙ, ушедшей на фронт осенью 1941 года; с семьёй, пленённой и замученной немцами в 1942 году Лизы БЕНЕВСКОЙ — Татьяной ОСИПОВОЙ и Ксенией БЕНЕВСКОЙ. Я ездила в гости к исследователям подвига Веры Волошиной — Георгию и Валентине ФРОЛОВЫМ. Общалась с журналистом газеты «Правда» Виктором КОЖЕМЯКО, который годами защищал Зою от нападок псевдоисториков.

Мне и самой довелось разоблачать информационные вбросы и спорить с людьми, которые легко поддались перестроечной дегероизации. В основном это люди старшего поколения, задетые последствиями войны. Спорить с ними трудно — зачастую это расценивается как хамство. Годы кропотливой исследовательской работы в счёт не идут, и невозможно доказать им, что Зоя в своём величии не уникальна. Таких девочек было много, но только одна, благодаря таланту и дотошности журналиста, стала символом Подвига.

Ещё труднее приходится с одногодками и теми, кто помладше. В основном они не обладают даже элементарными знаниями в этой области, чем и пользуются недобросовестные медийные лица: человеку несведущему проще навешать лапшу на уши. Но каким бесценным подарком становится заинтересованность таких несведущих, когда рассказываешь им, как всё было на самом деле, как радуют их вопросы и попытка додуматься до правды! В этот момент остро понимаешь, что делаешь нужное дело.

За годы знания наросли снежным комом, усвоились организмом, и передо мной встали не советские выхолощенные открытки, а живые люди. С чувствами, радостями, болью, с верой в будущее, которого у них не оказалось. И всё-таки я не помню, как это произошло — как стало очевидным то, что я не имею права не написать про Зою. Не статьи для исторических журналов, не зарисовки в соцсетях, а именно «большую хорошую книгу» — такую, которую хотел и не успел написать погибший на войне военкор Пётр Лидов, сказавший когда-то: «Хочу знать всю правду… и всю правду рассказать другим… Я в ответе за память об этой девушке перед людьми».

В этом сентябре Зое исполнилось бы 95 лет. Надеюсь, к столетию я управлюсь.

Последняя ночь

(Глава из будущей книги)

Поздним вечером Прасковья вышла из дома. В морозном воздухе ещё стоял запах гари — день назад кто-то поджёг три избы, и немцы приказали жителям караулить свои дома. Из темноты донёсся скрип шагов. Прасковья насторожилась, но ходоки шли уверенно, а когда шаги приблизились к дому, женщина разглядела, что по заснеженной улице немецкий патруль вёл девушку. Шла она в одной нижней рубашке, ступая босыми ногами по снегу, и руки её были связаны за спиной.

— Матка! — крикнул немец. — Партизан!

Крестьянка посторонилась, и девушку завели в избу. Тут же раздался гогот солдат, стоявших у Прасковьи на квартире, и она поспешила внутрь.

Девушку толкнули на скамейку возле печки, и она охнула от боли. Была она совсем юной, с большими серыми глазами и тёмными стрижеными волосами. Хозяин избы свесил было вниз кудлатую голову, но немец прикрикнул на него, и тот снова скрылся на печной лежанке.

— Фрау партизан! — кричали немцы и о чём-то лязгали на своём железном языке.

Солдаты окружили партизанку. Они шпыняли её кулаками и подносили к лицу зажжённые спички, а кто-то провёл по спине пилой. Хозяйка с ужасом смотрела на их забавы. Беззащитная, девушка молча терпела издевательства, пока мучители не натешились и не ушли спать.

И тогда она попросила воды.

— Можно? — спросила Прасковья у часового.

Он схватил со стола керосиновую лампу без стекла и поднёс к лицу девушки. Та не вскрикнула, лишь отшатнулась. Огонь жёг сомкнутые губы, но она в упор смотрела на немца, и тот не выдержал — убрал лампу и разрешил её напоить. Девушка с жадностью опустошила два ковша.

— Steh auf!1 — скомандовал часовой и, привязав к её скрученным рукам длинную верёвку, пинком отворил дверь.

«Сейчас? — думала она. — Неужели сейчас?». Колючий ветер забирался под рубашку, и хотелось согнуться и упасть, согреть несчастное тело. Ноги едва держали, и она напрягала каждый мускул, чтобы идти прямо и смерть свою встретить гордо.

Кончилась улица, вдалеке темнел лес. Часовой крикнул: «Zurück2!» и повёл девушку в обратную сторону.

«Значит, ещё не всё, — поняла она, — и будут ещё пытки, и надо выдержать».

Мысли путались в голове, но она понимала, что теперь они идут в сторону Москвы, которая не сдалась врагу и никогда не сдастся, потому что есть такие, как она, есть те, кто не даёт покоя немцам, и знание это придавало сил. Но улица заканчивалась, и снова надо было поворачивать к западу, к фашистскому логову, до которого она уже никогда не сможет дойти, и тогда ей казалось, что никогда прежде она не знала ни холода, ни боли.

Босая, в одном белье, ходила она по снегу до тех пор, пока её мучитель сам не продрог и не решил, что пора вернуться под тёплый кров. Верёвку он привязал к дверной скобе, а партизанку толкнул на лавку к печке, и от жара окоченевшее тело ломило нестерпимо. Так продолжалось до двух часов ночи: через каждые полчаса она слышала команду «Встать!» и, шатаясь, на негнущихся почерневших ногах выходила на улицу.

Наконец, молодого солдата сменил пожилой.

Он глянул на измученную девушку и попросил у Прасковьи подушку и одеяло.

— Leg dich hin3, — сказал он партизанке, и когда та непослушным телом повалилась на лавку, сам накрыл её одеялом.

Полежав, она попросила:

— Bitte binden Sie mir die Hände los4, — и немец распутал узлы на локтях и запястьях.

Едва ли она спала в эту ночь. Липкий кисель сна на несколько минут обволакивал сознание, но нестерпимо горели отмороженные ноги, и казалось, что кругом бушует огонь — тот самый, который она не успела зажечь. И тогда она просыпалась и хватала ртом воздух, пытаясь надышаться впрок. Она отдавала себе отчёт, что эта ночь — последняя, что немцы её не пощадят, и что пощада от них была бы для неё ужаснее любых пыток. И она сжимала кулаки, пытаясь не думать о маме и брате, стараясь сильнее ощутить боль во всём истерзанном теле, чтобы заглушить боль душевную.

Узнает ли мама, как погибла её дочь? Или лучше исчезнуть навсегда, раствориться в военной зиме, пропасть без вести? Да, она не увидит весны и не услышит слова «победа», но она знает, она верит в это слово, это обязательно случится. И значит, надо держаться изо всех сил, чтобы не показать врагу, как ей больно. Пока она их не боится, они боятся её. И значит, надо так умереть, чтобы стало им ещё страшнее, так умереть, чтобы ещё больше стали они бояться каждого, кто умеет так умирать и так не бояться их смерти.

И она снова падала в темноту.

Сумрачным деревенским утром к ней подошла хозяйка. В руках она держала ковш с водой. Девушка благодарно кивнула и опухшими обожжёнными губами припала к краю ковша. Непослушные губы не сжимались, и вода тонкой струйкой текла по подбородку и шее.

— Ты чья?

Девушка рукой отёрла лицо и взглянула на неё исподлобья:

— Московская.

— Родители есть?

Партизанка молчала.

— Кому передать? Убьют они тебя.

С улицы донеслись звонкие удары топоров: через четыре избы от дома Куликов немцы вкопали в землю столб и сейчас прилаживали к нему перекладину. В комнату заглянул офицер. Прасковья ожидала ругани и нырнула было за печку, но тот молча закрыл дверь и вышел из дома. К рядовым, жившим у них с мужем на квартире, она привыкла, а с офицерами дел не имела и оттого побаивалась их.

— Девонька, ой, бедная! — Прасковья покачала головой. — Имечко хоть скажи.

Партизанка с усилием подняла голову.

— Зачем вам это знать, тётенька?

— Помолюсь за тебя. Родителям расскажу, как умерла. Пусть знают, где могилка, — шептала Прасковья, стараясь выдержать её тёмный, ожесточённый взгляд.

— Нет, — выдохнула партизанка, — нет… Пусть эти изверги надо мной издеваются, пусть расстреляют… Нас много, всех не расстреляют. Это наша земля. За меня отомстят.

Удары топоров звенели над деревней, но девушка их не слышала.

— Не расстреляют, — кивнула Прасковья. — Повесят. Слышь? Виселицу ставят.

Медленно, перебарывая боль, девушка распрямила спину и откинулась на белёный бок печки. Вдруг она вздохнула так глубоко, будто пыталась вобрать в себя весь застоявшийся кислый избяной воздух.

Вот и всё. Значит, таким будет её конец. Значит, вся короткая жизнь была нацелена именно сюда — в затерянную среди лесов подмосковную деревню. Она не выполнила задания, деревня цела, ей нечем оправдаться перед командиром. Если бы ей хоть на секунду взглянуть ему в глаза, он бы понял, почему так случилось, он бы рассказал всем, что она не предатель, что на месте встречи была засада, и она едва успела скрыться. Что ещё сутки блуждала по лесу, пытаясь найти своих, а когда не сумела, решила выполнить приказ до конца и снова пошла в Петрищево. Что её захватили врасплох, что она не успела вытащить оружие, что даже под пытками ничего не сказала.

Да, не в её силах передать всё это товарищам, она даже не имеет права назвать своё имя. Пусть так, но одно в её силах и в её праве: она умрёт с честью, как обещала маме, товарищам, как обещала стране. Никто не обвинит её в трусости.

— Позавчера это ты была? —
не отставала Прасковья.

— Я. Немцы сгорели?

— Нет.

— Жаль. А что сгорело?

— Кони ихние сгорели. Сказывают, оружие сгорело.

— Вам давно надо было уехать из деревни.

Прасковья только рукой махнула. Слишком быстро враг подошёл к Москве. Слишком многие остались под немцем, несмотря на приказ уходить. Да и куда уходить крестьянам, у которых только и есть что изба да кое-какие припасы в подполе. Кому нужны чужие рты, когда свои еле прокормишь? Погорельцы, и те не уходят, ютятся по соседям. А ведь остаться на пепелище среди зимы — что хуже для русского человека? Взять хотя бы позавчерашних погорельцев.

Хлопнула дверь и — легки на помине! — в дом ворвались Федосья Солина со Смирновой Аграфеной, хозяйки сгоревших изб. Они уже знали о поимке поджигателя.

Едва кивнув Прасковье, Федосья огляделась и заметила партизанку. Лицо её исказилось от злости.

— Вот кто тебя пожёг! — крикнула она Аграфене и снова повернулась к девушке. — Ах ты, гадина! Сука ты паршивая!

Она распаляла себя руганью почти вопреки желанию и, может быть, откричавшись, оплакав своё жилище, в которое была вложена вся небогатая жизнь, убралась бы восвояси, но обидчица подняла
голову и взглянула на Федосью глазами, полными презрения и ненависти. И так полоснул этот взгляд, так надо было его прервать, что женщина, не помня себя, стала бить партизанку по лицу.

Бывшие в комнате немцы с интересом следили за двумя русскими бабами и не пытались их остановить.

— Да чтоб ты сдохла! — вступила Аграфена, замахиваясь варежкой. — Тварь!

Прасковья без слов начала толкать их к двери, Аграфена схватила стоящий на полу чугун с помоями и швырнула в партизанку. Чугун раскололся, и помои окатили девушку с головой. Хозяйка, наконец, выгнала непрошеных гостей, молча взяла тряпицу и отёрла девушке лицо. Та не шевелилась. Подошедший солдат схватил Прасковью за плечо и оттолкнул в сторону. Затем велел партизанке встать.

— Wo ist euer Stalin?5

Девушка выпрямила спину и ответила по-русски:

— Сталин на своём посту. И больше я с вами разговаривать не буду.

В девять утра пришли офицеры и переводчик. Начался допрос. Хозяйку выгнали из избы.

Обе погорелицы стояли у крыльца. Как ни жалко было неизвестную партизанку, а своих деревенских бездомовников куда как жальче.

— Что ж вы, бабы?.. — укоризненно вздохнула Прасковья.

— Гляди, пожгёт тебя такая — наплачешься, — злобно ответила Аграфена. — Чужое-то добро, небось, не жалко!

— Да разве побоями да руганью дом вернёшь?

— Не вернёшь, — согласилась Федосья. — Только и этой паскуде неповадно будет, и другим, которые с ней. Не одна она тут шастала, вона как немец всполошился. Теперь бы их всех переловить, пока бед не натворили. Они-то сбегут, а нам терпеть.

— Одна на всех беда досталась, — ответила Прасковья.

Когда она возвращалась, дверь рванулась из рук, навстречу выскочил хмурый переводчик. Офицер сидел за столом и что-то писал, не обращая внимания на партизанку, лежащую на полу в тёмной луже.

«Водой отливали, — догадалась Прасковья. — Ой, застудится!»

Она встрепенулась от неуместной мысли, от ужаса и стыда за свою бестолковость, а подойдя ближе, увидела не воду, а кровь. Партизанка не теряла сознания, но была избита настолько, что не могла встать.

Шёпотом — чтобы не слышал офицер — ругая немцев, Прасковья под мышки подняла лёгкое безвольное тело и усадила на лавку к печке. Девушка села, сгорбившись, и даже не стонала, только дышала хрипло и тяжело.

— Вот ваши немцы, — сказала она, — оставили меня раздетой… Оставили меня в рубашке и трусах…

Вернулся переводчик и бросил на лавку брюки и чулки. Партизанка была настолько обессилена, что не могла сама одеться, и тогда Прасковья встала перед ней и натянула сырые чулки на почерневшие ноги. Девушка только охала от боли.

— Потерпи, милая, — сказала хозяйка. — Теперь недолго мучиться.

— Сапоги… Сапоги были… — взгляд девушки цеплялся за лицо Прасковьи, скользил и падал на пол, но снова поднимался вверх в такт дыханию.

Сапог переводчик не приносил.

— Дайте обуться, — попросила партизанка.

Прасковья, зная, что немцы забрали всё зимнее, растерянно осмотрела избу.

— Ой, милая, одни у нас валенки с мужиком. А тебе на что? Тебе только до виселицы добежать, она близко.

— Russin! — немец схватил партизанку за плечо, и потянул вверх. — Schnell!6

1 — Вставай!

2 — Назад

3 —Ложись

4 — Пожалуйста, развяжите мне руки

5 — Где ваш Сталин?

6 — Русский... Вставай

ДОСЬЕ

Автор Дарья ВЕРЯСОВА — поэт, прозаик, драматург, исследователь жизни и подвига Зои Космодемьянской.

Родилась в Норильске, некоторое время училась на факультете филологии и журналистики КГУ (ныне — СФУ). Позже поступила в московский Литературный институт имени А.М. Горького, в семинар Олеси НИКОЛАЕВОЙ, который окончила в 2014 году.

Победитель Международного фестиваля русской поэзии «Пушкин в Британии», лауреат премии Фонда имени В.П. Астафьева за повесть «Похмелье». Автор книг «Крапива», «Дом-музей», «Муляка».

Спектакли по её пьесам с успехом идут во многих городах России. Пьеса «Тушь, варенье, птеродактиль» поставлена в Красноярске режиссёром и актрисой театра имени А.С. Пушкина Ольгой БЕЛОБРОВОЙ.