Кто такой режиссёр

ПРОЛОГ

— Как ты учился в школе?

— Я был экспериментальным ребёнком. Мама учила меня сама до 8 лет, но когда родилась младшая сестра, мама сдалась и отвела меня в школу. Мне устроили тестирование, и выяснилось, что по уровню знаний я мог бы пойти в пятый класс. Но в 5 классе я бы был самым маленьким, меня записали в третий, чтобы я мог окончить начальную школу.

Я не понимал, как устроена школа, и в первый день пришёл в класс с машинками, достал их и стал играть. Учительница заплакала и сказала, что не знает, что со мной делать. Дети засмеялись. Меня били в школе. Я был непонятным, и всем хотелось это «непонятное» отодвинуть от себя. Было скучно, я скатился на тройки.

— А в чём непонятность заключалась?

— Я не ходил на дискотеки, слушал классическую музыку, доил и пас коз. Моя мама держит коз до сих пор. Я часами сидел в библиотеке, читая всё что можно, особенно приключенческую литературу — Джек Лондон, Эрнест Сетон-Томпсон, Марк Твен, Альфред Шклярский. Я был белой вороной. Всё изменилось где-то в 10 классе, когда я вырос до метр девяносто, меня стало просто неудобно бить. Я занялся музыкой, и ко мне стали относиться с осторожным уважением. Могли за руки и за ноги отнести в столовую, чтобы я поиграл на пианино.

— А как появилась музыка?

— Однажды к нам пришёл папин коллега и спросил, чем я хочу заниматься. Мне было 16, и я вдруг понял, что не знаю, чего хочу. В то же время умерла моя бабушка в Петербурге, нам привезли её вещи, в том числе пианино. Его нужно было настроить, и родственник, тоже из Петербурга, прислал книжку по настройке и ключ. Я настроил пианино. Плохо, но настроил. Об этом узнала директор музыкальной школы в Дивногорске и взяла меня на ставку настройщиком.

В моём распоряжении вдруг оказалось 32 пианино и рояль, на котором можно было заниматься. Я приходил после уроков, часов в шесть вечера и занимался до полуночи. Иногда ночевал здесь же, у рояля, просыпался в 6 утра и начинал заниматься, пока меня не выгоняли.

— Довольно асоциальный образ жизни.

— Я думаю, это был хороший способ убежать от реальности.

— Когда ты отделён от людей, учишься анализировать то, что происходит.

— Думаю, что я начал жить как-то по-другому после поездки в Италию. Нас с фольклорным ансамблем «Тропина» пригласили на всемирную хоровую олимпиаду. Мне было 18. Есть Дивногорск, а есть Италия. 2001 год. Я увидел Милан, архитектуру, дизайн, хорошую обувь, красивую одежду, людей, которые улыбаются. Местные жители в маленьких городках играют в футбол на огромных полях. У нас такие поля доступны только профессионалам, а у них такое — в каждом посёлке. Увидел прекрасные Альпы. Конечно, это производит впечатление, когда XII век соседствует с XVI-м и с XXI-м. Я считаю, это был переломный момент в моей жизни.

— Многие ездят из Дивногорска за границу, и у них не происходит «переломных моментов».

— Сейчас этим никого не удивишь, есть YouTube, люди ездят куда захотят. Это стало привычным. Но тогда из высоких технологий у меня был CD-плейер и несколько дисков к нему.

На меня произвёл впечатление сам факт, что можно жить по-другому, и это «по-другому» как-то связано с людьми, не только с местом.

Надо учесть контекст: 2001 год, башни-близнецы в США, весь мир на грани, происходят теракты. И вдруг ты попадаешь в мир, в котором спокойно и хорошо! Люди просто улыбаются, здороваются просто так на тропах в горах. Я помню сцены из этой поездки. Вот мы едем на поезде из Милана в Венецию, перед глазами мелькают деревни, поезд несётся, но не трясётся, как наши электрички. Я уже не говорю про идеальные дороги. Странное ощущение: ты же у себя дома живёшь примерно в таких же условиях, ну, может, похолоднее. Те же горы, реки, озёра. Кажется, что в Италии всё то же самое, только нормальное.

В какой-то момент в вагон зашёл человек с октобасом, это музыкальный инструмент, с виду как контрабас, только больше в полтора раза. Человек и октобас заняли весь тамбур. Но никого это не смущало, хозяин инструмента уселся на раскладной стул и стал весело болтать по сотовому телефону. Я попытался представить себе такого пассажира, который каждый день ездит из Дивногорска в Красноярск, но таких у нас не было. И не думаю, что есть сейчас.

В этой же поездке мы увидели, что такое боль мигрантов. Мы познакомились с русской женщиной, которая работала у больного богатого итальянца. Она ухаживала за ним, а деньги отправляла сыну, который учился в Москве и снимал комнату. Она была одинокой. Мы должны были уезжать и всей компанией ждали автобус на местном автовокзале в городке Рива-дель-Гарда, она пришла нас провожать. Нас уже из гостиницы выгнали, а до автобуса ещё часа четыре. Поэтому мы тупили на вокзальчике, ели вкусную пиццу, смеялись, были абсолютно счастливыми, а женщина рядом сидела и молчала. Она сказала, что просто соскучилась по русской речи, не будет нам мешать. И вдруг начала рыдать. Мы испугались, стали утешать её, она выбежала на улицу, успокоилась, вернулась, извинилась и попросила, чтобы мы не обращали на неё внимания: «Я за этим и пришла». Она несколько раз вот так уходила, вытирала слёзы, возвращалась. Я сейчас понимаю, что это такое, когда ты не адаптирован к среде. Но тогда это было на уровне чувств.

ЭПИЗОД 1

Если набрать в поисковике «Василий Буйлов, Красноярск», Яндекс ответит: режиссёр, продюсер, основатель кинокомпании «Саянфильм». На видеоканале компании около 50 видео. Мы в метро, и я спрашиваю, что больше всего нравится из собственных работ и что стоит посмотреть прямо сейчас.

— Фильм «Звуки». Моя выпускная работа во ВГИКе.

Смотрю короткометражку. Ноты. Руки. Пианино. В фильме нет ни одного слова, только звуки. Звуки квартиры, улицы, движений. Молодой парень приезжает настраивать пианино. Он красиво работает. Свет. Воздух. Чистота. Клавиши. Его работу наблюдает девушка. Когда он начинает играть, она как будто танцует. И нет ничего прекраснее ни этого танца, ни этой музыки. Кажется, они будут вместе очень счастливы. Но парень закрывает пианино и уходит. Он забывает в квартире часы, которые найдёт она. Кажется, они оба понимают, что с ними произошло. 12 минут трогательной метафоры.

— Почему парень перестаёт играть?

— Он испугался.

— Они ведь влюбляются?

— Наверное, да.

— Он испугался самого прекрасного чувства?

— Оно для него незнакомо.

— Это кино про тебя?

— Я не знаю.

Я смотрю ещё «Саянфильм». Короткометражка «Книга желаний» совсем другая — жуткая, даже слишком реалистичная. Почти гротеск в фильме «Глухонемые». «Активация» — фильм про Красноярск как город, в котором хочется красоты и комфорта. Мы снова говорим в метро, по дороге куда-то.

— Почему ты решил, что в Красноярске должно быть кино?

Это моё субъективное мнение. Кино — это один из способов осмыслить себя на своём месте.

— Это хороший ответ.

— Кино — это способ коллективного мышления, большой и сложный культурный процесс. Киноиндустрия может дать Красноярску узнаваемость. Люди почувствуют себя на своём месте, увидят свои проблемы на экранах, узнают себя, свою жизнь. Они будут гордиться местом, в котором родились и живут. Им захочется здесь жить. Это какая-то легитимизация собственного положения в пространстве. Даже если в вашем городе снимался небольшой эпизод для фильма, люди об этом долго помнят и гордятся.

Раньше была литература на первом плане. Я читал «Васюткино озеро» Астафьева и чувствовал свою сопричастность этим местам. Теперь вектор сменился больше в визуальную часть. Теперь кино стало фактором сопричастности, культурным флагманом.

— Сколько проектов сейчас у тебя в работе?

— Три документальных фильма и один игровой короткометражный. Ещё я преподаю в институте кинорежиссуру, помогаю в создании кинокомиссии Красноярского края и курирую проект киножурнала «Енисейский меридиан».

— Что такое кинокомиссия?

— По сути, это «госуслуги» для киношников, когда в одном месте можно узнать всё: где в Красноярске хорошие локации для съёмок, в какое время года и как туда добраться. Тут же актёрское агентство и прокат оборудования, студия звукозаписи, площадка для взаимодействия с администрацией по общим вопросам. Всё для того, чтобы люди поехали сюда снимать своё кино.

— И они поедут сюда?

— Да, они и так едут, но им сложно разобраться без организации на местности.

— Какое игровое кино сейчас в работе?

— Дипломный фильм моих студентов о парне, который зарабатывает на лечение своей сестры от лейкемии тем, что продаёт наркотики.

— А документальные проекты?

— «Там, где наш дом» — это четыре новеллы об интересных людях Красноярского края, идея молодого режиссёра Владимира ТАРАСОВА. В центре каждого сюжета герой, у которого есть дело жизни и необычное хобби. Например, Вадим КЕОСЬЯН, микрохирург, который занимается gps-плаванием в холодной воде.

Ещё один проект — размышление о городе. Архитекторы пытаются сформулировать, что же такое город? Как работает свет в городах, зачем он нужен? Ещё есть идея снять фильм о хоровой культуре Красноярска. Показать хор изнутри. Это круто — петь в хоре, и большинство людей не знают — насколько это круто.

— Ты умеешь удивляться, да?

— Да, я любопытный.

ЭПИЗОД 2

— Где ты учился всему, что умеешь?

— У меня три образования: Красноярское училище искусств, дирижёрско-хоровое отделение; Литературный институт имени Горького (три курса); ВГИК им. Герасимова, мастерская режиссуры игрового кино.

— Здорово! Каково это — понимать язык музыки, литературы и кино?

— Я их не разделяю, не всегда можно понять, где проходит граница. Чем больше языков, тем интереснее твоя жизнь, тем больше красок и тем меньше ты понимаешь, что вообще происходит. Это всё зависит от интеллектуального запроса, от потребностей.

— Почему ты не уехал за границу после того, как тебя так потрясла Италия?

— Не было возможности сразу уехать, но я ездил в Москву несколько раз, останавливался у друзей отца, чтобы понять, как там жить, куда поступать. Долго гулял по Москве, наблюдал, как там всё работает. Тогда не было телефонов, навигаторов. На тот момент я решил, что мне хватит и Москвы. Выбрал академию Гнесиных. Поступил, но разочаровался. Я был высокомерным, свободолюбивым и не мог приспособиться к учёбе.

На год уехал в деревню, в Ивановскую область. Там папин друг построил дом, но в нём никто не жил, нужно было топить печь, следить за домом. Я переехал туда.

— Сколько тебе было лет?

— 24.

— В 24 обычно хотят тусоваться, а не в деревню.

— Я и тусовался. Ко мне приезжали люди, может быть, не так часто, но очень интересные. Можно же путешествовать на одном месте, если внимательно наблюдать. Я наблюдал за местными жителями.

Например, за Руфиной, ей тогда было 62 года, она никогда в жизни не выезжала из своей деревни. Ни разу не была ни в Москве, ни в Иваново. Один раз ездила в райцентр, когда рожала дочь. Всю жизнь проработала дояркой. Она смотрела только телевизор и спрашивала меня, правда ли в Москве так, как показывают по телевизору? Я покупал у неё молоко, потрясающее варенье, сметану. С Руфиной жил дед, которому если сказать: «Приятного аппетита», когда он ест, он всегда одинаково отвечал: «Нежёвано летит». Суперинтересная жизнь.

— Что ещё ты делал в деревне?

— Писал, гулял, играл на пианино.

— А что ты писал?

— Дурацкую книгу про своё детство. Пытался проанализировать его, инстинктивно выписывался. Это как сон. Мозгу нужно упорядочить то, что он видел. Когда нагородилась внутри куча всего, и ты не знаешь, куда его деть. Писательство — это выход, спасение, самоанализ. Я написал о себе плохую повесть, и мне стало легче.

— Почему ты решил, что повесть плохая?

— Она неготовая. Это как первые шаги ребёнка, они не могут быть, как у спортсмена. Эта повесть не имеет никакой ценности вне процесса написания. Ничего общего с искусством.

— Но это способ понять себя. Что ты понял за год в деревне?

— Довольно много. Например, если прожить год на одном месте, то появляется чувство родины, потому что происходит смена времён года, и через год ты видишь то же состояние природы. У тебя просыпаются какие-то чувства к этому месту. Это был один из самых ценных периодов в моей жизни. Это большая роскошь — вот так зависнуть в одном месте.

— Да, у тебя был год на «подумать»!

— После этого я попал в Литинститут, в богемную тусовку. Мы изучали латынь, древнерусский язык, историю литературы, историю театра. Топовые педагоги из МГУ. Историю преподавал Александр Сергеевич СМИРНОВ, он написал учебник, по которому все вузы учились тогда. Чем больше у тебя координат, тем интереснее, тем очевиднее связи одного с другим. В моей голове начали связываться фрагменты знаний. Например, часть моей научной работы была посвящена Петру и Февронии. Я предположил, что они не могли иметь детей и именно поэтому ушли в монастырь, ведь Пётр до этого сильно болел, она его лечила. Ты начинаешь под другим углом смотреть на привычные или известные всем истории и вещи.

— Мне кажется, это и есть главное качество режиссёра. Почему ты ушёл из института?

— Я написал диплом на третьем курсе. Это была повесть «Человек номер ноль». История успешного героя, который переживает кризис, и ему предлагают игру-обряд: похоронить живьём, после чего у него снова появится желание жить. Я пробовал описать этот процесс. И это было кинематографично. Мой мастер сказал, что я буду «допиливать» этот текст в ближайшие два года, и сейчас я понимаю, что действительно можно было довести эту повесть до приличной, но тогда я не захотел на это тратить время.

Я попал на съёмки фильма в апреле 2009-го. Там нужен был настройщик. Я приехал (это было где-то под Звенигородом), настроил рояль, и мне разрешили поприсутствовать на съёмках. Это было совместное русско-итальянское кинопроизводство, фильм назывался «Десять зим». Интересный опыт. А вечером мне позвонили и спросили, не могу ли я поиграть в кадре завтра. Актриса из ГИТИСа пела, а я должен был играть на рояле песню «Виновата ли я» (как будто мы музыканты на русско-итальянской свадьбе).

До съёмочной площадки меня подвёз оператор, мы разговорились, и он сказал: если хочешь заниматься кино, то нужно поступать во ВГИК. Мы снимали с девяти утра до трёх ночи. Я впервые увидел кинокамеру вблизи. Что-то перемкнуло, видимо. Утром я проснулся и понял, что не пойду больше в Литинститут. Начал готовиться поступать во ВГИК.

— Радикально.

— Мне не было страшно, я не понимал, во что ввязываюсь, а потом уже было поздно.

Кино — это сложное, многокомпонентное явление. На подступах к миру кино много павших, тех, кто думал, что именно у них получится покорить этот мир.

Я как зритель недоволен тем, что я делаю. Например, в «Книге желаний» мне нравится атмосфера, там она есть. В другом фильме есть актёрская игра, в третьем — сюжет. Но собрать, чтобы всё было хорошо в целом, очень сложно, и результат непредсказуем.

В музыке проще, я понимаю, что написал хорошо, и люди это почувствуют. Музыка безусловна, а с кино всё сложнее, каждый смотрит его по-разному, видит своё.

— Ты преподаёшь в институте — чтобы что?

— Чтобы найти себе соратников. Чтобы у людей было понимание технологии, как что-то создавать, чтобы они могли помогать друг другу. Я учу студентов киноязыку, тому, что сам узнал во ВГИКе, по сути — ремеслу. Например, как можно управлять временем. Как его сжать или растянуть с помощью монтажа. Это просто инструменты, при помощи которых можно реализовать идеи, которые волнуют ребят.

— А что их волнует?

— Отсутствие честности. Они несчастливы из-за того, что старшие поколения врут, в том числе самим себе. Они это чувствуют.

— Если бы у тебя был день, когда совсем нет дел, то ты бы…

— Спал. А потом поехал в Хакасию на машине под песни Боба Марли.

— Чего бы ты хотел дальше?

— Это широкий вопрос. Как мне ответить?

— Как хочешь.

— Я бы хотел встретить любовь. Это для меня неведомо.

Пауза. Молчим в самолёте, который только что набрал высоту.

— Нормальный ответ? — спрашивает Василий.

— Хороший ответ.

Мы слетали в командировку в Москву. Говорили между съёмками. Урывками. Отрывками. Василий Буйлов живёт и работает в Красноярске. Ему 38. И чтобы понять его образ жизни, нужно хоть раз быть по-настоящему увлечённым.

Иногда мне кажется, что нет ничего важнее этой увлечённости и искреннего интереса к тому, что вокруг тебя.

Александра СЛАВЕЦКАЯ-МАРКЕВИЧ