Сергей ДАНИЛЕНКО: «Это же так скучно — делать одно и то же!»

— Сергей, как, постоянно меняя маски, оставаться собой?

— Мне кажется, главное тут — понимать, что ты играешь, а не проживаешь. Роль — это персонаж, третье лицо, к которому ты имеешь лишь опосредованное отношение. Хотя, возможно, пока у меня не было настолько серьёзных ролей, требующих выкладываться максимально, и эмоционально, и физически не позволяющих отстраниться от героя. Конечно, я устаю после спектакля, как после какого-то физического действия — пробежки, например. Но так, чтобы раствориться в роли — нет. Это больше всё-таки игра. И не стоит об этом забывать, иначе можно действительно с ума сойти.

— А не бывает, что роль меняет вас? Что-то добавляет к вашей личности или, напротив, крадёт?

— Не скажу, что сыграв, например, в «Трёхгрошовой опере» какого-то персонажа, я вдруг понял — хм, я теперь другой. Конечно, роли меняют актёров, так же как и остальные составляющие жизни. Даже читая любую новость, я анализирую её, это подталкивает к определённым выводам, меняющим моё отношение к событиям и т.д. Роль же всегда требует осмысления, порой даже неосознанного, а значит, развивает, меняет.

— Почему вы выбрали профессию актёра?

— Ну, просто нужно было какое-нибудь образование получать…

— Да ладно! Когда люди хотят получить «какое-нибудь образование», они поступают в вузы с минимальными конкурсами, а это точно не про Академию музыки и театра.

— Но ведь практически везде математика нужна! А у меня с ней сложные отношения. Вот гуманитарные науки — это моё. Я человек лёгкий, простой…

Если уж честно, то после 11-го класса не задумывался ни о будущей профессии, ни вообще о жизни дальнейшей… Такие профессии, как актёр или журналист, мне казались невероятно далёкими, чужими и несерьёзными. Вот кондуктор или продавец, предположим, это профессия понятная, с наглядными результатами, там человек выполнил работу и получил за неё деньги. У родителей были рабочие профессии, хотя служили они в военной части. Наверное, поэтому и у меня такое довольно прямолинейное мышление было в этом плане.

— А в школе чем увлекались?

— Кажется, я попробовал все возможные кружки в нашей школе — и спорт, и авиамоделирование, и информатику… Слава богу, что КВН у нас не было.

— Затянула бы опасная трясина?

— Ну да, я наблюдаю людей, которые играли и… это, конечно, не табакокурение, но затягивает не меньше. Мне кажется, я бы мог в это дело угодить, и тогда моя судьба сложилась бы иначе.

— В какой школе вы учились?

— В 104-й в Подгорном, это под Сосновоборском. Градообразующим предприятием в нашем посёлке был химзавод, военная часть его охраняла. Место очень крутое для жизни: природа замечательная, население небольшое, все знакомы. Это один из немногих городов, где до сих пор можно спокойно отпускать ребёнка одного гулять и не переживать за его здоровье. Такой идеальный инкубатор для выращивания людей, которые вырастают и уезжают в большой мир, большую жизнь.

В школе у нас хорошо была поставлена культурная жизнь, все школьные праздники делали здорово. И свои какие-то номера у меня всегда были. Я готовился: записывал на видео выступления комиков, разучивал их. Телефонные разговоры показывал, даже песни пел, хотя вокалом никогда специально не занимался.

— А почему именно комическое амплуа для себя выбрали? Нравилось смешить?

— С одной стороны — да. С другой, в драматическом я себя не видел тогда, у нас и театральной студии-то не было. А комедия — жанр, востребованный в любой момент и в любой ситуации.

— Как вас принимали?

— Хорошо. Помню, как стою в клубе на сцене в японском кимоно (на самом деле, конечно, в мамином халате). Начинаю монолог, стилизованный под японскую речь. А зал полный, человек сто точно было. И первую свою сцену — в школьном актовом зале — тоже помню. Собственно, там я и познакомился впервые с театром. К нам с гастролями приезжал железногорский театр кукол с пьесой «Огниво». И это была единственная моя встреча с театром до первого курса академии.

— Какая несправедливость! Некоторые с детства болеют театром, потом лет десять подряд безуспешно поступают, а тут — сказка какая-то.

— Ну да, есть и такие истории. А у меня всё просто. Уже в 11-м классе учился, когда мама сказала: давай определяйся. А, увидев растерянность, предложила: может, в актёры? И для начала отправила на занятия сценической речью к Владиславу Яковлевичу ЖУКОВСКОМУ.

— Почему именно к нему?

— Немного раньше мальчик из Подгорного уже поступил в академию, а готовился он именно у Владислава Яковлевича. Вот и я пошёл по проторенной дороге. Хотя страшно было ужас как: я рядом с ним сразу себя почувствовал не просто глупым, а тупым мальчишкой. Он в первую же встречу поразил — речь правильная, интересная, эрудиция невероятная. Как будто интеллектуальным камнем придавил. До этого момента в моей жизни не было людей, которые настолько отличались от привычного камерного мира Подгорного. Правда, был опыт общения с «человеком из телевизора», когда к нам ХЛОПОНИН приезжал на предвыборные дебаты, баллотируясь на должность губернатора. Он, помню, мне руку пожал, и я так этим гордился. Сейчас смешно вспоминать.

Заниматься у Жуковского было тяжело. Это всё равно, как чинить что-то, не понимая, как оно устроено. Мне нужно было произносить тексты с каким-то подтекстом, внутренней энергией, а я не понимал, как это делается. Не было рычагов, которые возникают в процессе обучения.

— Что вы читали на вступительных экзаменах?

— Отрывок про деда Щукаря из «Поднятой целины» ШОЛОХОВА, басню КРЫЛОВА и какой-то воодушевляющий фрагмент из «Василия Тёркина». Комиссия принимала нормально. Спокойно поступил и учился на платном отделении. Но всё это было так неосознанно... Не жизненный путь выбирал, а исполнял определённую необходимую процедуру. Хотя как раз в творческий вуз нужно поступать, понимая, что ты хочешь. А я… Ну, читал стихи…

— Что бы вы, сегодняшний, сказали тому мальчику?

— Ничего. Он бы всё равно не понял. Нужно было прожить эти годы, измениться. А я даже в первые два года обучения профессией не горел. Но уже были моменты, когда находил в себе что-то: фантазия была развита, и я понимал, как это можно использовать, придумывал необычные этюды. Понимал, на какие струнки нужно надавить у зрителя, чтобы возникал смех. Клоунские в основном были номера. А на третьем курсе произошла влюблённость в профессию.

— Что к этому подтолкнуло?

— Долгая внутренняя работа, которая перешла в уверенность в том, что это — моё, именно здесь я могу себя реализовать. Стал серьёзнее относиться к профессии, и результат появился, благодаря чему и попал в театр Пушкина.

— Как это случилось?

— Пригласили после дипломного спектакля. На благо мне один из ведущих артистов театра тогда по каким-то причинам уходил, и меня взяли на его место. Все его роли достались мне. Хочется продолжить голосом Малыша: «как и старая жена». То есть я попал на готовое. Конечно, меня вводили в уже существовавшие спектакли, и это было сложно. В некоторых спектаклях, как в «Инь-Ян», были огромные куски текста, там мой персонаж Фандорин красноречив. Ну, такая своего рода закалка была сразу. Мне кажется, у меня получилось влиться в труппу и доказать, что я что-то могу.

— Сколько человек ежегодно выпускает театральный факультет?

— Около 20. На нашем курсе было больше — 30 студентов.

— И куда они идут? Театр им. Пушкина не каждый год принимает новичков в труппу.

— Конечно, нет, это происходит только по необходимости. Не знаю, куда идут. С моего курса в театре осталось меньше половины. Это не плохо и не хорошо.

Образование актёра, мне кажется, всегда может пригодиться любому человеку. Это как минимум набор психологических тренингов, благодаря которым ты раскрываешь себя, свой внутренний мир.

— А если бы была возможность вернуться в прошлое, вы всё равно поступали бы на театральный?

— Да. Единственное, я бы, наверное, поступал в столичный вуз. Хотя Москва — не мой город, живущий в чужом для меня ритме. Красноярск более комфортен в этом смысле: можно многое успевать и для себя, и для отдыха, и занятость при этом плотная. Но в Москве кроме прочего есть ещё и возможность сниматься, а это важно для каждого артиста.

— У вас вроде есть опыт работы в кино?

— Да, но совсем небольшой.

— Как вас угораздило?

— Поляки снимали в Красноярске фильм. В нашем театре они искали недостающие для массовых сцен костюмы и параллельно отсматривали артистов. Я им подошёл.

Были и любительские проекты — Яна РОМАНЕНКО снимала короткометражный фильм «Нелюбовь», который вроде сейчас идёт на каких-то HD-каналах. У меня там был эпизод, злодея играл. Но фильм я не видел.

— Почему?

— Ничего нового для себя я пока в кино не сделал. Со стороны на себя хочется посмотреть, если понимаешь, что что-то интересное получилось, что-то поймал. Пока этого не случилось. А просто так на себя смотреть вредно, как-то диковато даже. Хотя со временем привыкаешь, сейчас я иногда натыкаюсь на записи своих эфиров и думаю «о, а тут неплохо было». Но такое редко бывает, чаще я себя не устраиваю. Сначала и вовсе, как у большинства людей, было отторжение того, как звучит свой голос. Сейчас же новый этап — воспринимаю спокойно, мало того, начал им зарабатывать — озвучивать рекламу, серьёзные мероприятия какие-то. Возможно, стану официальным голосом одного красноярского ресторанного холдинга.

— Как вы попали на ТВ?

— В первый раз сразу после выпуска из института в 2007 году. Тогда на «Приме» я год работал в записи, вёл в программе «Детали» кулинарную рубрику с Юлией ЖАРОВОЙ. Интересно было: мы постоянно экспериментировали, придумывали, она меня многому научила, помогала, вообще большая молодец. Когда иссякли, я ушёл, рубрика осталась, но выходила уже в обычном формате. Потом Катя НАДЁЖКИНА пригласила меня на «Енисей». Я отказался: «Три часа прямого эфира? Это невозможно, у меня нет опыта». Но она убедила попробовать, и оказалось, что волнение на мне сказывается благоприятно для ведущего — говорю свободно и много. Ну, и какая-то энергия чувствовалась с экрана. Сейчас уже и опыт появился.

— Прямой эфир интереснее работы в записи?

— Да, это совсем другие ощущения. Но лучше театра для меня ничего нет.

— У вас всё так хорошо и ровно… А хочется провалов, неудач, сильных эмоций!

— Да какое там «ровно»! И серьёзные неприятности случаются, и мелкие. И в театре в том числе. Но вот сейчас открылся наш театр после реконструкции, и я понимаю, что это новый виток развития. В том числе и для меня.

— Есть любимая роль?

— Да, чем свежее спектакль, тем более любима роль. И не только потому, что новая. Интересно, пока само пространство на сцене зыбкое, ищешь и находишь что-то — тут пошутил, тут иначе фразу сказал, образ ещё не цельный, ты его дорабатываешь. А когда играешь в 240-й раз, как «Конька-горбунка», уже сложно что-то новое искать. Это же так скучно — делать одно и то же!

— Как обычно складывается ваш день? Утро начинается с эфира?

— Слава богу, не каждый день, а 2-3 раза в неделю. Тогда — да, в 4 проснулся, с 6 до 9 часов на эфире, потом репетиция в театре, днём, если получилось, поспал, потом — либо вечерний спектакль, либо свободен.

— Чем занимаетесь во втором случае?

— Встречаюсь с коллегами-друзьями. У нас есть свои творческие планы, капустники те же, например. Мне нравится, что сейчас в нашем театре сложился молодой костяк: Стас ЛИНЕЦКИЙ, Ася МАЛЕВАНОВА, Виталий КОЗЫРЕВ, Настя МЕДВЕДЕВА, Лёша ПОПОВ — целая команда. Нам легко вместе, мы ссоримся, ругаемся, но понимаем друг друга, мы на одной волне.

В первый раз это проявилось, когда вместе делали капустник в Доме актёра. Все привыкли видеть один юмор на этой сцене, а тут мы появились с какой-то своей струёй: «дерзкая Пушка»! Хотя какая она там дерзкая тогда могла быть, театр находился на реконструкции, скитался по районным ДК. Но мы, максимально от этой действительности уходя, так стебались над собой. Шутили резко и довольно агрессивно, так, как в театре себе не позволишь.

Конечно, старшее поколение в нашем театре в приоритете, имеет больший вес, и мы у них учимся. Но то, что уже формируется смена, это правильно.

— Что вам мешает в профессии?

— Я бываю резким. Понимаю, что это неправильно, нужно спокойнее относиться ко всему происходящему.

— Быть дипломатичнее?

— Нет, не всегда. Я против недомолвок. У меня есть своё мнение, которое я не скрываю.

— А что в профессии вам помогает?

— Большая часть нашей жизни — это общение. И всегда приятно, когда твой собеседник или оппонент — человек неглупый, понимающий юмор и относящийся к жизни позитивно. Я себя считаю таким. Всегда вижу больше плюсов. Вот закончился дождь, выглянуло солнце, тепло — надо это ловить, а не запариваться на каких-то проблемах.

— Есть мнение, что артист — это не работа. Ну что там: вышел на сцену, покрасовался, ушёл…

— Я недавно сайт видел отличный для актёров, где было указано «Для людей, которые ходят в театр, как на работу». Да, иногда работой это сложно назвать. Но когда спектакль готовится к выпуску, а у тебя ничего не получается, ты ищешь, не спишь ночами…

— Когда с вами это случалось в последний раз?

— В этом сезоне в театре всё было довольно ровно, может, потому что роли были небольшие. А вот когда у тебя серьёзная роль, на которой держится часть спектакля… Как в антрепризном спектакле «Четверо в комнате, не считая охранника», который мы делали с Андреем Ивановичем ПАШНИНЫМ. Работать было и интересно, и тяжело, и страшно. Во-первых, это не просто комедия. Во-вторых, мы всё время на сцене. Непонятно было, как это воспримет публика, казалось, что мы не успеваем к премьере. Вроде получилось. Хотя, конечно, спектакль ещё будет дорабатываться, устаканиваться. Но вот с ним у меня и бессонница была, и прочие радости.

— И всё-таки артист — это тяжёлая работа, часто тяжёлая физи­чески.

— Не знаю, я после спектаклей физически сильно не устаю, наверное, пока дури хватает. А вот интеллектуально — да, бывает. Особенно после «Братишек», когда два с половиной часа на сцене говоришь текст.

— Как вы учите такие объёмы текста?

— У каждого артиста свой способ. Меня поражают и восхищают люди, которые могут почитать на репетициях, потом дома чуть-чуть подучить — и готово. Это здорово, но у меня по-другому. Мне нужно квадратов сорок в репетиционном классе, чтобы я мог свободно ходить вокруг текста. Прямо реально круги наматывать. Физическое действие мне помогает запомнить текст.

— Как вы считаете, Красноярск — театральный город?

— Скорее, да. И я это связываю с приходом Олега Алексеевича (художественный руководитель Красноярского драматического театра им. Пушкина Олег РЫБКИН — ред.). С ним появились какие-то непривычные для нашего города вещи, некоторые отторгались публикой, но помогали нашему театру не отставать от современных тенденций, не топтаться на месте. А сейчас у нас ещё и перед другими театрами города огромный козырь — реконструкция, всегда же приятно прийти в чистое, обновлённое. Надеюсь, и репертуарная политика будет такой же интересной, как раньше.

Мне нравилось то, что делал Олег Алексеевич: и крутую классику у нас ставили — «Трёхгрошовая опера», «Король Лир», «Таланты и поклонники», «Чайка». И экспериментальные постановки — «Лейтенант с острова Инишмор», а недавно была премьера «Чик. Гудбай, Берлин!». Я сам полностью спектакль ещё не видел, но формат, который был понятен из фрагментов репетиций, мне кажется, очень интересный. Обязательно схожу, когда будет возможность.

— Красноярская публика не очень готова к театральным экспериментам…

— Но при этом — очень лояльная!

— В соцсетях встретила забавный отзыв, смысл такой: пришли в театр отдохнуть и посмеяться, а эта ваша «Чайка» — страшная нудятина, надеемся, что хотя бы «Дама пик» нас развлечёт. Вас не обижает такое отношение к театру?

— Нет, я к этому отношусь нормально. Нельзя ориентироваться только на интеллектуалов. Мы же не «Театр.DOC», который имеет свою узконаправленную публику. Мы работаем для многих, и это хорошо, что в репертуаре театра есть пьесы Рэя КУНИ. Конечно, лучше бы заранее почитать что-то о пьесе, прежде чем идти в театр, чтобы понимать, чего от неё ожидать, культурный контекст знать.

В то же время у нас есть фестиваль современной драматургии ДНК (Драма. Новый код), который, считаю, дал новый виток развитию театра в нашем городе. Благодаря ему возник театр «Вспышка», где играют люди разных профессий — медики, журналисты, именно после ДНК полюбившие современную драматургию. И «Театр на крыше» также появился.

У людей в Красноярске есть потребность в новом, интересном, необычном, они готовы слушать новую пьесу ВЫРЫПАЕВА — то, чего сами они не стали бы читать и даже думать об этом. Мне кажется, эта публика появилась благодаря и нашему фес­тивалю.

— Забавно было наблюдать за публикой в «Театральную ночь», когда со сцены читали «Пьяных» Вырыпаева. Это был, мне кажется, рискованный эксперимент.

— Да, страшновато было, я переживал очень и остался недоволен тем, как прочитал. Волновался, голос дрожал, всё было непривычно. Но публика воспринимала хорошо.

— А как вы вообще относитесь к обсценной лексике со сцены?

— Если это оправданно, то и уместно. Но раз законодательством запрещено — значит, нельзя.

— Как справиться с волнением, выступая перед большой аудиторией?

— Если человек знает, о чём он намерен говорить первые пять минут, он чувствует волну уверенности. Главное — разбираться в предмете разговора.

— Импровизации можно научиться?

— Наверное, да. Просто нужно правильно затачивать свой мозг: тренироваться, в любой момент быть готовым на любую, самую обыденную ситуацию взглянуть по-другому, придумать иной выход.

— Какой спектакль для вас был самым-самым?

— «Ночь ошибок» — экспериментальный, молодёжный, на своей сумасшедшей волне, при этом взрослые люди, в возрасте после 50-ти, которым, казалось бы, эта история должна быть чужда, говорили, что в нём молодая энергия, которая им интересна.

— И всё же в актёры идут люди определённого типа. Вы ведь всегда на виду, вас все знают, здороваются, пытаются общаться… Паранойи не возникает?

— Возникает. Одно дело, когда ты на сцене, там ты работаешь, и совсем другое — в фойе или в зале со зрителями. Мы тут с друзьями ходили в театр, так у меня такой зажим был, что я не знал, как шагать. И страшно было, и неловко, и потел. Дискомфортно, когда на тебя смотрят. Даже во время эфира на трёхмиллионный край такого стеснения не возникает, как в фойе театра.

— Есть стереотип, что людей творческих профессий отличает пристрастие к алкоголю, экзальтированность, мечтательность. Насколько это соответствует действительности?

— У меня есть такой пунктик — быть максимально близким с людьми, современным, не уходить в театральность. Быть обычным парнем, про которого могут сказать просто «о, он какой-то творческий».

Александра КАЗАНЦЕВА