Сайт СФУ
Сибирский форум. Интеллектуальный диалог
март / 2012 г.

Трудно быть русским

Когда ему было 17 лет, родители — русские эмигранты — решили вернуться на родину. И вместо солнечной Бразилии семья оказалась в закрытом Челябинске времён застоя. Впрочем, этот факт его биографии — лишь один из многих вызовов, испытаний и контрастов, благодаря которым его жизнь можно назвать уникальной.

Иван Сергеевич АРЦИШЕВСКИЙ — один из основателей Конгресса соотечественников; организатор первого в новой истории страны Крестного хода в Санкт-Петербурге; представитель в России Объединения членов рода Романовых. Долгое время возглавлял управление государственного протокола в Администрации Санкт-Петербурга. Основатель Центра современного этикета.

В Красноярск он приехал для проведения мастер-классов по этикету участникам молодёжного IQ-бала. Но темы этикета мы решили как раз не касаться. А поговорить о русской идентичности.

— Иван Сергеевич, вы родились в Китае, учились в Латинской Америке, даже в Африке жили. Так и хочется спросить: какой «национальности» были первые воспоминания вашего детства?

— С первого дня, как я родился, мне говорили одно: Ваня, ты русский мальчик. И я ощущал себя русским, несмотря на то, что не всегда это ощущение мне нравилось.

— Но картинки-то были другие: пагоды, пальмы…

— Картинки не мешают. Есть среда, есть генотип. Внутреннее чувство определяется типом культуры, в которой воспитываешься.

— Есть немало примеров, когда русские эмигранты, вернувшиеся в Россию, были страшно разочарованы. У вас не было шока?

— Признаюсь, впечатление было очень непростое. О России мы судили как? По журналу «Огонёк», по каким-то советским газетам, по рассказам артистов ансамбля «Берёзка»… И мы, конечно, были далеки от истинного представления о СССР. Было непросто, особенно моим родителям, ведь это был их выбор. Непросто было мне — потому что это был не мой выбор, и я вообще не очень хорошо понимал, что происходит. Но в какой-то степени русский характер, идеология возвращения на Родину помогли нам справиться.

Не шло и речи о том, чтобы найти какие-то особые условия жизни здесь. Например, попытаться меня освободить от армии. Считалось, что надо делать всё так, как делают все.

С армией мне, впрочем, повезло: я служил в десантных войсках, в боевой элитной дивизии, где не было никаких диких историй со старослужащими (хотя в разной степени это есть всегда и во всех армиях мира).

После армии я поступил в Латвийский университет, на специальность «Математика», как и хотел. Хотя не скрою: мне предлагали варианты другой судьбы…

— Шпионом?

— Да, резидентом. Я знал несколько иностранных языков, жил за границей, и меня вызвали на собеседование… Но после колебаний и совета с родителями (кстати, родители были скорее «за») я принял решение, что этим заниматься не буду. И вот почему.

Вообще-то Арцишевские с XVI века были военными, и какая-то военная жилка — я это понял в армии — во мне сидит. Я даже пытался поступить в военное училище, подал документы через военкомат. Но когда меня вызвали на мандатную комиссию, в кабинете сидел такой старичок военный. Он посмотрел моё личное дело, увидел Китай, Бразилию и заорал : «Вон отсюда!». И когда, уже после армии, мне предложили пойти не по гражданской стезе — я отказался. Потому что этого генерала помню всю жизнь, даже когда сегодня стою рядом с премьер-министром или президентом. Ведь это было недоверие — к тому мальчику, который вырос в эмиграции, был глубоко русским и мог бы принести большую пользу своей стране.

— Вы не пишете воспо­минаний?

— У меня есть несколько книг, но по этикету. На «Эхо Москвы» вышло уже 450 моих радиопередач, первые 50 опубликованы, сейчас готовы к печати остальные. Передача идёт 4 года, и она очень популярна.

Ещё одна книга — для детей про мобильный этикет. Это уникальное издание, которое абсолютно неожиданно стало хитом продаж в Петербурге, я даже этого не ожидал.

А воспоминания пишутся. И первое рабочее название было «Трудно быть русским». Теперь, правда, от него придётся отказаться: с таким названием недавно вышла книжка очень националистического толка…

— А почему русским быть трудно — требования высокие или потому что не дают?

— Не дают. Не хотят. И книга тоже пишется трудно, ведь последние 10-15 лет там о людях, которые ещё находятся у власти, а я не всегда об этой власти могу писать хорошо.

— Испортила людей власть?

— Они испортили понятие власти. Потому что если человек не хочет, чтобы его испортили — этого и не будет. Знаете, когда я увольнялся из этих сфер и сидел в кабинете губернатора, на тот момент В.И. МАТВИЕНКО, она даже не понимала — куда я собираюсь уходить, как человек вообще может существовать вне этой системы? С её точки зрения, я уходил в никуда, на погибель. То есть она уже не представляет, что личность может существовать сама по себе. До такой степени растворение во власти…

К сожалению, большинство наших властных людей — такие. А русский человек — другой. У него другие целеполагания, и если настоящий русский человек придёт во власть — она его не испортит. Потому что власть — это не право брать (я не говорю другого слова), а прежде всего — право нести ответственность за то, что тебе доверено.

— Знаете, мне давно хотелось разобраться с таким воп-росом: насколько советское испортило русское? Это трудно сделать, потому что мы судим изнутри, мы сами — ещё оттуда. А вы, кстати, не успели стать советским?

— Как же, стал. Не мог не стать. Но советский не противоречит русскому. Потому что миссионерство в душе и у того, и у другого.

Создание идеального государства, где всё справедливо, — нам очень свойственно. И среди большевиков, кстати, гораздо больше было тех, кто служил честно, в отличие от сегодняшнего времени, когда тотальный принцип: пришёл во власть — бери. Но перед рассветом всегда наступает самый тёмный час…

— Вы сегодняшнее время так определяете? Нас ждёт рассвет?

— Рассвета не может не быть — мы великий народ. Понимаете, генотип никуда не ушёл, он внутри нас. Разбудить его с помощью правильной постановки задач — можно. Мало того: понимая, в каком непростом положении находится вся наша цивилизация, я думаю, у русских есть шанс ещё поделиться своей широтой и идеологией с другими народами. Может быть, мы подвергаемся таким страшным испытаниям для того, чтобы подсказать какой-то ход дальше. Как было в революцию: ведь капитализм, который строился, тогда действительно пришёл к некому тупику… Сегодня кризис связан с энергоресурсами прежде всего, и как бы оптимистично мы ни говорили о нефти и газе — наступает конец этой эры, и что-то нужно предложить новое.

— Недавно по каналу «Культура» повторяли запись передачи 1988 года с Юрием ЛОТМАНОМ, и он говорил: когда долго насилуют землю — она перестаёт рождать. Точно так же — народ. Способны ли мы ещё рождать лучших людей, новые идеи?

— Знаете, мы с женой довольно тяжело вовлекаемся во всякие проекты, насмотрелись на всё, и особенно балы нас смущают. Но почему мы приехали в Красноярск? Когда мы увидели, что это интеллектуальный бал — нам понравилось. А тут ещё накануне был экономический форум, потом — промышленный форум.

Я смотрю и убеждаюсь: шанс у нас есть. Конечно, можно уничтожить Россию физически, но пока есть хоть один из нас — есть носитель культуры, и её никуда не денешь. Посмотрим.

— Когда проводилась перепись населения, я спрашивала у знакомых: какую национальность они себе запишут? И очень часто слышала: у меня бабка полька, отец украинец, прадед — финн; какой я русский? А, скажем, в предвыборной статье В. ПУТИНА по национальному вопросу говорится: у нас есть много этносов, но все мы русские. Получается, собственно русского этноса нет? Иногда уже хочется, чтоб русских признали нацменьшинством — тогда можно будет и о них как о национальности говорить…

— Это очень непростой вопрос, на него надо отвечать системно. Большую сумятицу внесло понятие «российское». Эти «россияне», с моей точки зрения, звучит ужасно. Я говорю — русские. И понимаю это очень широко. Для меня русский — это тот, кто говорит на русском языке, разделяет русскую культуру, знает русскую историю, в какой-то мере — живёт в России. Хотя есть огромное количество эмигрантов, которые давно здесь не живут, но по-настоящему русские.
Мы — многонациональный народ, вобравший в себя многие культуры и традиции. Отчасти можно провести аналогию с американцами. Ведь там живут и чилийцы, и югославы, и арабы, и китайцы — и все они считают себя американцами. А вот то, что нас побоялись назвать русскими — неправильно, потому что в широком смысле мы все русские.

— А в узком смысле русских нет?

— А кто это? Славяне, которые жили в Китеж-граде?

— Вот к этому вопросу я и веду: что такое собственно русский? Недавно встретилось такое определение, как раз о русских эмигрантах: это те, кто никому не нужен. Только теперь, получается, русские не нужны в самой России.

— Судьба любой нации, живущей за границей, такова: там они не нужны. Скажем, когда мы жили в Бразилии, всегда был вопрос: должны ли мы ассимилироваться или жить своей узкой культурной группой, ходить в православную церковь, в русскую школу. Тогда насколько мы нужны бразильскому, аргентинскому, японскому, германскому обществу? Это судьба эмиграции: выбор между ассимиляцией или изолированной жизнью.

Почему мои родители приехали в СССР? Они не хотели ассимилироваться. А чтобы достичь успеха в той жизни, нужно было потерять русскую самобытность. Мои родители на это не пошли. И когда мы с сестрой стали по-португальски говорить лучше, чем по-русски, когда я не понимал слово «крепостной» из русской литературы (думал, что это тот, кто живёт в крепости), когда бразильские поэты стали мне ближе, чем Пушкин, — тогда маме и пришлось выбирать.

То, что мы не нужны внутри самой России — это неправда. Это какое-то кокетство. Мы все русские. Это надо понять и сказать: мы есть, и мы народ. Не население, как нас любят называть, а народ. Посмотрите у ДАЛЯ — слова население у него вообще не было, это был какой-то технический термин в статистике. Его ввели в советский период: не житель, не гражданин (это опасно — дать почувствовать себя гражданином), а население. Безликость, масса. Это одна из отрицательных сторон советской власти.

— Но русские татары, русские немцы, русские евреи — они всё-таки в первую очередь русские или татары?

— А вот здесь человек должен принять для себя решение: жить в колонии или ассимилироваться.

— Мы-то привыкли считать их всех своими, а тут оказывается: у них своё вероисповедание, свои семейные традиции, свои предпочтения. Мы их совсем не знаем!

— Так сейчас существуют страны, так развивается человечество.

— Но что такое русские без православия?

— По поводу православия: самая большая мечеть в Европе в начале ХХ века была в Петербурге. Самый большой буддийский храм — в Петербурге, в столице русской империи. Россия была абсолютно толерантна. Я понимаю, в чём суть вопроса: русская культура стоит на православии, это не требует доказательств. Но вот какой вопрос возникал ещё у западников и разночинцев: когда мы говорим о том, что человек, не познавший православия, окажется в аду (как до сих пор многие наши батюшки говорят) — не жалко ли вам на протяжении многих веков детей Сомали? Миллионы окажутся в аду только потому, что они не принадлежат православию? И это Бог так распорядился? Или люди?

Мне кажется, это просто прикрытие именем Христа наших сугубо человеческих деяний. Настоящий русский человек был широк. И сегодня мир идёт к этому: к более широкому понимаю религии, христианства.

— Христианство идёт к пониманию, а, например, мусульманский мир, по-моему, идёт совсем в другую сторону.

— Но когда мы приходим в мечеть, там один из пророков — Христос. И знак Христа есть в любой мечети. А сказать «Убей неверного» можно в любой религии — это вопрос людей. В Коране этого не написано.

Россия тем и была велика, что принимала всех. Петроградская сторона была татарской. И дворники были, в основном, татары, и это был такой корпус дворников, который до сих пор восстановить невозможно, потому что они были хозяевами дворов, и всё там было в порядке.

Но для того, чтобы воспитать это широкое понимание русского и уважение к нему — нужна государственная работа. Посмотрите, какую потрясающе прекрасную работу проводит Голливуд. Там на миллионы, миллиарды долларов создаётся идеологическая продукция. Американец — это фигура, достойная уважения. В каждом фильме он спасает то самолёт, то целиком цивилизацию, и американский же президент жмёт ему руку…

— Голливуду никто задачу не ставит — американцы просто хотят это видеть, и им это показывают.

— Нет, сначала была установка, а потом уже общество именно этого и стало ожидать. А теперь: можете представить худого, подтянутого русского генерала, который способен руководить и который благодарит своих подчинённых за то, что они провели блестящую спасательную операцию? Мы же не поверим в это, это смешно будет… Если наш генерал — то толстенький, с животиком, не умеющий бегать, дурачок. А почему? Почему мы не можем показывать фильмы не про бандитов или про тюрьмы, а про хороших русских парней? Надо начинать эту работу. Государственную работу для талантливых людей. Не штабы предвыборные возглавлять, а фильмы хорошие делать — это требуется.

— В своё время было много попыток создать русскую партию: Русский национальный собор, Конгресс русских общин, «Родина» и др. Почему всё это ни во что не вылилось? И как-то всё — с душком, так что стыдно слушать, притом что лично я — за патриотизм.

— Стыдно слушать, потому что декларировались красивые идеи, которые были враньем, и в реальности всё скатывалось к разным формам национализма, который я, например, не приемлю.

— Но ведь «национальное татарское» (или какое угодно другое) не вызывает у нас отторжения. А почему русское национальное — кондовое, затхлое, как из сундука?

— Во времена СССР национальные культуры и самобытность народов старательно сохранялись в республиках, а у РСФСР были только каравай и ансамбль «Берёзка». Когда Союз распался, оказалось, что мы вбирали в себя всё, а своё национальное как-то не сохранили.

— Скажите, что можно любить в России? Извращены история, природа, характер… Что у нас осталось?

— Знаете, у меня в январе умирал отец. Ему было 90 лет. Он не был уже тем молодым человеком, которого я помню, чемпионом Китая по бегу, статным, красивым, всегда элегантным. Был неходячий больной старик. Но это был мой отец. И пусть человека нельзя спасти, когда сочтены недели, но всё равно мы любили его, делали всё, что могли, и были с ним до конца.

Так же и Россия. Она сегодня тоже больна, и больна критически. Но мы её любим, это наше Отечество. И как русские люди мы должны быть с ней. Тем более что у России как раз есть шанс выздороветь. Никто не может поставить на нас крест.

— Какие базовые ценности нужны сейчас русскому человеку?

— Базовое: научиться уважать достоинство друг друга. Мы это потеряли. Уважение к себе, уважение к другому человеку нельзя импортировать, как компьютеры или автомобили. Это долгая и кропотливая работа, которая должна вестись в государственных масштабах: книги, школа, фильмы, телевидение, поведение чиновников, идеология. Вот тогда мы станем поистине великим народом.

Валентина ЕФАНОВА